Виварий

Наконец, он отыскал пушку, взвел курок и приставил ко лбу шарпея, и тогда тот прыгнул внезапно: молча, легко и свободно, будто играючи, и впился в горло человека…, а тот успел сделать несколько выстрелов и все они попали в цель, но шарпей продолжал висеть у него на шее, навсегда стиснув зубы… А когда они упали оба, Фрэт вдруг ощутил в грудной клетке и животе такую смертельно обжигающую боль, словно все пули из пистолета незнакомого хирурга попали в него и залаял громко и визгливо, как щенок, чувствуя, что умирает, и еще понимал, уже не собачьим умом, а другим, всепроникающим и всеобъемлющим, что смерть ему теперь нипочем, потому как вся его будущая жизнь, прожитая здесь, прекрасная и отвратительная, и предстоящая неистовая любовь были отданы молодой женщине, что сидела на грязном полу подле цепи и смотрела перед собой невидящими желтыми, как у него, глазами с широкой зеленой каймой…
Фрэт попытался вытянуться в неудобной клетке багажного отсека Боинга и, не чувствуя дискомфорта, принялся грустить, вспоминая институт в Питсбурге, штат Пенсильвания, на северо-востоке США, лабораторию генетики, где никогда не был, но в которой его будущие гены, изолированные от окружающего мира лишь тонким слоем кварцевого стекла пробирки, из которой по недосмотру кто-то вынул пробку, вдруг разом: масштабно и немыслимо полно вобрали в себя навсегда окружающимй мир, и тот, что за стенами лэба, и тот, что окрест, и еще дальше…
Он быстро научился понимать человеческую речь со всеми ее оттенками, иронией, недосказанностями и паузами, которые порой значили больше слов, а потом заговорил сам… и очень стеснялся, и никогда не делал этого прилюдно, даже на жаргоне, который любил… Он истово занимался любовью с молодыми биглями-барышнями, когда их приводили к нему служители, но не испытывал особого удовольствия: это была его работа…
Москва пахла по-другому: неухоженными окраинами, которыми они ехали в Цех, подержанными автомобилями — тот, что вез их, походил на мусоровоз после недавней ездки — и такими же подержанными людьми, но сильнее всего был запах предожиданий, будто все они, и люди, и улицы, и машины, старательно напряглись и застыли обреченно, а, может, с надеждой, в ожидании перемен, мудрого покровительства или привычного злодейства, изнашиваясь и терпеливо потея, и, похоже, почти не замечая этого…
Их разместили в большой комнате, неровно облицованной белым крошащимся кафелем, с мокрым цементным полом, слегка присыпанным опилками. И стены, и пол, и опилки издавали ни с чем не сравнимый омерзительный запах, и Фрэту сразу расхотелось дышать. Он посмотрел на остальных: взъерошенные, почему-то потные, несмотря на промозглый холод неотапливаемого помещения, бигли трусливо сбились в дрожащее стадо, стараясь телами соседей отгородиться от недавнего перелета, страшной машины без окон и дверей, доставившей их сюда, запахов и мелких осколков, что всякий раз разлетались колючими брызгами, когда очередная кафельная плитка бесшумно отделялась от стены и звонко разбивалась о каменный пол, заставляя их удивительно синхронно вздрагивать спинами…
Крупная молодая белобрысая деваха в резиновых сапогах и твердом оранжевом фартуке поверх ватника, незнакомо шуршащем при движениях, пахнувшая стенами и полом, неожиданно выкрикнула что-то, замахнувшись на биглей странной палкой с голыми ветками на конце, и уставилась на Эйбрехэма, и удивленно улыбнулась, сразу похорошев круглым лицом, а тот, чем-то похожий теперь на своих собак, вдруг забыл о них и презрев вонь и лужи, двинулся к девке, растянув толстые гуттаперчевые губы непривычно пурпурного цвета в ответной улыбке, вытаскивая на ходу самолетные бутылочки с виски, и Фрэт заревновал, прислушиваясь к шуршанию неудобного фартука…
Лаборантка Станислава, что глазела на негра, приоткрыв маленький пухлый рот с сероватыми редко чищенными зубами, училась на третьем курсе Медицинской академии, подрабатывая в Виварии ночными сменами. Она приехала в Москву из Карелии и смешно окала поэтому, плохо одевалась, предпочитая доселе незнакомую одежду из кожи, траченную металлическими рокерскими заклепками, что делала ее похожей на крупного пони с бубенчикам, и считала себя правильной девкой, усердно противостоящей столичной вседозволенности, хоть могла крепко выпить и переспать с понравившимся студентом или преподавателем…
Такого большого черного негра, похожего на дорогой холодильник, что стоял на кухне в доме Елены Сергеевны Лопухиной, заведующей Отделением почечной трансплантологии Цеха, она видела впервые. Однако показался он ей, несмотря на размеры, крошечным замерзшим человечком из грустной американской сказки-комикса, напуганным перелетом и Москвой, и непривычными вонью и грязью собачника, и чем-то еще, что пока не успело сформироваться в ее голове…, и ей захотелось пригреть и приласкать его.
