Режиссер Советского Союза

– Не пойму, что в твоем фильме нашли итальянские товарищи, – продолжил чиновник через некоторое время. – Но ничего предосудительного или бросающего тень на СССР мы не обнаружили. Поэтому даю предварительное согласие на отправку картины в Италию. Надо только сделать субтитры, посольство обещало помочь. Успеете?
Маклярский заверил высокого гостя, что вопрос будет решен в ближайшее время. Только один из сопровождающих презрительно сморщил лицо. Я-то ему что плохого сделал?
– А субтитры только на итальянском или еще на английском? – решаю спросить, чтобы прикинуть объем работ.
– Эх, молодежь, – усмехнулись мне в ответ. – Фестиваль же в Италии. Зачем тебе там английский.
Логика у товарища железная. Судя по поддержавшим его чиновникам, они думают так же. Объяснять, что кино могут посмотреть не только итальянцы, я не стал.
– Нам готовиться к поездке на фестиваль?
Здесь комиссия во главе с Кузнецовым откровенно заржала.
– Ой, рассмешил. Тебе комедии надо снимать, Мещерский. Состав делегации утвержден еще в марте. Не переживай, в Венецию поедут достойные товарищи, представляющие советскую культуру и искусство. Или ты рассчитываешь там победить?
Начальственное горло опять издает громкий смех, а сопровождение услужливо подхихикивает.
– Нет, положительно тебе надо в комедию. И это, будь готов к вызову в министерство. Екатерина Алексеевна захочет с тобой пообщаться и может пригласить в любой момент. Нет, вы представляете, Италию ему подавай.
Начальственная рожа и сопровождение уже покинули помещение, а я все стоял столбом. Никогда не думал, что можно прирасти к месту. Может, это нервы или радость, но меня накрыло не по-детски. Чувствую, что кто-то меня тормошит за руку. Оборачиваюсь и вижу счастливые голубые глаза на веснушчатом лице.
– Мы победили, да? – срывающимся голосом спрашивает Пузик.
– Еще нет, Оксана. Это был первый шаг длинного пути. Но теперь я с него не сверну и дойду до конца. Обещаю!
  
Глава 8
 
– Ждите, вас пригласят, – произнесла секретарь строгим голосом и начала что-то строчить на печатной машинке.
В приемной больше никого не было. Не скажу, что обстановка была роскошной или гнетущей. Стол секретаря, шкаф, несколько стульев для посетителей… и практически всё. Ремонт тоже не впечатлял, разве что люстра такая… монументальная. Располагаюсь поудобнее и закрываю глаза.
Переутомился я, честно говоря.
Мне казалось, что суматоха была при монтаже и озвучке, но это было заблуждением. Работа над переводом и титрами просто выжала меня морально. Никогда не понимал нездорового пиетета наших властей перед иностранцами. Раз что-то нужно сделать или угодить западникам, то они в лепешку расшибутся. Вернее, заставят сдохнуть, но выполнить работу подчиненных. Может, я неправ, и все дело в одобрении Минкульта. Не хочу думать плохо о людях, от которых пока видел только хорошее. Но некий осадочек все равно остался. Присланный посольством переводчик быстро разобрался в тексте, и далее уже пошла техническая работа. Благо что картину резать не стали, и она в неизменном виде должна принять участие в конкурсе короткометражек.
На всякий случай я сделал английский вариант текста. В принципе, мой инглиш не так плох, но попросил тестя найти нормального переводчика. Обошлось мне это не очень дорого, скорее всего, из-за Андрея Филипповича, так как переводчик был его сотрудником.
За всей этой суматохой отношения с Зоей опять перешли в странную фазу, которую можно назвать затишьем на фронте. Мои локальные успехи ее как бы не интересовали. Когда я заикнулся про фестиваль, то получил только скептическую улыбку, и более к этой теме не возвращался. Не верит – и ладно. Раньше мы хоть с ней разговаривали, теперь только вместе едим и иногда спим.
– Товарищ Мещерский! Товарищ, проснитесь.
– А? Что?
Подскакиваю и чуть было не падаю со стула под насмешливым взглядом секретаря. Ничего себе задумался. Мне тем временем сообщают, что пора бы и на ковер к министру.
 
