Красный вервольф (СИ)

За стенкой вдруг раздались женские стоны. Прислушался. Нет, это снизу. Ведь нет у меня за стенкой соседей. Один я в «скворечнике» поселился.
Стоны между тем усилились и повторяли толчки скрипучей кровати. Кому война, а кому секс среди бела дня. Что там за молодожены поселились?
Спустился вниз на разведку, посмотреть где кухня и есть ли там общие кастрюли, чашки и прочие ложки.
В коридоре натолкнулся на фрица в мышиной форме офицерского кроя. Тот с раскрасневшейся мордой вышел из комнаты, что аккурат располагалась под моим чердачным жилищем.
Я даже опешил. Какого рожна здесь делает хер офицер? Рефлекторно чуть не заехал ему кулаком промеж глаз. Показалось, что он за мной пришел. Но нет… Китель нараспашку, фуражка набекрень и баварская харя расплылась в довольной лыбе, как в рекламе немецкого нефильтрованного. Казалось, он меня даже не замечал. Бренчал пряжкой, вправляя на ходу ремень.
Я почтительно посторонился, пропуская его, чуть наклонил голову и пробормотал:
— Хорошего дня, гер офицер, — а про себя добавил. — Повезло тебе, ублюдок, что не в лесу на меня наткнулся, а в доходном доме.
В проеме комнаты, откуда вывалился довольный фриц, показалась рыжеволосая девица в легком шелковом халатике явно не советского пошиба. Кружевные полы бессовестно чуть распахнулись, обнажая темные каемки сосков и линию треугольника между скрещенными стройными бедрами.
— Да-а свиданья Гольда, — подмигнул ей на прощание фриц. — Ти лючшая.
— Приходи, Альбертик, — девица отвесила воздушный поцелуй, сложив пухлые губы в куринную жопку.
В ее больших зеленых глазах сверкнула игривость и деланная похоть. Я невольно задержал взгляд на путане. Хороша Маша, да не наша. Фашику дает. И судя по всему, не одному Альбертику. Денежку заколачивает древним ремеслом. Мда-а… Устроился я «удачно». Под боком публичный дом с фрицами.
Между тем девушка разглядела в полумраке мою сгорбленную «учительскую» тушку. Кокетливо запахнула халатик и прощебетала:
— А вы новый жилец?
— Новый, — буркнул я. — А вы, стало быть, на дому работаете?
— Я танцую в баре… Тут недалеко.
— Ну-ну, — скривился я, вспомнив, что ближайший отсюда бар, который я проходил, расположен в старинном особняке (хотя сейчас он, не такой уж и старинный), построенном до революции каким-то аристократом на углу улиц Детской и Набережной.
Сейчас это, судя по всему, была гостиница, кабаре-бар и публичный дом в одном флаконе. В мое время, по иронии судьбы, в этом здании будет размещаться псковский дворец бракосочетаний. А сейчас на особняке висит лаконичная многообещающая вывеска: «Bordellhaus».
Неплохо фашики себе досуг оборудовали. Пока на фронте идут кровопролитные бои, они тут обживаются и даже секс-услуги для своих организовали. По всему северо-западу оккупированной зоны такие заведения скоро разрастутся, как репей на пустыре. Бордели даже поставят на армейское довольствие, прикрепят врача и управляющего. Все для великой победы Рейха, бля…
— Знаю, как вы танцуете, — я многозначительно скривился.
— Каждый выживает, как может, — улыбнулась рыжая бестия. — Меня Златой зовут.
— Ну, конечно, — хмыкнул я. — А настоящее имя?
— Это и есть настоящее. Немцы Гольдой называют.
— Золото, получается.
— А вы понимаете по-немецки? — девица явно со мной кокетничала.
— Александр, — кивнул я, убавив спесь, ведь надо держать образ. — Учитель немецкого в недавнем прошлом.
— Алекс, — хохотнула рыжая.
— Мама, мне уже можно заходить? — сзади раздался детский голосок.
Я обернулся. Мальчик лет восьми-девяти скромно стоял у стены.
— Да мой, хороший, — Злата выскочила и подхватила его за руку.
Сердце неприятно екнуло. Ребенок, проходя мимо, отшатнулся, избегая смотреть в глаза. Мать и сын скрылись в комнате. Теперь мне немного стали ясны мотивы проститутки. Не от хорошей жизни зарабатывает потрахушками с врагом. Но один хрен, как-то мерзко это выглядит…
Да пофиг. Что я буду за каждую падшую женщину переживать? А вот то, что она с фашистами «вась-вась», это может мне пригодиться. Надо будет, как-нибудь к Злате на чаек заглянуть. Наладить неформальное общение в оперативных целях, так сказать.
