100 грамм смерти (СИ)

Дверь бесшумно отворяется, и мы выходим на крыльцо. Сегодня луна словно приколота к небу россыпью звёзд и ни одного облачка.
— Нас будет видно за версту! — шепчу я.
— Знаю, но другого выхода нет. Здесь мы оставаться всё равно не можем — завтра возвращается хозяин.
Слова Фолка медленно оседают в моей голове, а затем стекают в желудок. Чувствую привкус желчи во рту. В этом мире мне нигде нет места. В городе я преступница, а на Либерти просто никто. Как же мне хочется испариться отовсюду, быть нигде и везде одновременно, хочется подняться в небо, словно у меня за спиной всё-таки есть ещё крылья, словно их ещё никто не сломал… И улететь туда, где нет Регентства, нет Кульпы и фантомов, но зато есть мир такой, каким он был когда-то в старинных книжках и моих мечтах.
Вместо этого я жмусь к забору и молю эйдоса, чтобы нас никто не нашёл… Раз. Два. Три. Фолк открывает калитку, и мы выскальзываем на улицу.
Наши шаги гулко стучат эхом по мостовой. И мне всё кажется, что позади идёт кто-то ещё, преследуя нас попятам.
— Не оглядывайся! — шипит Фолк. — Привлекаешь внимание.
Мы идём и идём вперёд, торопясь покинуть Олимп. Обходим центральные улицы и то и дело ныряем в тень, заслышав посторонние звуки — будь то шелест листвы или скрип одинокого фонаря, раскачивающегося на ветру. Хорошо хоть, что на улицах пустынно и почти никого нет.
Мимо проплывают жилища особенных. Одно удивительно похоже на огромный гамбургер, каждый внутренний слой которого — это этаж. Другое построено в форме земляники и даже выкрашено в красный свет, а в качестве крапинок — маленькие фонарики. Третье подозрительно смахивает на мыльный пузырь — полностью прозрачные стены демонстрируют богатство и роскошь… И каждый — освещается, будто вместо прожекторов и фонарей маленькие солнца. И мы — как на ладони.
— А разве Нора не в другой стороне? — спохватываюсь я.
— Мы не пойдём к Норе, она давным-давно раскрыта — рядом всё время дежурят фантомы или полиция… Регентство не сидело без дела и после нашей вылазки в Музей сканеры поставили чуть ли не на каждом шагу. Даже у Арки и при входе на площадь Мира.
— Как же мы выберемся из города?
— Наведаемся в Бухту Темноты.
  
Из дневника Эйрика Халле. Эпоха внешности
 
В последнее время я много думал о том, почему наш мир неумолимо катится в пропасть. Попробовал проследить цепь событий, приведших к тому, что мы имеем сейчас.
Итак…
После Кровавой Войны мы вступили в новую битву. Битву за продовольствие. Победив одного врага, мы обрели нового, имя которому было Голод.
Еды не хватало, так что Регентство — временное правительство во главе с Регентом, решилось на кардинальные изменения.
Был принят Декрет о распределении продовольственных пайков среди населения. Согласно ему, продовольственные запасы распределялись между жителями в зависимости от их массы тела. В первую очередь ставки сделали на более упитанных, посчитав, что у таких шансов выжить куда больше.
Так началась новая эпоха — эпоха Внешности.
Уставшие от войны люди приняли перемены как должное. Слишком уж они выдохлись, слишком вымотались войной. Им хотелось одного — покоя и мирной жизни, само собой разумеется. Так мне хочется думать.
К тому же, Регент клятвенно заверил, что решение временное. Что ж… зато теперь с уверенностью можно сказать, что нет ничего более постоянного, чем временное.
Мир начал меняться. Постепенно. Неспешно.
Изменения никогда не происходят сразу, одним махом. Более того, обычно их внедряют незаметно, мелкими шажками.
Сначала — скромный декрет, потом несколько поправок к нему, затем — указ, а на выходе — незыблемый Закон Внешности удавкой обвивается вокруг твоей шеи.
Но к любой тьме со временем привыкаешь. И к любой власти — тоже. Всегда найдутся те, кто будут бродить в темноте в поисках света… И самый большой труд — сохранить пламя, не дать ему потухнуть, потому что в мире, где спички под запретом, а горючее спрятано на складах избранных, разжечь огонь заново — практически невозможно.
   
