Сарыкамыш. Пуля для императора

Листок раздумывал секунду:
— Считаю, следует! Доложите все, как есть, но после получения дополнительной информации о лазутчике.
Воробанов прекратил играть пальцами и поворотил взгляд на Лавренюка:
— А вы, как полагаете, Павел Эдуардович?
— Пожалуй, господин ротмистр прав… Надо дождаться обещанных сведений… — неуверенно пробормотал тот.
В это время в дверь постучали; в кабинет вошел адъютант.
— Ваше Превосходительство! Господина ротмистра просят подойти к телефону.
Все трое переглянулись.
— Переведите связь в кабинет! — приглушенным голосом приказал генерал.
— Есть!
Дверь затворилась, и Воробанов протянул трубку ротмистру:
— Говорите…
Листок поднялся и приблизился к начальнику гарнизона.
— Слушаю, ротмистр Листок!
В трубке протрещал излишне бодрый голос Оржанского:
"Алексей Николаевич, странную работенку ты задал! С чего это с ранья?"
"Вчера нализался, скотина!" — мысленно определил Листок и рявкнул:
— Поручик Оржанский! Докладывайте — нашли?
"А чего их было искать-то! Мне как Алешка передал, что ищешь Акопянов, так я сразу и вспомнил — есть такой, Ашот Акопян, барахлом торгует на Торговой улице… И живет там же, с семьей! Алло! Слышите?"
— Слышу! Говорите!
"Ага, понял! В общем, я сразу к нему…"
— Ну? — не выдержал ротмистр.
"Что "ну"… Есть такие — три брата! Двое других — Вазген и Давид — в Верхнем обосновались, с родней живут. А четвертый, старший, — якобы в Германии… Не знаю, как туда армяшка мог попасть… Ты что молчишь, Алексей Николаевич? Алло!"
У ротмистра заходили желваки. Едва сдерживая себя, прошипел:
— Тащи его в контору, а двуколку к штабу! Все! Ждите!
Ротмистр сбросил трубку на аппарат.
— Что там? — бледный как полотно спросил Воробанов.
— Виноват, Ваше Превосходительство! — мрачно произнес Листок. — Братья здесь… Один из них в Сарыкамыше. Получается, армянин не соврал…
Кулак генерала с грохотом опустился на крышку стола:
— Идиоты! План паши… шпион в Сарыкамыше! — Он задохнулся. — Это все истинная правда!! Вы хоть представляете, что это значит?! Вон! Два дня, чертов жандарм! Чтобы достал мне этого шпиона из-под земли! Сгною иначе, как… Вон!
За дверью ротмистра Листка ожидал еще один удар — адъютант участливо сообщил:
— Звонили из госпиталя, Алексей Николаевич. Просили передать, что ничего не обнаружено. Сказали, что вы знаете, о чем речь…
  
5. 25 ноября 1914 г. Первые "ниточки"
 
На крыльце комендатуры Листок закурил. На дворе было морозно, но он не чувствовал холода. Он был раздавлен. Впервые за всю карьеру совершил столь непростительный прокол! И все вроде бы очевидно! Унтер, хотя и мог потенциально подсыпать в стакан отраву, но слишком мелковат, чтобы травить цианидом того, о ком толком ничего не знал. Чертов же генерального штаба подполковник и сам перепуган — чуть не хлестнул отраву при нем… А больше никто, кроме его, ротмистра Листка, в канцелярию не входил… Остается одно — самоубийство! Правда, выпил армянин отраву не сразу — отвлек "германским шпионом"… Может, тогда и подсыпал себе яда? Или все-таки ампула была во рту? А может, успел отравить стакан за минуту до прихода Лавренюка, да не успел отравиться? И ведь никаких следов! Где-то же цианид должен был находиться! Ни бумажки с порошком, ни ампулы… Мистика?
Подъехала бричка. Раскрасневшийся Яшка Лип-нин с облучка бодро отрапортовал:
— Прибыл, Вашсокбродь! Куда тепереча?
Листок угрюмо взглянул на ефрейтора, выплюнул догоревшую папиросу и молча достал вторую.
"А если армянин не дезинформатор? Если все, о чем он говорил, правда? Ведь с братьями он не соврал… Тогда совсем худо… Генерал прав — и армия может пострадать, и агент разгуливает по Сарыкамышу неизвестно с каким "важным заданием"… Что, если он и убрал перебежчика, поскольку тот принес реальную информацию о планах супостата и о нем самом — агенте?"
Листок почиркал спичкой и поднес пламя к папиросе.
 