Фрэт осторожно опустил зад на лапы и стал незлобливо завидовать ветеринару, которого деваха в сапогах и ватнике, не похожая на своих американских коллег, завела в лаборантскую и усадила на неудобный жесткий стул посреди комнаты. Помедлив, она произнесла несколько непонятных слов и, продолжая улыбаться, мимолетным движением сняла фартук, расстегнула ватник и стащила с головы вязанную черную шапочку, и сразу удивительно чистые пепельно-серые волосы привычно заструились по щекам, вдоль приятного лица, которое немного портил прямой крупный нос, неожиданный на круглом лице, а может, и не портил совсем, а наоборот, Фрэт этого еще не знал, и осветили лицо, и замызганную комнатку, где кроме Эйбрехэма, неуверенно сидящего на стуле без спинки, стоял ободранный письменный стол с грязной посудой, парой граненых стаканов и больничным винегретом в фаянсовой миске с палевыми цветками, не встречающимися в природе, вдоль выщербленных краев; несколько пустых ведер у стены, медицинские весы на полу и жесткий, обитый клеенкой, топчан со старым солдатским одеялом в изголовьи, на которое неожиданно грациозно уселась лаборантка…
Напуганный Эйбрехэм удивленно посмотрел на невиданные граненые стаканы и она, стараясь понравиться перепуганному чужеземцу, сразу суетливо полезла за бутылкой, спрятанной в нижнем ящике письменного стола, забыв о самолетном виски, разлила остатки содержимого и, пошарив в почти пустой от волнения голове, выпалила, провинциально скривив рот и неуверенно улыбаясь:
— Welcome! Добро пожаловать!
Негр пил мелкими глотками, делая короткие паузы, и ее затошнило. Выпив, он облизал гуттаперчевые губы, улыбнулся широко и долго, и невиданной белизны зубы, непохожие на настоящие, гипнотизировали ее…
Она пришла в себя, понимая, что висит на негре с задранной юбкой, цепляясь за него руками и губами, обхватив могучие бедра босыми ногами, и не падает только потому, что упирается промежностью не в привычный студенческий пенис, но что-то огромное, проникающее за стенки влагалища, пульсирующее и горячее…, и лишь позже почувствовала еще и могучие ладони на своих ягодицах…
— Вот тебе и крошечный человечек из американской сказки, Славка, — успела подумать она и улыбнулась…
Фрэт забыл, что по-породе он жизнерадостный сангвиник, уравновешенный и покладистый, и затосковал, и заглянул в приоткрытую дверь, и тут же в спешке попятился, и прикрыл глаза от ослепительно белизны обнаженной попки лаборантки в позе dog-style, подрагивающей перед черным, как крышка никогда не виданного им концертного рояля, пахом негра, который с мощью шахтерского отбойного молотка с вечным двигателем внутри вдавливался в светящиеся ягодицы… Фрэт постоял немного в корридоре, вернулся, осторожно протиснулся в дверную щель и сел на задние лапы.
— That's called «bunny fuck», [13] — подумал он, возбуждаясь, и громко стукнул об пол толстым галстуком-хвостом, навсегда влюбляясь в молодую лаборантку с белоснежной кожей и запахом гениталей, сводящим его с ума….