Тест на отцовство (СИ)

И я...
"Падаю...падаю... падаю... в черные дыры твоих глаз... Не надо... не надо... не надо... никому знать о нас..." 
Ты должна сказать Роберту. Ты должна... От этого в груди образуется болючий мерзкий вакуум.
Я ужасная... Отвратительная. Неблагодарная предательница.
Ещё не поздно остановиться. Ничего ещё не случилось критичного. Секса не было.
Но стоит только взглянуть в глаза Чадову, он случается. Пусть пока не физически...
Чадов в компании нескольких коллег, они что-то обсуждают.
Но он все время сбивается, натыкаясь взглядом на меня. Это наверняка заметно со стороны. Всем очевидно, что между нами связь. И мне... неожиданно все равно, что подумают обо мне люди. И узнает ли Роберт.
"Какая засада, я буду рада, если нас кто-то сдаст..." 
Это последний момент, когда можно сохранить хоть каплю достоинства. Позвонить Роберту.
Я достаю телефон, пытаясь проглотить лёд, стоящий комом в горле и найти слова какие-то.
- Юль... - неожиданно подсаживается Хасанов.
Я, чувствуя облегчение, опускаю телефон, с вниманием смотрю в его глаза. Вытаскиваю наушники.
Протягивает мне один из двух стаканчиков кофе.
- Спасибо.
- Занята? - кивает на телефон.
- Нет.
- Как у тебя дела?
- Дела?.. У меня?.. Рус, ты чего?
Хасанов мизантропище, который ни разу не явился на встречу выпускников. Ему совершенно не интересно как там у кого дела. Но при всем при этом, довольно тонок в общении со мной. Мы, можно даже сказать, осторожно дружим. Если редкое общение между гениальным хирургом и посредственным психиатром можно назвать дружбой.
Но Рус иногда в совершенно раскованной манере может выложить мне какие-то личностные проблемы, прося компетентной оценки или совета. А так как психиатр я и в самом деле посредственный, а к психоаналитике вообще никакого профессионального отношения не имею, то наши беседы скорее дружеские, чем профессиональные. Но почему-то они до сих пор случаются...
Рус с усмешкой пожимает плечами.
- Ну ладно тебе, не такой уж я и невнимательный к людям.
- Дела у меня хорошо, - как робот изрекаю я. - А у тебя?
- Нормально. Что такое выученная беспомощность?
- Это такое состояние... Когда человек не пытается улучшить свое положение, даже если может это сделать. Потому что когда-то у него был отрицательный опыт при попытки его улучшить. Как забор под напряжением. Нас пару раз стукнуло током. И потом в заборе уже напряжения нет. Но мы не пытаемся его преодолеть. Мы выучили, что беспомощны перед этой преградой. А почему ты спросил?
- Чтобы ты ответила.
- Не поняла...
- Ну... Понимаешь, Юленька... В жизни есть один единственный смысл.
- Какой же?
- Жить! - бросает взгляд на Чадова.
- А ты мне почему сейчас это говоришь?
- Люди иногда умирают у меня на столе. Это печально. Но чаще люди умирают задолго до того, как попадают на стол.
- Ты имеешь в виду психосоматику инсульта - потеря ощущения радости от жизни?
- Заметь, не я это сказал. Пусть лучше ты будешь самой плохой девочкой, но не попадешь в мое отделение с ранним инсультом. Ок? Я лично первым кину камень в того, кто тебя осудит.
- Ах... - улыбаюсь я, пытаясь перевести в шутку. - Сам Хасанов мне разрешил адюльтер!
- Властью данной мне - благословляю. 
- Рус, ты бестактен, - качаю с улыбкой головой.
Хасанов такой... Все в лоб.
- Никому не рассказывай, - подмигивает он мне. - Чадову особенно. А то он мне в морду даст.
Закрываю глаза ладонью.
Что происходит?..
- Рус, скажи мне сейчас, пожалуйста, что Чадов не обсуждает меня с тобой в данном контексте!
- Скажем так... Чадов аккуратно интересуется.
- Но ты же... - отрицательно качаю я головой.
- А что я ему могу о тебе рассказать, Юль? Я же тебе исповедуюсь, а не ты мне. А все, что я тебе сейчас говорю - это личные наблюдения и личная инициатива. Из большой любви к тебе. Человеческой. Это мой максимум по любви, хочу заметить. 
- Ладно... Я ценю твою заботу, Рус, - поджимаю обескураженно губы.
Чадов, извинившись и бросив мимолетную улыбку коллегам, идёт в нашу сторону, становясь все более хмурым с каждым шагов.
 
