Черневог

Волк вновь испугался чего-то и рванул в сторону: Петр удержался на нем, сел понадежнее, натянул поводья и постарался успокоить прыгающее сердце. Он похлопал Волка по шее, пытаясь говорить ему всяческую ложь о том, что все шло просто чудесно и они все равно доберутся до дома, где бы этот дом ни был.
 
7
Дождь вовсю поливал дощатое крыльцо. Это был холодный ливень, занесенный холодным ветром.
— А он не взял даже свой кафтан, — проговорила Ивешка за Сашиной спиной, когда они уже были в доме. — Он даже не взял кафтан…
Саша потуже затянул пояс, взял шапку, которую все это время прижимал рукой, и надел ее.
— Он сумеет позаботиться о себе. Он или найдет убежище, чтобы переждать, пока схлынет самый сильный поток, или будет как можно быстрее возвращаться домой. Скорее всего, я встречусь с ним, когда он будет уже возвращаться, а может быть задержу прямо там. Я не уверен, как именно будет…
— В лесу что-то не так! Все не так…
Он посмотрел на нее, а затем сказал:
— Я согласен с тобой. Но это и хорошо, что он не знает об этом, а если он не знает, то он будет в большей безопасности, чем мы. Вешка, пожалуйста, давай не будем спорить, и пожалуйста, не пытайся ничего желать на его счет. Он не растает от этого дождя, он, в конце концов, может соорудить хоть какое-нибудь укрытие.
— Укрытие! Он промокнет до костей, и не говори мне, что он не возвращается до сих пор потому, что не знает о происходящем! — Она завернула сухую одежду прямо в кафтан, который приготовила для Петра, сделав из него очень плотный узел. — Мы не должны сидеть сложа руки, черт возьми, мы не можем оставить его там.
— Но ведь есть еще возможность того, что сейчас он вместе с лешими.
— Там нет никаких леших, уверяю тебя! — Она была готова заплакать. Затянув потуже веревки, она продолжила: — Я пыталась! Я пыталась поговорить с ними!
— Так, может быть, они услышали тебя. Может быть, они ответили и тут же отправились на его поиски. Ведь им, в конце концов, нет никакой нужды сообщать нам об этом. Им просто не могло прийти в голову, чтобы сделать это.
— Саша, используй разум, который мой отец оставил тебе! Ведь оттуда ничего не доносится, ничего. Все идет так, будто мир кончается вот за этим забором. Мы не можем даже остановить этот дождь!
— Это очень сильный дождь, он будет идти очень долго, но ради Бога, ведь известно, что для дождя есть несколько естественных причин.
— Не говори со мной так, словно я дура! Что-то встало на нашем пути!
Сомнения вывели из строя сашин желудок, и ивешкина суетливость казалась ужасней, чем все происходящее в лесу.
— Вешка, я найду его, только ради Бога, прошу тебя, перестань вообще желать хоть что-нибудь. Мы ведь еще не знаем, что находится там…
— Не знаем, не знаем. Да ты порой не знаешь даже, встало ли солнце, до тех пор, пока не посмотришь в окно! Думай головой, Саша! Ведь есть еще водяной, например, есть призраки!
— Но Петр отправился в другом направлении, а водяной никогда не уходит далеко от реки. — Он снял с колышка меч и повесил себе через плечо. — Я всегда желал ему добра, я делал это каждый день, пока мы жили здесь, точно так же, как это делала ты, и если эти желания вообще работают, то они все еще должны охранять его, и если что-то с ними произошло, то гораздо лучше, если один из нас отправится к нему: мы хотя бы узнаем, что нам следует делать, не так ли?
Она промолчала. Взяв со стола небольшой глиняный горшок, она сунула его в мешок, который он брал с собой. Ее лицо было бледным в тусклом свете, падавшем сквозь дверной проход, бледным и ужасно испуганным.
— Это соль и сера… А еще у тебя есть горшочек с углями…
Он повернулся к двери и крепко сжал ее маленькие холодные руки в своих.
— Послушай, я не сильно боюсь за него, все это только из-за погоды. Но ведь он не будет рисковать в такую бурю. Ведь не пожелает же он молний?
— Он вообще не может ничего пожелать, ни того, ни другого. С чего бы он смог?