 
Зашел на общую кухню. Дощатые столы, пара рыжих примусов, заляпанных подгоревшим жиром, и наглая черная муха, похожая на Адольфа. У стены старинный буфет из облезлого массива, внутри простенькая железная посуда.
В углу раковина с засохшим водопроводным краном, латунные барашки которого покрылись белесым налетом. К ним явно давно никто не прикасался. Сейчас водопровод заменял рукомойник с ведром, и таз для мытья посуды. Отель — ползвезды с натяжкой. Большой такой натяжкой.
Так-с… С жильем все понятно. Теперь надо с работой вопрос решить (каждый житель оккупированного города обязан был работать на немцев) и легализовать свое пребывание здесь. Чем больше город, тем легче спрятаться… И тем проще мне будет осуществить то, что я задумал. А планов у меня, ой, как много. Даже не знаю, за что первое хвататься.
* * *
День обещал быть жарким. Опять. Я остановился на крыльце и потянулся, разминая ноющие от постоянной сутулости плечи. Вдохнул еще прохладный утренний воздух. Прислушался. Радостно чирикали птички, где-то возле реки мерно урчал мотор какой-то машины. В соседнем дворе слышались женские голоса. Идиллию летнего псковского утра нарушали только резкие, как лай, выкрики на немецком.
Ну что, доброе утро, дядя Саша. Сегодня важный день, пора легализоваться и превращаться в законопослушного гражданина особой провинции Великой Германии.
Я зло сплюнул. Встряхнулся. Ссутулил плечи, поправил очки. В общем, нацепил обратно маску нерешительного интеллигента. Сколько ее еще придется носить, хрен знает… Поглядим по обстоятельствам.
Я вывернул из двора и поплелся обратно в центр. Где там искать биржу труда, мне на пальцах уже объяснили, так что заблудиться вроде не должен.
Миновал Торговую площадь, пустынную и обгорелую. В воскресенье торговый день начинался только в десять. А по свистку в два часа дня все должны были разойтись.
К воротам псковского кремля выстроилась вереница из нескольких грузовиков с красно-черной эмблемой ОТ. Что-то такое забрезжило в памяти… Ах, вот это чья оливковая форма! Организация Тодта! Ну да, логично. Эти гаврики строили дороги, бункеры, батареи и прочие военные сооружения. Приехали, значит, чинить взорванные мосты и «Пантеру» возводить.
Ну ничего-ничего, не поможет вам ваша «Пантера». Мы еще забьем вам в глотки ваши свастики…
Патрульный немец с интересом задержал взгляд на моем лице. Я торопливо стер с него кровожадное выражение, опустил взгляд на носки своих стоптанных сапог и засеменил дальше.
Фух. Не прицепился, повезло.
Ты уж как-нибудь контролируй себя, дядь Саш!
Найти биржу труда оказалось не сложно. Рядом с двухэтажным домом конторского вида уже кучковался народ. Сбившаяся стайка людей топталась возле явно недавно вкопанной доски объявлений, а часть народа выстроилась в длинную очередь к дверям, рядом с которыми была приколочена новенькая табличка с готическими буквами.
Arbeitsverwaltung.
А чуть ниже, специально для русских буквами помельче и без вычурных завитушек приписано.
«Управление труда».
И еще чуть ниже:
«Выдача рабочих паспортов происходит с 8 часов до 16 часов 30 минут. Для мужчин от 14 до 65 лет.
Командир хозяйственного управления БЕККЕР. Оберлейтенант».
Вставать в очередь я не торопился. Для начала примкнул к толкущимся возле доски объявлений. Почитаю, послушаю, понюхаю, так сказать, воздух.
Доска была набита объявлениями, распоряжениями и приказами от и до. Свободного места не осталось, до последнего сантиметра все было забито крупными печатными буквами, увещевающими и предписывающими.
Я пробежал глазами распоряжение о получении рабочих паспортов и временных удостоверений личности. Скользнул взглядом по правилам нового порядка — комендантский час, пользование электричеством, выключение света после семи вечера… На каждой объявке, даже самой коротенькой, в конце имелась приписка, что неисполнение влечет за собой немедленное и жестокое наказание. Слово «расстрел» на доске было упомянуто восемь раз. Посчитал как-то чисто машинально.