Школьный вальс (СИ)

— Именно поэтому ты с ней проторчал сегодня целый час, — замечает Дар. — Ага. Совершенно ничего.
— Если ты не вкурсе, меня наказали, — указываю рукой на свою подбитую скулу.
— С каких пор ты начал отбывать наказания? — хмурится Сёма.
Черт! И этот туда же! Почему у меня друзья такие любопытные засранцы?
— Я не мог уйти, — ворчу себе под нос, уже жалея что остался.
Мне стоило поднять свой зад и выйти из художественного класса. И уж точно не нужно было помогать Нине и этому задроту Литвинову рисовать дурацкую стенгазету.
Эй, это занятие не для парней, ясно? Кому вообще нужны эти стенгазеты кроме учителей? Все знают что веселье начинается после школы, а не на этих школьных дискотеках, где учителя как церберы следят за нашей добродетелью. Что, впрочем, не мешало нам с парнями тайком протаскивать выпивку, поить ей девчонок и заниматься в туалете или за школой всякого рода непотребствами.
— Не мог или не хотел? — уточняет невинно Дар, а у меня, клянусь, глаз дергается. Этот парень доведёт меня до нервного тика!
— Да пошли вы! — фыркаю. — Она все равно не придёт на твою вечеринку, Дар. Ты зря ее позвал.
Не могу сказать, что разочарован этим фактом. Уткиной действительно там не место. Мы там не вязанием крючком занимаемся.
— Это мы ещё посмотрим! — бросает Долматов, почему-то не сомневаюсь в своей затее.
Что задумал этот сукин сын?
— Делай, что хочешь, — небрежно отмахиваюсь.
Хочет поиграть с Уткиной? Флаг ему в руки! В конце концов, мне нет до неё никакого дела.
* * *
Дома меня встречает горячий обед на столе и отчетливый запах сигарет. Мама снова курила. Если бы отец узнал…Впрочем, ему уже нет никакого до этого дела. Это раньше он бы пристыдил ее и стряс обещание не притрагиваться к никотину. Должен сказать, она не бралась за них шесть лет. А сейчас вот снова… закурила.
Брезгливо морщусь и открываю окно, впуская свежий воздух. Сжимаю до хруста пальцев подоконник, тяжело дыша. Смотрю вниз на маленькие фигурки детей, которые играют на детской площадке. Когда-то и я играл на этой площадке. Правда, в моем детстве вместе спортплощадки стояли ржавые турники, качели были оборванными, а на дереве, что спилили несколько лет назад, весело колесо.
— Привет, как дела в школе? —вздрагиваю, услышав голос матери.
Повернувшись полубоком, так чтобы она не увидела разбитую губу и синяк на скуле, отвечаю:
— Все хорошо, мамуль.
— Садись, тогда кушать. Ты наверное голодный после тренировки.
Я не был на тренировке, но ей не обязательно знать о том, какой осел у неё сын. Однако и лгать маме у меня не получается. Поэтому что-то невнятно мямлю себе под нос, так и не поворачиваясь полностью. Мама подходит к шкафу, достает ложку и кладет перед тарелкой борща. Красный. Мой любимый.
Понимая, что оттягиваю неизбежное, я спрашиваю ее о самочувствии, затем ещё задаю несколько дежурных вопросов и мама, разумеется, начинает подозревать что я заговариваю ей зубы. Хмурится, пристально оглядывая меня с головы до пят. Ее взгляд падает на сбитые костяшки пальцев, отчего губы в недовольстве поджимаются.
Черт. Спалился.
— Ты снова подрался?
Выпрямляюсь и подхожу к столу, уже не скрываясь. Сажусь, беру ложку в руку и легкомысленно бросаю:
— Пустяки, мам!
— Арсен… — она вздыхает, огорченно качая головой. Дотрагивается до моей щеки, нежно гладит по голове, как будто мне пять, а не восемнадцать. — я за тебя переживаю, милый.
Сердце сжимается от глухой боли. Ее слова как резкий удар под дых.
Стискиваю крепко в руке ложку, растягиваю на губах обаятельную мальчишескую улыбку перед которой она никогда не может устоять.
— Этот номер у вас не пройдёт, молодой человек!
Это все напускная строгость, ее заплаканные глаза поблескивают весельем. Она уже растаяла.
— Мамуль, все тип-топ! Жив буду!
Мама обреченно вздыхает и бормочет:
— Балбес…
Я не спорю. Какой уж есть.
