Виварий

— Стараешься отмыться в публичной бане, где вместо мочалки тебе суют в руки скомканный в тряпку лозунг «Все воруют!». — Фрэт не заметил, как перешел с Лопухиной на ты. — Как мне тебя называть?
— Ты же знаешь… Елена…
— Хэлен… Не очень… Слишком по-американски… Буду звать тебя Хеленочкой.
— Планируешь меня в отставку вместе с Ковбоем? — поинтересовалась Лопухина не очень активно. — Ковбой потрясающий хирург. Ты никогда не видел, как оперирует гений… Американцам такое не снилось…Так играл Рихтер… Я тоже не видала никогда…, но у меня есть диски с записями его концертов…
— Ваш Горький говорил, что на Руси, что человек не делает, все равно его жалко… Для пациента мастерство хирурга не самое главное…, не перебивай…, если полагать, что хирург высококвалифицированный специалист, других мы в рассчет не берем, и не зарабатывает бесстыдно, требуя денег или вымогая их обманом, не ворует, пусть даже не у этого конкретного больного, а вообще, не замешан в служебных преступлениях, связях с бандитами, не выкручивается и не лжет, как вы, и не делает грубых ошибок, которые не в силах исправить ни организм больного, ни врачи-реаниматологи…, только следователи МУРа или Прокуратуры, если не успеваете перекупить их…
— Не может человек наслаждаться серьезной музыкой, — продолжала атаку Елена, — самой глубокой и выразительной из всего арсенала искусств, если не прочел нужных книг, не видал картин настоящих художников…, хороших спектаклей… У него нет субстрата, позволяющего реализовать наслаждение, навеянное музыкой…, нет инструмента, на котором могли бы сыграть чувства в его душе… Понимаешь, собака, про что я?
Фрэт повернул голову, посмотрел ей в глаза и закончил упрямо:
— Ты норовишь уйти от больных криминальных тем в бессмысленные дискуссии и пытаешься ввинтить лампочку в голову пациента, чтоб тот, уже в наркозе, разглядел, кто его оперирует… Если мне удаляют легкое и при этом надежно перевязывают по отдельности бронхи и сосудистый пучек так, чтоб не соскочили лигатуры и не было в послеоперационном периоде эмфиземы и гемоторакса, мне все равно, держал ли когда-нибудь оперирующий хирург скрипку в руках, или он непревзойденный виртуоз-балалаечник…, или пишет по выходным на кухне картины маслом…, запивая их водкой… А если в тебе так сильна тяга к электричеству, вверни лампочку в голову Волошина…
— Боюсь, лампочка ему теперь не нужна… — Лопухина помолчала, увидев себя на измятых простынях необъятного номера Башни гостиницы «Россия» с бесстыдно задранными к потолку ногами, сжимающими лохматую голову следователя, посмотрела на Станиславу, привычно торчащую за спиной, и продолжала, стараясь примирить бигля с директором института…
— Послушай, Фрэт! Ковбой не должен стареть так быстро… Он не только великий хирург… Он Предводитель в Цехе, как ты здесь…, понимаешь? Без усилий…. И демократичен, как американские хирурги, и от остальных сотрудников Цеха его отличает только умение хорошо одеваться, хирургический талант и большой кабинет с попугаями, и лошадинной сбруей… Есть люди-растения, люди-звери, люди-боги… Ковбой-Трофим — челоек-бог… и потрясающий институт, который он создал…
— Слишком много патетики… Ваша актриса Раневская говорила по этому поводу: «Есть люди, в которых вообще никто не живет…, кроме глистов…» Не перебивай! Без тебя знаю, что у него нет… Надеешься занять его место? Можешь не отвечать… Не думаю, что для Цеха это лучшая альтернатива сегодня… Ты такая же, как он…, хоть и считаешь его богом… Оперируешь вот только похуже намного… Хочешь, чтоб продолжал?
— Don't mind-fuck!  [33] Мы должны помочь ему, — не слушая, твердила Лопухина, ловя взгляд бигля. — Сегодня журналы пишут об успешных аутоимплантациях культур региональных стволовых клеток, способных находить поврежденные или больные места — locus minoris resistentcia в организме и исправлять их… Похоже, они еще и сильное геронтологическое средство…
— Вряд ли у твоего геронта сохранились эти клетки… С возрастом они отмирают… Даже если сохранились, то в очень небольшом количестве… Поди найди…К тому же в нем их функциональные свойства на нуле, — сказал бигль равнодушно.
