Сигареты

Отвернувшись от сутолоки возле бара, к которому подошел за третьей добавкой, Аллан обнаружил, что Элизабет ждет у него за спиной. Ей в глаза он заглянул как мог прямо. Она его не узнала. Его утешило, что она не вспомнила о его позоре, и обескуражило, что он не произвел на нее впечатления. Он надеялся – нелепо,– что она тут же увидит: ею он уже одержим. Она улыбнулась.
–Вы, похоже, потерялись.
–Потерялся. Я здесь из-за вас.– Он растерял всякую уверенность, поэтому то, что могло выглядеть дерзостью, прозвучало правдой.
Элизабет скользнула рукой ему под локоть.
–Расскажите-ка мне, что и как.
Они выбрались из толпы. Едва понимая, что́ сказать, он признался: его выставили из казино, где он ее и увидел, одежда – в некотором беспорядке. Элизабет рассмеялась:
–Хотя бы вы заметили.– Смущение Аллана привлекало ее больше обычных светских любезностей.– А теперь что?
Аллан вспомнил голос в гостинице и снова залился румянцем.
–Поужинаем? В казино? И я оправдаюсь в ваших глазах.
–Ладно. Только если мы будем играть, вам придется меня профинансировать. Мне едва хватает на номер с завтраком.
В казино, забронировав столик, Аллан купил фишек на пятьсот долларов и половину отдал Элизабет, за что она его поцеловала в щеку. Остановились на рулетке.
Перегнувшись через сидевших игроков, Элизабет поставила все свои фишки на первый же запуск: сто пятьдесят долларов на черное, остальные на 17.
–Чистейшее суеверие,– сказала она Аллану.– Никогда не выпадает.
Объявили quinze, impair, noir, et manque [3].
(«Хотя бы близко»,– заметила Элизабет.) Ей уступил место мужчина. Крупье подвинул к ней аккуратной стопкой сто пятьдесят долларов.
Аллан сел за стол напротив. Он слегка досадовал. На игру Элизабет Аллан решил не обращать внимания и сосредоточился на своей. Перед тем как сделать ставку, расспросил соседа о последних запусках колеса, шесть посмотрел сам. Рулетка Аллану нравилась. Она проверяла его владение собой: ставить он принуждал себя с предопределенными интервалами и на те числа, которые выбирал статистически. В тот вечер он снял куш рано: 6 enplein [4], что принесло ему двести долларов. (Аллан глянул на фишки Элизабет: минимум на тысячу.)
За следующие полчаса он выиграл еще две сотни. Ставку свою больше чем удвоил, а их уже ждал столик: пора бросать. На месте Элизабет уже сидел какой-то старик.
–Славно идете.
Когда он повернулся, его нос скользнул ей по грудям.
–А вы?
–Будоражило неимоверно – в какой-то миг почти две косых. Тьфу!– Она показала на колесо, где белый шарик скатывался к 17.
Досада Аллана вернулась. Раздражал его он сам. Аллан знал, что на свои собственные деньги Элизабет играла бы точно так же; да и она ему ничего не стоила, поскольку ее проигрыш он покрыл своими выигрышами. Элизабет смотрела на него без раскаяния, едва ли не довольно. Ей было безразлично, выиграет она или проиграет, а от такого он ревновал. Проигрывать Аллан терпеть не мог. Вопреки себе он подумал о Мод. Элизабет начинала его пугать.
Позже она ему сказала – после того, как сильно хлестнула по физиономии:
–Сволочь, хватит сдерживаться!– Одной ногой, как крюком, обхватила сзади его колени, другая обвивала его бедра.
И в любви Аллан применял самоконтроль. Тщательно старался сперва ублажить сам. Элизабет же предпочитала безудержность – никакого «мое» или «твое», уж точно никакого твоего, а затем моего. Для Аллана наслаждение женщины гарантировало его собственное. Дело верное.
Элизабет его прищучила:
–Я люблю то, что ты со мною делаешь, но давай не будем всю ночь исполнять долг. Хочу я тебя.– Он начал было объяснять. Она рассмеялась:– Послушай, мне тоже нравится быть неотразимой. Хватит тут хозяйничать.
Он согласился попробовать. Попытки лишь еще больше обескуражили, и решимость его съежилась. Элизабет понимала, каково ему. Она принялась играть с ним, как с ребенком. Немного погодя он уже несколько забыл о своем затруднении; апотом, когда и он заиграл, она вновь его шлепнула – ровно с такой жесткостью, чтобы укрепить его желание игривой мстительностью. Он дал себе волю – и давал себе волю и дальше, и вот уж голову его наполнил высокий, зловещий, знакомый вой. Аллан полностью забылся, забыл все, кроме одного закулисного, коварного вопроса: кто сегодня вечером подслушивает?
Назавтра он написал ей письмо: «Ты, видимо, желаешь объяснения…» К тому времени, должно быть, он уже знал, что объяснения Элизабет не интересуют; наверняка понимал, что объяснять тут нечего. Ему настоятельно захотелось ей написать, и он поддался своему порыву, не сознавая, что происходит порыв этот из не рассказанного ей,– и он жалел, что не рассказал этого: он женат на Мод. В своем письме о Мод он по-прежнему не заикнулся. Убеждал себя, что такой женщине, как Элизабет, это будет безразлично.
Элизабет о Мод узнала без помощи Аллана. Когда он увидел ее в следующий раз, она изменилась. Стала больше интересоваться им, а меньше – «ими». Приняла свою роль любовницы женатого мужчины.
Встретились они под вечер через два дня после знакомства. Когда Аллан признал существование Мод, Элизабет вынудила его поговорить о ней. И вновь Аллан поймал себя на том, что озадачен. Он корил себя: зря сразу не признался, что женат. На первой их встрече он сразу же подавил в себе позыв – что́ ему было сказать: «Я здесь из-за вас – и я счастливо женат»? За ужином он боялся выказать свое желание. Чувствовал, что предупреждать Элизабет о Мод будет так же очевидно, как сразу снимать брюки; апотом стало уже слишком поздно.
За двадцать шесть лет брака Аллана иногда тянуло к другим женщинам. Никогда прежде не любил он двух женщин одновременно. Теперь он считал необходимым держать их порознь. Стоило подумать о том, чтобы рассказать Элизабет о Мод, или о том, чтобы рассказать Мод об Элизабет,– и он уже начинал бояться, что потеряет одну из них, а то и обеих. Даже в сокровенных мыслях своих, делая вид, будто у него две не связанные между собой жизни, он себя чувствовал как-то безопаснее. (Его неожиданно обеспокоил тот портрет, который купила Мод: живописную «Элизабет», выбранную и оплаченную его женой, предстояло повесить на стене у них в доме. Хотя Аллан зарабатывал, как говорится, «реальные деньги», он всегда уважительно считал средства Мод, благородно самовосполняющиеся, гарантом их положения. Мод он любил не за деньги; вместе с тем не знал ее без них.)
Он боролся с этой своей новой страстью. Множества любезностей Элизабет на их второй встрече понять он не мог. Она показалась ему чрезмерно услужливой – жаждала подробностей о Мод, хлопотала из-за подарка («Мой любимый полудрагоценный самоцвет!»), соглашалась встретиться с ним, когда б он ни освободился. Покорность ее намекала – нелогично и неизбежно,– что он для нее уже не имеет никакого значения. Если б имел, она была б капризнее. Неужели это вызвано его умолчанием о Мод? Должно быть, он разочаровал ее и в чем-то другом. Когда он ее об этом спросил, она поклялась, что нет.