Пожав плечами, принимаюсь за борщ. Мама садится напротив, подперев рукой щеку. Про себя отмечаю тонкое запястье, на котором обычно висел золотой браслет, который отец привез ей на прошлый день рождения из Парижа. Сняла. Как и обручальное кольцо. От него остался только белесый след на безымянном пальце.
 
Интересно, отец тоже его снял?
Нет. Не интересно.
Мама за этот месяц похудела. Тонкие ключицы буквально выпирают из-под шелковой блузы, щеки впали, отчего ее черты стали более резкими, а под глазами не сходят синяки. И все же несмотря на это…
Она по-прежнему потрясающе красивая женщина. Мужчины всегда засматривались ей вслед, отчего отца переполняла гордость смешанная с дикой ревностью. Неужели такая пылкая любовь может угаснуть так быстро? Он потерял лучшую женщину, что только была в его жизни. И когда отец это осознает, я не побрезгую позлорадствовать.
— Ты поговорил с отцом? — обеспокоенно спрашивает мама, тщательно скрывая боль в глазах.
— Да, — неохотно отвечаю, набивая рот хлебом и борщом, чтобы не вдаваться в подробности.
— Ты должен с ним общаться.
Ага, конечно. А он должен быть главой семьи, ее поддержкой и опорой. И что мы имеем?
Мама, точно прочитав мои мысли, тихо говорит:
— Он все еще твой отец. Он тебя любит.
Я вижу, что эти слова ей даются с трудом.
— Главное, чтоб он об этом сам не забыл, — мрачно выплевываю, не сдерживаясь.
Своим пылким характером я пошёл в отца. Признаться, мне часто не хватает маминой стальной выдержки. Это уберегло бы меня от многих проблем.
— Арсен, наши отношения не относятся к тебе. Мы в любом случае остаемся для тебя родителями. Для тебя это ничего не меняет.
Ошибаешься, мама. Все уже поменялось.
Наша семья поменялась. Теперь в этой квартире не звучит громких смех, не устраивают семейные посиделки у телевизора, от которых я так любил отлынивать. Теперь мы не счастливы, теперь мы притворяемся.
Каждый. Гребаный. День.
Я упрямо молчу. Мама стреляет в меня укоризненным взглядом, поднимается и произносит:
— Постарайся больше не вляпываться в неприятности. До конца учебного года осталось пару месяцев. Давай закончим его без проблем. Хорошо, милый?
— Конечно, мамуль! — с самым честным видом заверяю ее.
Проблема в том, что неприятности меня находят сами. Я никогда не был пай-мальчиком, как тот же Литвинов. Мама делает вид, что поверила мне. Когда я доедаю, обрабатывает мою скулу и губу, хоть я и пытаюсь отмахнуться. Это действительно царапина по сравнению с теми травмами, что я регулярно получаю на матчах по баскетболу.
Когда мама уходит в комнату, вероятно за тем, чтобы продолжать сыпать на голову отца проклятия, я хватаю айфон, бумажник и отправляюсь на улицу.
В парке у старого амфитеатра, где обычно собирается вся молодежь, разумеется, кроме таких ботаников как Уткина и ее прихвостень, встречаю нескольких знакомых. Они уже навеселе, что совершенно неудивительно. Чем ещё заниматься в пятницу?
— Об косяк ударился? — понимающе усмехаясь, спрашивает Антон Батонов — парень из параллели, а ещё наш защитник.
— Ага, типо того, — киваю головой, почесывая скулу.
— Видели мы этот косяк, — подскакивает Лена Воронина, кокетливо мне улыбаясь.
Черт! Как я ее не заметил?
В прошлые выходные на днюхе у Королёвой мы целовались. Не скажу, что поцелуй был неприятный, но вот последствия…
Всю неделю Воронина строила мне глазки, должно быть, ожидая продолжения. Я бы и сам не прочь, если бы это «продолжение» не влекло за собой отношения. На которые, уж будьте уверены, рассчитывает Лена. Боюсь, если бы я с ней переспал, а потом кинул, Лена бы закатила целую истерику со слезами и пощечинами. В лучших традициях мелодрам. Нет уж, спасибо. Конечно, Воронина это не Уткина, к которой чтобы забраться под юбку нужно сперва снять луну с неба, затем написать том-другой сопливых стихов и обязательно познакомиться с родителями. Переспать с Леной не проблема, а вот ещё два месяца слушать истерики… Скажем так, приятного мало.