Глава 4. Бухта Темноты
 
Прилично попетляв по переулкам и следуя указателям в виде… хм… фаллосов, мы выходим к воде с той стороны, которую с Арки обычно не видно, потому что канал резко делает поворот, а из-за густых деревьев кажется, что дальше только парк.
— Ты бывала здесь?
Фолк смотрит на меня с интересом, и под его взглядом я отчаянно краснею. Хорошо, что в темноте он никак этого не увидит.
Бывала ли я в Бухте? Каждый человек, достигший 16 лет, имеет право на её посещение. Мне уже девятнадцать. И, побывав здесь однажды, я намеренно обходила это место стороной, будто оно — рассадник неведомой заразы. Всему виной та самая фотография в Питомнике.
И надпись на обороте.
От нашей семьи на долгую-долгую память.
Семья.
Запрещённое слово. Запрещённое понятие. Запрещённая ценность.
Я снова переношусь в гараж Питомника, снова кручу в руках старое фото. Снимок пожелтел и выцвел, совсем как прошлое, которое сгребли в кучу и снесли в Хранилище N.
Мужчина, женщина и двое детей. Искренние улыбки. Глаза, искрящиеся счастьем.
Остались ли они в чьей-то памяти, кроме моей? Для меня в этом снимке настоящая история. История их жизни. Их любви. Их счастья. Именно поэтому я так прониклась к Тьеру и Анисе… Подспудно мне всегда хотелось иметь нечто большее, чем просто безликие встречи с неизвестным партнёром.
Фолк продолжает буравить меня взглядом. Что ответить? Признаться, что бывала здесь однажды? Соврать? Таракан в пыльном углу моей души зашевелил усами и как будто даже довольно заурчал — никак не удаётся его вытравить.
В конце концов решаю ничего не говорить и просто пожимаю плечами — пусть расценивает, как хочет.
— Я так и думал.
Расценил.
А чего я, собственно, ожидала? Это же Фолк!
— Вообще-то, это не твоё дело!
— Ладно. — Он примирительно поднимает руки, будто сдаваясь. — Держись рядом.
Об этом мог бы и не просить — я от него ни на шаг.
***
Бывший круизный лайнер встречает нас яркими огнями. Вот тебе и Бухта Темноты. Белая махина в пять этажей застыла на волнах на середине канала. Это судно никогда уже не выйдет в открытое море — оно навечно пришвартовано в Бухте. Поговаривают, что его система управления давным-давно, ещё в Войну, вышла из строя.
Сбоку на корпусе — смоляными буквами выведено название, доставшееся от прежних времён. Оазис.
Этим местом Регентство не особо гордится, но и уничтожить его не может. Что станет с телом, если ампутировать ногу? Так и здесь — людям нужна отдушина. И тут они забывают о своих невзгодах и не важно, что проблемы у всех разные, как день и ночь. На самом деле именно в Бухте Темноты люди могут чувствовать себя мало-мальски свободными, ибо тут стираются многие границы. Остаётся лишь вопрос цены.
У пристани на привязи лодки и катера — ждут своего часа, чтобы отправить очередного любителя удовольствий в святая святых. При мысли о том, что обычно происходит за закрытыми дверями кают, меня бросает в жар.
— Как только попадём на лайнер, я прошу тебя молчать. Хозяйка Бухты — Мадам Нюк. — Деловито сообщает Фолк. — Женщина она своеобразная… Итак, план действий следующий. Как ты наверняка знаешь, у каждого класса свой этаж. На самом верхнем развлекаются особенные, на этаж ниже — стандартные, а ещё ниже — дефектные. Нам нужно попасть в служебные помещения, они между машинным отделением и этажом для дефектных. Подождём, пока пристань опустеет… — шепчет Фолк. — А то ещё кто-нибудь нас заприметит.
— Ладно…
***
Когда всех желающих уже свезли на лайнер, а новая партия ещё не собралась, мы, покинув укрытие, подходим к краю канала. Волны набегают на берег и облизывают разбросанные по песку камни. Это то место, где маниакально следят за чистотой. На противоположной стороне канала, на Бугре, причал совсем убогий — прогнивший настил и старые лодки. Никаких тебе лавочек для ожидания, ограждений и фонарей… На Олимпе всё иначе — с откровенным пафосом и небывалым размахом, хотя и здесь не обошлось без разделения: катерами пользуются только особенные, а старые деревянные лодки — удел стандартных и дефектных.