"Тогда черт с ним, "Взвейтесь, соколы, орлами!" Пока нечего ломать голову, как его отравили. Главное найти этого гада-шпиона! Но как?"
Он откинул потухшую спичку и затянулся.
"Хотя, пожалуй, две зацепки есть… Во-первых, убрать армянина мог тот, кто знал, какую информацию он принес. А во-вторых… Ну, конечно же! Тот, кто имеет "Анну"!"
От этой мысли у ротмистра даже задрожали руки.
"А знать эту информацию могли… Прежде всего, поручик пограничной стражи! Он первым допрашивал армянина и лично привел его в штаб. Правда, в полку он не был и в канцелярию не входил, но с этим потом — сначала надо проверить… Потом дежурный офицер штаба — некий капитан Волчанов… Со слов поручика, этот также допрашивал перебежчика и, судя по всему, более основательно, если, несмотря на раннее утро, посмел потревожить этим делом начальствующий сон Его Превосходительства! И, хотя в канцелярии также не замечен, не исключено, что на его груди поблескивает "Святая Аннушка"…"
Листок, сопровождаемый недоуменным взглядом ефрейтора, прошелся, дымя папиросой, вдоль двуколки.
"Так… Кто еще знал об информации армянина? Меня и генерала, пожалуй, в расчет не берем… Остается… Пожалуй, что Лавренюк… Этот и в канцелярии сиживал, и допрос учинял, и "Анну" наверняка имеет… Хотя и воду из графина чуть не вылакал… Что ж, "Взвейтесь, соколы, орлами!" — с этого и начнем!"
— Все на месте? — бросил он ефрейтору, взбираясь на повозку.
— На месте, Вашсокбродь! Значит, в "контору"?
— Армянина привезли?
— Доставили, как огурчика из огорода! Сидит, перепужанный, пред дверьми вашими!
— Добро! Гони!
У "конторы" бричку встретил куривший на крыльце сотник Оржанский. В изящной черкеске, высокий, плечистый, с красивым мужественным лицом и щегольски подстриженными усами. Уж не за это ли он, ротмистр Листок, остановился именно на его кандидатуре — двадцативосьмилетнем сотнике, лихом и отважном до безрассудства, награжденном за отличие в персидском походе медалью "За храбрость"? Нет… Пожалуй, за то, что шумный и нагловатый, он вместе с тем хорошо знал армейскую среду, быстро сходился с людьми и легко заводил знакомства. И именно этим он вполне подходил ротмистру в незнакомой для жандарма обстановке приграничного гарнизона. Правда, его настораживало то обстоятельство, что сотник слишком скоро согласился пойти в "жандармскую" контрразведку — их брата армейское сословие не жаловало, особенно казачье; да и начальство что-то слишком легко откомандировало лихого казака. Но вскоре догадался — широкая натура сотника патологически противилась подчинению, чем, вероятно, доставляла немало хлопот отцам-командирам. Она бы тяготила и ротмистра, но природная страсть сотника к острым ощущениям вдруг сделала его незаменимым в их общей работе.
Полной противоположностью его были двое других сотрудников "конторы" — двадцатилетний прапорщик Росляков Алексей Алексеевич и сорока четырех лет Смирнов Иван Леонтьевич.
Первый — худощавый, с вечно спадающими на прыщавый нос очками, — ведал в "конторе" делопроизводством. Молчаливый и неприметный — он владел несколькими языками и, несмотря на свой юный возраст, был не по летам собранный и предельно тщательный во всем, что касалось поручений и бумаг. Но, как ни странно, этот аккуратист, кажется, души не чаял в бесшабашном сотнике Оржанском. Почему — было непонятно.
Что же до второго — его истинную фамилию и имя знал только Листок. В "конторе" Смирнов состоял единственным наружным агентом, появлялся крайне редко, связь, как правило, держал через Оржанского и известен был остальным сотрудникам как "Петрович". Отчего "Петрович", сказать трудно, но именно под этой кличкой он и был откомандирован из Охранного отделения, где за десяток лет службы имел за плечами несколько громких дел, связанных с разоблачением глубоко законспирированных шпионских ячеек.