Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы
В пансионе для воспитания будущих монахинь ей дали особую комнату, обставили эту комнату совершенно не соответственными монастырке вещами, предоставили свободу гулять по залам, коридорам и дортуарам, а в хорошую погоду и по саду сколько угодно; наконец, кроме общего обеда и завтрака, утром подавали ещё шоколад, а вечером десерт и фрукты.
Вместе с фруктами в её комнату всегда входил аббат Флавио д’Аржанто, полуфранцуз, полуитальянец, с мягким взглядом, чёрными глазами и сладкой речью. Начиналась беседа скромная, умная, сдержанная, вместе с тем занимательная, весёлая. Отец д’Аржанто старался внушить своей слушательнице, что она прелестнейшее существо, чему княжна охотно верила, и что она назначена самим Провидением для высших целей, ведущих к истинному благу, добру, долженствующих содействовать счастию человечества.
Княжна если не всему этому верила, то слушала весьма охотно. Ей нравилось быть избранницей Провидения, быть залогом благоденствия. Молоденькой головке хотелось быть утешением горю, облегчением страданию. И она полюбила эти беседы с отцом д’Аржанто от всей души, хотя инстинктивно чувствовала, что в них есть что-то не то, к чему влекло её сердце.
А влекло её сердце к восьмилетнему ребёнку другой особенности монастыря, воспитываемой тоже исключительно и с чрезвычайным вниманием. Это была маленькая персиянка. Она прибыла в монастырь несколько месяцев прежде княжны Елизаветы и хотя была моложе её почти четырьмя годами, но развитие её южной крови настолько шло быстрее, что хотя их и нельзя было назвать ровесницами, но казалось, что одна другой старше не более как на полтора-два года. Будучи меньше княжны ростом, но с более округлыми формами, с невыразимой мягкостью и лёгкостью движений, напоминающих собою мягкость и лёгкость котёнка, Али-Эметэ, как называли персиянку, была просто очаровательна. Сразу притягивала она к себе самое равнодушное внимание, захватывала его, а захватив, уже не отпускала, хотя бы тог, кто таким образом становился в круг её чар, был возмущён, огорчён и все силы свои напряг к тому, чтобы сбросить с себя всю силу её влияния. Чарующее влияние Али-Эметэ преследовало, жгло, не выходило из головы и с каждым взглядом на неё росло, усиливалось до самоотречения. И она понимала свою чарующую силу и умела владеть ею чуть ли не с четырнадцати лет.
По мере того как она вырастала и формировалась, ею нельзя было любоваться и восторгаться, как любовались и восторгались русскою княжною; нельзя было увлекаться её красотой, её грацией. Она и не была ни прекрасна, ни грациозна. Но ею нельзя было не упиваться, не засматриваться, а вместе с тем нельзя было не подпасть под то очарование страстности и неги, из которого не было выхода, как из круговорота морских волн.
У неё были тёмно-синие с поволокой глаза, под длинными чёрными ресницами и чёрными же тонкими, будто подведёнными бровями; недлинные, но чрезвычайно густые чёрные волосы, отливающие в синий цвет воронова крыла; овальное личико, необыкновенно правильный профиль и тонкие розовые губки, складывающиеся в улыбку великой страстности и силы, от которых даже самая улыбка казалась дрожащей.
Вид Али-Эметэ изобличал в ней её восточное происхождение. Он вызывал мечту, негу, охватывал собою воображение. Её глаза смотрели на каждого вызывающе, особенно страстно, будто хотели все обещать, и обещать то, что не могут дать другие смертные, что таится только в ней, в ней одной, и что заставляет каждого замирать от счастия, от бесконечных надежд. Она была сказочная мечта тысячи одной ночи, напоминающая собой ту трёхтысячелетнюю цивилизацию, которая преемственно переходила от поколения к поколению и передавала всё, что даёт способность очаровывать, обворажать, покорять... Такова была Али-Эметэ. Но кто была она, тоже никто не знал!
Её привёз какой-то англичанин, заплатил деньги за её воспитание до шестнадцати лет, положил капитал, впрочем небольшой, на её выход и первое образование.
