Темное торжество

– Куда вы ходили? – сразу интересуется она.
– В нужник, – отвечаю напрямик. – Позвать тебя, когда в следующий раз пойду?
Она морщит носик и пристраивается рядом со мной. Горшочек с ядом оттягивает мне карман. Нужно как можно скорее отнести его обратно в мою комнату. Однако общество Жаметты не оставляет мне выбора. Я возвращаюсь в зал, имея при себе неопровержимую улику моего преступления.
Двумя днями позже дождь наконец прекращается. Все радуются возможности выбраться из дворца, ибо тот начал отчетливо превращаться в тюрьму. Юлиан, Пьер и несколько баронов, в том числе Вьенн и Жюльер, решают отправиться на охоту. Я без особого труда устраиваю так, чтобы пригласили и меня с фрейлинами. Конечно, мне необязательно быть на охоте, мое присутствие никоим образом не повлияет на действие яда – я просто желаю проследить за исполнением своей задачи до самого конца.
И еще я побаиваюсь спятить от долгого заточения в замке. Мне крайне необходимо выбраться на свежий воздух. Хотя бы на несколько часов.
Егеря уезжают вперед, и за ними псари со своими подопечными. Собаки вертятся, пыхтят и лают, с нетерпением ожидая, чтобы их спустили со сворок. Я держусь поблизости от Жюльера и Вьенна, но старательно обхожу их глазами. Еще не хватало, чтобы кто-то заметил мой особый интерес!
Пьер надеялся добыть оленя, но егерям не удалось обнаружить следов. Вероятно, это и к лучшему, поскольку земля изрядно раскисла после недели дождей, – в погоне за оленем наверняка не обошлось бы без падений, а то и без увечий. Оставалась мелкая дичь, ради которой мы взяли с собой соколов.
Моя соколиха сидит у меня на запястье. Ее глаза прикрывает колпачок с ярко-красными и синими перьями, и посреди суматохи ловчая птица остается спокойной. Юлиан подарил мне ее на двенадцатилетие. А после того как я удрала в монастырь, полных три года заботился о моей питомице. Ни дать ни взять знал, что я вернусь. Когда же это произошло, оказалось, что соколиха слишком привязалась к Юлиану – поначалу летела на руку только к нему, не ко мне.
Непосредственно за городскими стенами моя охотница начинает беспокоиться. Она вертит головкой и топчется, так что на опутинках [1] звенят крохотные серебряные колокольчики. Мы как раз проезжаем то самое место, где считаные дни назад расставались с жизнью воины герцогини, и я гадаю, уж не уловила ли чуткая птица застоявшееся присутствие смерти. В моих же ушах эхом отдается душераздирающий рев того последнего рыцаря, когда под ним убили коня…
– У тебя все в порядке?
Я поднимаю глаза и вижу, что ко мне подъехал Юлиан. Бросаю в его сторону раздраженный взгляд, стараясь таким образом скрыть волнение.
– Какой порядок, если половина нашей охоты – законченные дураки? А в остальном – да, все хорошо…
Он улыбается:
– Рад, что ты решила поехать. Не то я наверняка помер бы со скуки! Или застрелил кого-нибудь из баронов, просто чтобы развлечься. Представь, если бы они узнали, от какой участи твое присутствие их уберегло! То-то бросились бы благодарить!
От этих слов у меня внутри дрожит тревожная струнка. Уж не намекает ли он? Не подозревает ли, что именно я повинна в нескольких разрозненных смертях, случившихся за последние месяцы? Я кривлю губы в кровожадной улыбке.
– Пожалуйста, не нужно сдерживаться ради меня! Я бы тоже не отказалась развлечься!
Юлиан смеется, и, кажется, от души. Мне сразу делается легче.
– Понаблюдай за Пьером, – говорит он. – Захватывающее зрелище – соблазнение баронессы Вьенн непосредственно под носом у мужа!
Я немедленно нахожу взглядом Пьера. Тот самым бессовестным образом охмуряет пышнотелую даму в ярко-красном бархатном наряде. Мне остается только гадать: и что она в нем нашла? У него грудь словно бочка и тяжелая, плотная мускулатура, как у отца, зато губы – алые и пухлые, точно у девушки. Да еще и волосы – черные, длинные и прямые.