- Сцена ревности сейчас будет... - стебется Хасанов. 
Я подскакиваю с места, и демонстративно сбегаю на улицу.
Решительно жму на дозвон.
Если я сейчас это не сделаю, то не решусь никогда!!
И даже если ничего у меня не получится с Чадовым… Он ведь не надежный Роберт, а неприкаянный ходок, наверняка. Я всё равно хочу это всё прожить!
- Доброе утро, Юленька.
- Доброе утро, Роб. Я хочу поговорить... ".
  
Глава 17 - Подари мне Санта…
 
Глава 17 - Подари мне Санта…
С утра кормлю Степу завтраком, разговаривая по телефону с Робом.
С того номера, с которого пришло признание - несколько сообщений. Я не открываю. Это Чадов... Я боюсь прочитать и втянуться в переписку.
Стёпа елозит ложкой по тарелке, размазывая кашу. И катает машинку по столу.
- Ешь! - шепчу ему.
Зачерпывая ложку подносит ее к соуснице в виде коровы с открытым ртом. И засовывает ей в рот кашу.
На автомате отодвигаю соусницу.
Уронив с ложки кашу на стол, буксует по ней колесами машинки, щедро сопровождая это звуками.
- Вжжж...
- Ч-ч-ч... - вытираю со стола кашу, прижав к уху телефон. - Ешь.
Степа все время чудит за столом. Но когда Роб ест не с нами, это меня не беспокоит. а вот когда он с нами… Это ненормально, я понимаю. Но это только в моей голове. 
Выпиваю пару таблеток - магний, зверобой. Но, боюсь, в моей ситуации, это как слону дробина!
- Это конечно, за гранью! - ругается Роберт на то, что ему сообщили неправильную информацию. - Побудь сегодня и в выходные дома. Я прилечу в понедельник. Раньше не получится.
- Роб, я не могу. У меня сегодня реально важный день. В кардиологии женщина с серьезной аутоиммункой! Ей необходимо срочное обследование и сопровождение тоже.
- А я позвоню сейчас Бергману, все ему объясню и...
- Я тебя умоляю, не нужно. Ко мне и так относятся, как к неполноценной. Бергман мне и так уже намекнул, что такие женщины как я не должны работать.
- Это был комплимент, Юленька.
- Нет! Это был намек, завуалированный комплиментом. В его стиле. Да и в нейрохирургии супераллергик, меня Таисия попросила проконсультировать...
Господи, зачем я заикнулась про нейрохирургию?! Там же Чадов.
- Какая ещё - Таисия?..
- Зотова. Новый ординатор.
- Безопасность важнее. Скажи, что заболел ребёнок. Тебя никто не осудит. Проконсультируешь по телефону. Да я сам скажу.
- Нет, я сама буду договариваться! - скидываю вызов.
Я протестую, чтобы не выглядеть вечным ребенком. Но сам по себе этот протест тоже - детскость. Какой-то замкнутый круг.
Стёпа с воплем закрывает ладонью рот. На глаза наворачиваются слёзы.
- Что такое?! Открой рот. Ты зуб сколол! Сильно как!
Сломанный и вывернутый зуб разодрал десну.
- Как ты это сделал?!
- Я машинку чинил.
- Зубами?! Ох, Стёпа...
Нужно срочно к стоматологу. Пусть удалят и положат антисептик.
- Одевайся...
Выглядываю в окно. Не может же отец находиться здесь неотлучно. Ехал бы к бабке, своей матери. Ее я никогда не видела. Помню лишь из детства, что мама всегда говорила на нее "бабка". С отвращением и ненавистью. И в моей голове отложилось, что она плохой темный человек, живущий где-то далеко.
Я бы хотела поговорить с отцом. Сесть напротив него, посмотреть ему в глаза. И задать ему вопрос с позиции силы - что ему от меня надо? И не выслушивая ответа, категорически заявить, что он ничего не получит. И больше никогда в жизни его не видеть.
Но где взять эту позицию силы? Попытка говорить с ним в равном тоне грозит отрезвляющей пощечиной и унижениями. Так было раньше!