Ливонская партия
—Если бы…— покачал головой этот человек.— Вынудил того, как сказывают, Государь басурманский. А тот слаб духом вышел, вот и поддался искушению. Оттого мы уже вон сколько лет не по-христиански живем. Даже король наш и то — супружницу свои не по старому обычаю в жены взял. Она то папистка, а он ее в христианство крестить не велел. Так обвенчались.
—А что, так можно было?
—Ну раз сам Государь так поступил, то можно. Хотя злые языки сказывают, будто бы это не по-христиански и что живет он с ней во блуде, а не в законном браке.
—Ох… да брось! Как же так?— Ошалел Устин.
—Вот так…— пожал плечами этот незнакомец. Хлопнул сына Первуши по плечу и вернулся обратно в процессию.
А Устин так и остался стоять, да глазами хлопать. Как и зеваки, что рядом с ним прибились, послушать разговор. Всем же было интересно.
—Да… дела…— произнес какой-то дед, почесав затылок, отчего колпак его войлочный съехал на лоб.
—Неисповедимы дела твои Господи!— искренне воскликнул Устин и от всей души перекрестился. А вместе с тем и остальные. После чего, недолго думая паренек влился в процессию. Все интереснее, чем вот так стоять на обочине…
Иоанн узнал о том, что в пределы его владений вошел Патриарх уже давно. Сразу как тот до Смоленска добрался, так и узнал — голубем сообщили. Но принять решение не успел. Днем позже прилетел следующий голубь, сообщающий, что Патриарх пошел крестным ходом на Москву.
Разгонять его стало сразу как-то неудобно. Люди бы не поняли. Тем более, что истосковались они по священникам, каковых после опустошения 1471–1472 годов мало осталось на Руси. Православных. Да и католические пока просачивались очень вяло. Откуда им было взяться-то? С Ливонским орденом Иоанн не на ножах, но ресурсы его крайне ограничены, да и ближайшие к нему земли Псковские да Новгородские традиционно находились в весьма натянутых отношениях с «дойчами». То есть, туда на проповедь не пойдешь. Не потому что католик, а потому что ливонец. Поколотят. И это еще хорошо, если просто поколотят. Торг торгуется — и ладно. Да и по тому торгу обид набежало немало взаимных, особенно за последнее вреся. А Литва была в основной массе еще православной. Только кое-какие земли в коренных провинциях считались католическими, но такими католики, что не пересказать. На взгляд короля они скорее походили на язычников с надетыми крестиками. Причем крестиками, что сидели на них крайне неловко. Как собака на заборе. Польша же была далеко и ее пасторам было чем заняться в Литве. На юге имелась Молдавия. Так тоже православная. А больше кто?
Да, католические священники имелись на Руси. Но в Москве. И числом едва ли в два десятка. Они обслуживали дипломатические миссии и спутников супруги короля — Элеоноры. Да и ей самой требовался духовник. Но дальше Москвы они не уходили.
А тут — целая толпа «мужиков в рясе». Крест подняли. Да и идут так.
И что Иоанну с ними делать?
Так-то понятно, хотелось спустить татар, чтобы порубили их в капусту. Но за что? Формально-то никакого вреда конкретно эти священники не сотворили. А нервное напряжение от старых выходок уже не имелось. Люди как-то уже подзабыли. Может быть и нет, но накала страстей уже не наблюдалось и раздражение у многих заменялось любопытством…
Подошла процессия к самому кремлю. Остановилась. И начала псалмы петь.
—Полчаса уже поют,— мрачно констатировал Иоанн, глянув на песочные часы.— Чего они хотят?
—Так выйди к ним. Спроси.— осторожно предложил митрополит.
Иоанн остро взглянул на него. И ежу было понятно — сговорился собака. Не мог Мануил решиться на такую авантюру, не подготовившись здесь и играючи лишь «от бедра». Ведь крестный ход встретили и снабдили провиантом. Да и в самом Смоленске все ладно прошло. С какой радости этих ходоков вообще кто-то пропустил к Москве?
Король немного пожевал губы, испытывая острое желание извлечь свою эспаду из ножен, с которой он не расставался, и снести Фоефилу голову. Это было бы сложно. Все же не тесак. Но ей Богу — он бы постарался. Хотя там даже разок по шее хватит — до позвоночника рассадит.
Видимо Феофил что-то такое во взгляде Иоанна почувствовал, поэтому опустился на колени и тихо-тихо прошептал:
—Прости Государь. Но эта вражда стала затягиваться. Я не мог иначе поступить.
—Не мог или не хотел?
—Ты и сам эти слухи слышишь. Народ ропщет. Ты ведь ни к папежной вере не переходишь, ни христианства не держишься. Нельзя так.
—Я сам знаю, что можно, а что нельзя,— предельно холодно произнес Иоанн.
—Посланцы иноземные шепчутся. Бояре болтают. Крестьяне ропщут. Нет в том порядка. Опасно так дальше жить. Поговаривать злые языки стали, что де Антихрист ты. И всем рот не заткнуть.
—Они бы еще Спасителем меня назвали,— раздраженно фыркнул Иоанн.— Его вторым пришествием. Дикари.
—И называют. Ты же воскрес на третий день.
—Рассказывай,— раздраженно прорычал король, отмахнувшись от этого бреда.
—Что, Государь?
—Все рассказывай. Что задумали?
—Только лишь помириться…
—Лжешь собака!— все-таки выхватив эспаду прорычал Иоанн.— За дурака меня держишь!? Мануил восстание в Константинополе организовал. Разгром там страшный учинил. Что, просто так? Просто чтобы помириться? Сам-то веришь в этот бред!?
—Государь…
—Правду говори, пес! Правду! Что удумали!?
Спустя полчаса мрачный и раздраженный король Руси выехал из ворот навстречу крестному ходу с богатой свитой сопровождения. Подле него сидел на коне Феофил с хорошим таким бланшем на поллица. Не удержался Иоанн. Приложился. Но митрополит светился как новенькая монетка и ничуть не стеснялся своего «украшения».
Вперед вышел Патриарх Мануил, ведя на цепи Дионисия — бывшего Патриарха, при котором и Иоанна пытались извести, и мать его с отцом сгубили. Причем Дионисий не упирался. Он смиренно брел, понурив голову. А как речь зашла, так и повинился, что недосмотрел за проказами. Недосмотрел, но не отдавал приказы. Они с Мануилом в один голос заявили, что все это проказы Виссариона Никейского, ныне покойного, что крайне удобно.
А дальше пошли подношения. Такие подношения, от которых Иоанн даже дар речи потерял, не веря в то, что видит их. Как, впрочем, и остальные.
Они положили перед конем короля саккос и лорум Константина XI[1], последнего Василевса, а также его меч и прочие многие личные вещи. В том числе и доспех, что Мехмед сохранил себе на память. Потом возложили поверх стемму и пурпурные котурны Юстиниана Великого. Скипетр, два церемониальных меча, два копья ритуальных и два щита эмалированных, что приписывались ими Константину VII Багрянородному.
Когда закончились собственно инсигнии и прочие ценные вещи Василевсов, начались всякого рода духовные артефакты. Например, жезл Моисея, меч царя Давида, рука Иоанна Предтечи, фрагмент животворящего креста и так далее.