Саша почувствовал внезапный испуг, глубоко охватившее его беспокойство о принятом решении. Все, казалось, было готово опрокинуться или так, или эдак, все стало переменчивым и опасным.
— Я отыщу его, — пообещал он ей едва слышно и нырнул прямо в бурю, вниз по отмытым дождем доскам деревянного настила. Он добрался до ворот по покрытой сплошными лужами дорожке и остановился как от толчка, чувствуя сзади себя сильное желание Ивешки, которая, как он увидел, стояла в дверях, напоминая ему тот призрак, каким она когда-то была. Поторопись, говорило это желание. И он глубоко вздохнул, толкнул ворота и зашлепал по тропинке, а потом прямо по мокрой и тяжелой от воды траве, с которой ветер и дождь уже смыли и унесли след, что оставался там от Петра.
Вероятнее всего, раздумывал Саша, что Петр, выехав просто проехаться в полдень, тут же выбросил из головы это свое обещание: «по дороге туда и обратно», в тот самый момент, как только был предоставлен самому себе. Петр никогда не имел сомнений на счет того, чтобы во всем поступить по-своему, не более, чем Саша, наблюдавший, как тот собирался на прогулку в хорошо знакомый ему лес.
Но вот Ивешка беспокоилась с самого начала. Она отругала его и назвала дураком по поводу банника, он же, тем не менее, все еще продолжал верить ему, стараясь увидеть невидимое, чтобы понять смысл его предсказаний…
Петр был обычным человеком, он был глух и слеп к какому-либо влиянию. Все происходящее вокруг него, условно выраженное лишь слабыми виденьями, имело очень малую силу над ним, в сравнении с колдуном, до тех пор, пока источник этих перемен не приближался к нему на расстояние вытянутой руки.
Саша желал себе, чтобы он прислушивался к Ивешке, чтобы с самого начала слушал ее. Он вызвал банника, и он появился у них в тот самый момент, когда над лесом опустилась эта тишина, и этот банник был таким же кособоким и вертлявым, как тот дом, что они построили для него. Он в беспорядке выбрасывал им отдельные фрагменты видений, которые отражали либо нависшую над ними угрозу, либо события давних лет. На них можно было смотреть, думать и сомневаться, и вновь смотреть: ведь колдун должен знать, он хотел знать и продолжал это до тех пор, пока не оставалось уже никаких сомнений в происходящем. Но и сам этот процесс все время претерпевал изменения, а от этих изменений возникали новые сомнения…
Остерегайся моей дочери, подсказывали ему воспоминания, полученные от Ууламетса: старик никогда не верил ей. Но при этом он искал ее советов, и не пользовался ими, когда она давала их ему, даже не прислушивался к ним, он был слишком уверен в своей правоте…
Обдумай все как следует, всегда советовал ему Ууламетс. Старайся сделать все возможное, и не приступай, пока не будешь до конца уверен во всем…
Что-то неладное происходило вокруг них, но ведь для этого было много причин: это мог быть просто сильный дождь, или это могла быть появившаяся у них лошадь, или это могли быть их собственные страхи о тех виденьях, которые они наблюдали в бане, но так или иначе, оставалось ужасное ощущение того, что все желания идут слишком криво, а вместе с ними и вся их безопасность подвергается риску в этом отнюдь уже не безопасном лесу.
Но времени на раздумья нет, уговаривал он самого себя, не было времени для пророчеств, не было места, где можно было посидеть и спокойно обдумать все от начала и до конца. Сейчас у него было единственное и ясное желание: добраться до Петра прежде, чем это сделает кто-то еще.
Дождь довершил сложившуюся ситуацию, так по крайней мере подумал об этом Петр. Он ехал, подгоняемый сильным ветром, промокший с ног до головы, и не имел никакого представления, куда он направлялся, плутая по этому лесу.
— Господи, — пробормотал он, постукивая зубами, и закричал изо всех сил, как только дождь превратился в сплошной ливень: — Мисай!
Но вокруг не было никаких признаков присутствия ни леших, ни его друзей. Потоки дождя обрушились на него с новой силой, и единственное тепло, которое он получал, исходило от постоянно движущегося Волка, хотя его спина и была не самым удобным местом, чтобы сидеть на ней в данный момент. Волк же шел, продолжая вертеть головой, прижимая уши, чтобы защитить их от воды, потряхивая шеей и фыркая, будто выражая таким образом протест против окружавшего их безумия.