Фурцева сидела за столом и что-то черкала карандашом в блокноте. Через пару секунд она подняла голову и кивнула мне на большой стол для совещаний. Сажусь по ее левую руку и молчу в ожидании начала беседы. А она не такая уж низкорослая, хотя я уже привык, что люди здесь гораздо мельче, чем в моей эпохе. Элегантный костюм, красивая брошка и узнаваемая прическа. Я все-таки не совсем деревня и могу узнать некоторых советских руководителей шестидесятых. Вернее, точно узнаю Брежнева, Косыгина и Громыко, с остальными могут возникнуть проблемы. Надо, кстати, заняться этим пробелом в моих знаниях. А то вдруг не признаю какое-нибудь большое начальство! Эк меня понесло в далекие выси…
– Рассказывай, Алексей Анатольевич, как додумался до такого фильма. Ранее ты звезд с неба не хватал, если не сказать хуже, – строго произнесла министр, усаживаясь напротив.
Фурцева смотрит вроде сурово, но в уголках ее глаз притаилась смешинка, если я что-то понимаю в мимике. А меня вдруг накрыло косноязычие – опять нервы. Или реакция тела прежнего Лехи, который в некоторых моментах был излишне робок. Бекая и мекая, рассказал про свои задумки, что хотел изобразить простых людей с их обычными заботами на фоне советского быта. Но потом пришла в голову идея про двух шкодливых девочек, добавив в сюжет немного юмора и забавных сценок. При этом были и интересные натурные кадры, природа, большая массовка из отдыхающих в поселке.
– Значит, хотел показать обычную жизнь? Но одна из главных задач советского кино – это не просто изображение нашего советского образа жизни, но и преимуществ коммунистического строя.
Чую, что эта сентенция попахивает провокацией. Насколько я помню, Екатерина Алексеевна зашоренной дурой не была и умела находить общий язык со столь сложной публикой, как киношники или музыканты.
– А я в фильме занимаюсь самой что ни есть пропагандой коммунистического строя, – решаю гнуть свою линию без всякого подобострастия. – Наши дети летом бегают купаться или ловить рыбу и не боятся бомбежек, как вьетнамцы. Советская ребятня не должна начинать работать за гроши с самого юного возраста, как в Африке или Латинской Америке, чтобы не умереть от голода. Счастливые улыбки, отнюдь не постановочные, которые можно увидеть в фильме, – и есть наш ответ разного рода скептикам.
Эх, товарищ министр. Рассказал бы я тебе, во что превратится страна уже через тридцать лет.
Как дети новой России будут нюхать клей, спиваться, станут жертвами разного рода молдавско-цыганских подонков, устроивших целый бизнес на маленьких попрошайках. Что с ними еще делали разные уроды, особенно с девочками, я даже думать не хочу. Я рос в девяностые и помню, как уходили от передоза мои молодые соседи, хотя тогда этого еще толком не понимал. Что-то такое Фурцева увидела в моих глазах, потому что быстро завершила тему пропаганды. И сразу спросила, чего это меня вдруг прорвало. Откуда такие таланты?
– Так я достаточно образованный человек, – отвечаю с улыбкой, – Сима Иосифовна, которая жила у нас во время войны, учила меня играть на фортепьяно. Нас тогда уплотнили и одну комнату отдали учителю музыки из Белоруссии. Замечательная женщина, ее семья погибла при эвакуации, только сын вернулся живым с войны. Она так и осталась у нас в городе. Работает директором музыкальной школы, если на пенсию не вышла. Четыре года я ходил в изостудию при ДК Текстильщиков, так что и рисовать немного умею. Вторая соседка, Алевтина Казимировна, вроде из бывших, обучала меня французскому. Я и в школе его потом учил. Учительница даже злилась, что школьник знает язык лучше нее. А мама все говорила: мол, учи языки, сынок, в люди выбьешься, дипломатом станешь. Она была очень простой женщиной, всю жизнь работала на местном заводе. Умерла от рака в пятьдесят седьмом, когда я был в армии. Отец еще в сорок третьем погиб, нас с братом мама одна и поднимала.
Чего-то из меня полезли воспоминания прежнего Лехи, которые были ранее недоступны. Глаза Фурцевой покрылись поволокой, будто она сама ухнула в какие-то в свои собственные воспоминания. Можно по-разному относиться к советским правителям, но войну они пережили со своим народом. Не все, сволочей тоже хватало. Но Екатерины Алексеевны это точно не касается. Может, она поэтому и нянчилась со многими деятелями искусств, понимая, что у них была нелегкая судьба в детстве.