— За что ты так не любишь его? — стала нервничать Лопухина. — За условия содержани в Виварии? Он здесь ни при чем…
— Старцу надо имплантировать эмбриональные стволовые клетки, необыкновенно пластичные, поли— и мульти-потентные, если знаешь, что это?
— Знаю! Клетки, способные эволюционировать, наследовать, мутировать и, значит, развиваться во все клетки взрослого организма… Теоретически обладающие колоссальными лечебными возможностями… Их выделяют непосредственно из внутренней клеточной массы эмбриона или плода…
— Ты неплохо подготовлена, Хеленочка!
— Значит надо имплантировать ткань человеческого плода, — сказала Лопухина.
— Теща-целка! — перебил Фрэт. — Без циркуляции крови плод или его его ткань умрут через пару часов, не дав эффекта… Сама, ведь, знаешь…
— Может, тогда не ткань, а целостный эмбрион и соединить его сосуды с сосудами Ковбоя? — оживилась Елена и посмотрела биглю в глаза, и, раскрутив ноги, вновь развела колени, как делала это всегда на подоконнике или столе огромного кабинета директора Цеха, и сразу увидала, как из рыжего подбрюшья выбрался и уставился на нее, посвечивая, розово-красный, чуть подрагивающий влажный Фрэтов член.
Фрэт спокойно проследил ее взгляд и ни мало не смущаясь торчащего пениса, сказал бескорыстным шепотом:
Люблю тебя сильно очень, Хеленочка… Может, и хочу, но это ничего не значит… Это платоническая любовь, какой бы сильной и мучительно прекрасной она не была… Станиславу хочу… Запах ее гениталей сводит меня с ума постоянно… Кстати, мысль про целый эмбрион, не плод, звучит гораздо привлекательней и глубже….
— Анастомозы с пуповиной — сосудистой ножкой зародыша в возрасте нескольких недель не сможет наложить ни один хирург… Никогда! — стала сокрушаться Лопухина и вновь закрутила ноги калачем…
— Пусть попробуют микрохирурги с восьмого этажа Цеха, — сказал Фрэт отворачиваясь. С хорошим микроскопом должно получиться.
— Frat! You're the bottom man… the brainy!  [34] — Лопухина наклонилась, чтобы потрепать шерсть на животе бигля, где в рыжих складках подбрюшья все еще неярко светил, неосвещая, розовый пенис, истекая густой прозрачной слизью…
— Get the lead out of your ass,  [35] — начал фамильярничать бигль. — Ступай к микрохирургам. Если провалятся их анастомозы, есть другое решение… Эмбрион в теле матери контактирует с ее сосудистой системой через плаценту, минуя прямые сосудистые связи… Значит надо поискать что-то в теле гениального хирурга, что по структуре соответствует плаце…
— Знаю что, Фрэт! — воскликнула Лопухина и, забывая попрощаться, выбежала из комнаты, натыкаясь в темном корридоре на Станиславу и не стараясь обежать ее…
Когда Лопухина впервые неспросясь привела Ковбой-Трофима к Фрэту, тот зарычал и отвернулся. Лопухина не удивилась сильно и сказала:
— Подойди, собака! Не привередничай и не сердись… Бигль Фрэт… Глеб Трофимов, предводитель Цеха…, профессор, академик, гениальный хирург… Погляди на его пальцы, собака… Как у Рихтера… Помнишь рассказывала тебе… У него куча наград и званий, к которым он равнодушен, как ты к своей родословной…
— Я не равнодушен, — сказал, наконец, Фрэт, по-прежнему не желая поворачиваться. — Просто все мои качества — быстрый результат генной инженерии умных мальчиков-биологов из США, а не столетние усилия английских селекционеров…, как, кстати, и твоих далеких русских предков…
— Его зовут Глеб Иваныч, — продолжала Лопухина, не реагируя на заявление бигля. — Можешь называть его Ковбоем… Пожалуйста, Фрэт, повернись. Ты всегда был джентелменом… Что-то случилось?
— Yes… There is something that gripes my soul,  [36] — сказал Фрэт и повернулся, и горестно, по-собачьи затравленно, посмотрел на Лопухину.