Нас с Пьером при всем желании друзьями не назовешь. В двенадцать лет он возжелал доказать, что из мальчика стал взрослым мужчиной, и силой вырвал первый поцелуй у меня, девятилетней тогда.
 
Помнится, я была так потрясена и оскорблена его поступком, этим нарушением предполагаемой неприкосновенности моей личности, что расплатилась с ним единственным доступным мне тогда способом: тоже поцеловала его. Нет, я не просто ответила на поцелуй, когда он насильно присосался к моим губам. Я выждала несколько дней, подстерегла его, когда он начищал латы нашего государя-отца, подскочила к нему (я видела, как Мари, служанка с верхнего этажа, поступала так с одним из воинов), обеими руками ухватила единокровного брата за гладкие щеки – и смачно чмокнула в губы!
Тогда и появился шрам, ныне украшающий его левую бровь. Это я треснула ножнами отцовского меча, когда Пьер вздумал снова насильственно поцеловать меня.
Но сегодня, кажется, мне выпал редкий случай испытать благодарность по отношению к Пьеру! Как же кстати он увивается за женой Вьенна! Если смерть барона вызовет подозрения, они падут не на меня, а на этих двоих!
Я с коварной улыбкой поворачиваюсь к Юлиану:
– Как по-твоему, скоро барон Вьенн заметит, что благодаря Пьеру стал рогоносцем?
Юлиан улыбается в ответ:
– Очень скоро! Пьер не получит полного удовольствия, пока не сможет ткнуть барона носом в измену жены!
Ну ладно, раз уж мы перемываем барону косточки, я разрешаю себе найти его взглядом, а потом и Жюльера. Прямо-таки слышу торопливое биение их сердец, несмотря на то что оба скачут на некотором расстоянии от нас, и настоящий слух мне тут не помощник. Еще я вижу, что на лбу Жюльера выступили крупные капли пота, зато Вьенн пока не обнаруживает никаких признаков нездоровья. Он тяжелее Жюльера. Конечно, он должен впитать больше яда, чтобы тот подействовал.
Но прежде чем мы с Юлианом успеваем продолжить наш разговор, один из егерей трубит в рог. Охота началась.
Я сдергиваю с птичьей головы колпачок, и соколиха расправляет крылья, готовая к взлету. Зоркие глаза обшаривают поле. Я запускаю ее с руки… и немедленно исполняюсь зависти: как же свободно взмывает она в небесную высь, делает круг и еще один, высматривая добычу…
Что ж, у нее своя добыча, у меня – своя. Лица обоих баронов успели сделаться пепельными. Левая рука Жюльера беспомощно свисает вдоль тела. Если уже началось онемение членов, ему осталось недолго!
Тут егерь снова трубит в рог. Спущенные собаки уносятся в кустарник – поднимать дичь. С хлопаньем мельтешат крылья, в воздух поднимаются перепуганные куропатки.
Соколы падают на них с неба, точно тяжкие камни, выпущенные из требушета. Один за другим доносятся звуки мягких ударов…
Только одна соколиха – моя – не спешит ловить куропаток. Она заметила одинокого кролика, выскочившего из кустов. В лесной тишине далеко разносится предсмертный крик несчастного зверька. Он как бритва, полоснувшая по моим натянутым нервам: вопль умирающего кролика удивительно схож с человеческим. Соколиха возвращается. Я подставляю руку и жду, затаив дыхание, к кому полетит птица: ко мне или к Юлиану?
Она выбирает меня, и я решаюсь считать это благим знамением.
Вновь нахожу взглядом двоих обреченных баронов и в который раз спрашиваю себя, почему Мортейн отметил их, но не д’Альбрэ? На мой взгляд, по сравнению с ним они просто праведники.
Я бы в самом деле подвергла сомнению существование Мортейна, если бы так отчаянно не нуждалась в вере в Него. Ибо, если не Он мой отец, остается только д’Альбрэ. А этого я точно не перенесу.
Довольные успешной охотой, разрумянившиеся на свежем воздухе, мы возвращаемся в замок. Жюльер передал своего сокола конюху, Вьенн качается в седле, точно пьяный. Я с радостью вижу, что яд делает свое дело. Одного жаль: не довелось пустить в ход ножи. Они даруют куда более быстрый и, скажем прямо, чистый конец. У меня нет никакого желания подвергать долгим страданиям этих изнеженных вельмож.