Говорили, будто перед избиением Шах-Надиром всего рода последнего из персидских царей один из его верных вельмож успел спасти его дочь-ребёнка и передал её на воспитание англичанину, который привёз её во Францию и отдал в монастырь. Другие отвергали это объяснение, находя его неестественным уже по самой ничтожности суммы, которой обеспечивалась её будущность. Они говорили, что её прибытие во Францию не имеет ничего тайного, ничего загадочного; что оно опирается на чисто реальные расчёты и исходит прямо из стремлений к личной выгоде, овладевшей, как известно, всеми помыслами высших слоёв общества на Востоке.
В то время, — говорили они, — как Надир-шах, отуманенный невероятным счастьем, отдавшим его произволу всю Персию с среднеазиатскими ханствами, вздумал напасть на передовые русские укрепления Закавказья и когда, отброшенный от них неоднократно твёрдой рукой с большой потерей своих полчищ, он бесновался и пьянствовал от отчаяния и для развлечения и успокоения себя рубил головы окружающим его царедворцам, в то время, когда самые заслуженные и любимые им сподвижники трепетали от страха за свою жизнь, — одному из них, Сипех-Селар-хану, одумалось представить ему в подарок захваченную при нападении на русские укрепления немку.
Шах занялся этой немкой. Он бросил все военные предприятия и велел вести переговоры с русскими о мире, а сам, со своей новой Фатимой, обещавшей ему Магометов рай на той земле, скрылся в роскошных садах тегеранского дворца и хотел разрешить неразрешимый шиитский вопрос о девяноста девяти наименованиях имени Аллаха, оставив на попечении Сипех-хана и государство, и его доходы.
Этот случай заставил Сипех-хана подумать, что для получения над своим повелителем наибольшего влияния, которое, разумеется, предоставит ему и власть, и деньги, самое лучшее, пока немка ему не успела ещё наскучить, подготовить для его гарема европейски воспитанную девушку, выбрав из типов красоты Востока то, что представится особо замечательным.
Это решение заставило Сипех-хана задуматься, где он возьмёт такую девушку, чтобы её воспитывать с уверенностью, что она заставит собою забыть всё и всех. В это время, как нарочно, умер его брат. Наследуя его гарем, он заметил дочь брата, семилетнего ребёнка необыкновенной красоты: с глазами, кидающими стрелы, так говорил он. Эта девица и должна быть первой жемчужиной шахского гарема и первой покровительницей ему самому. Она заставит забыть всех немок и курдинок, заставит забыть грузинских гурий. «Лунолицая красавица через какие-нибудь семь-восемь лет будет такова, — говорил опытный в этом отношении Сипех-Селар, — что перед нею будет меркнуть солнце».
Рассуждая таким образом, он решил воспользоваться племянницей.
В то время в Тегеран для переговоров с персидским правительством в звании посла и полномочного министра прибыл член английского парламента лорд Кейт, бывший потом послом в Вене и Петербурге. К нему решил Сипех-Селар-хан обратиться со своим проектом, прося совета и помощи.
Рыжеватый шотландец, несмотря на неподвижность своего туманного альбионского воззрения, понял, что этот проект Сипеха если и не будет полезен ему самому, то тем не менее может принести большие выгоды Англии. Воспитанная для гарема восточного деспота девушка может влиять на него не только в пользу личных интересов своего дяди, но и в пользу английского преобладания, в особенности в коммерческом отношении. Недолго раздумывая, лорд Кейт взялся содействовать Сипех-хану в его предположении Родной брат лорда, генерал Кейт, служа ранее в русской службе, только что перешёл в прусскую. Лорд отправил переданную девушку к нему, с тем чтобы тот нашёл случай отослать её в Англию. Таким образом, наша Али-Эметэ через Россию была отправлена сперва в Прагу.
Там она была оставлена в гостинице, с уплатой, разумеется, за содержание её денег, пока происходила в английском министерстве переписка, может ли и какую извлечь пользу Англия из её воспитания. После долгих препирательств, в которых лорд Норт очень хотел все расходы по дороге и содержанию Али-Эметэ возложить на лорда Кейта, признав действия его в этом отношении самопроизвольными, английское казначейство поставило наконец подлежащими возврату деньги, им на это отпущенные, но назначило столь умеренную сумму на её дальнейшее воспитание и содержание, что проект, казалось, должен был рушиться в самом начале. Правда, английское министерство оговорило, что если окажется впоследствии, что Али-Эметэ действительно принесёт английскому правительству существенную пользу, то она будет вполне вознаграждена по мере пользы, действительно ею принесённой.