Доброе дело (СИ)

Ну засиживаться я вроде и не планировал, но где-то почти час у меня ещё есть. Тут можно было бы и о диссертации моей пару слов вставить, но я же говорил уже, что о грустном позже, и потому пока промолчу, займусь лучше чем другим, а то что-то предался воспоминаниям, прямо как старик какой…
  
Глава 1. Чайные церемонии
 
Если я правильно понял, с наведением на себя ну просто неземной красоты и упаковкой своего соблазнительного тела вот прямо-таки в умопомрачительное платье моя драгоценная супруга почти управилась. Что ж, значит, и мне пора облачаться в одеяния, достойные того, чтобы явиться в них пред светлы очи царевича Леонида Васильевича и царевны Татьяны Филипповны. И пусть речь идёт о моём деловом компаньоне и добром приятеле, а также о моей же младшей сестрёнке, от необходимости иметь приличествующий столь замечательному случаю и моему положению внешний вид меня это не избавляет. О чём это я? Да вот, получили мы с Варенькой приглашение к царевичу Леониду на вечерний чай.
Выездом я пока так и не обзавёлся, но просить у отца карету тоже не стал. Въезжать в Кремль в повозке, как и верхом, дозволяется только по служебной надобности и, сами понимаете, не всем, обычным же посетителям, пусть и гостям кремлёвских жителей, положено входить в Кремль пешком, так что от меня не убудет проехаться до Красной площади и на извозчике. Кстати, из всей родни по линии молодой супруги царевич пригласил только нас с Варварой, и это волей-неволей наводило на мысль, что одним лишь чаем дело не обойдётся, и царевичу от меня что-то понадобилось. Что ж, вот заодно и посмотрим…
Получать удовольствие от визита к Леониду я начал, до царевича даже ещё не дойдя — уж больно погрел мне душу вид караульных у Спасских ворот Кремля, стоявших с новенькими винтовками Левского образца одна тысяча восемьсот двадцать шестого года. А когда старший урядник, разглядев мой «георгий», скомандовал «на караул», я не отказал себе в удовольствии пройти мимо солдат строевым шагом, слегка испугав не ожидавшего такого оборота Вареньку. Ума ограничиться несколькими шагами у меня хватило, так что тащить за собой супругу, все ещё державшую меня под руку, не пришлось. А уже до Красных Палат, где жил царевич, мы дошли чинно и благопристойно, без происшествий, даже таких приятных.
Пусть мы с Леонидом и приятельствовали, домой к нему я попал впервые, и потому простил себе и Варварушке то любопытство, с коим мы осматривались в новом для обоих месте. Должен сказать, дом, что занимал младший из царских братьев в весьма хитро и замысловато выстроенной кучке живописных зданий, именовавшихся Красными Палатами, оказался едва ли не меньше моего собственного, однако же благодаря гению зодчего внутри смотрелся большим и просторным. Да, жаль, что сейчас так строить уже не умеют…
Едва о нас доложили и радушные хозяева вышли в приёмную встречать дорогих гостей, мои подозрения о некой скрытой пока что подоплёке приглашения только усилились — уж больно по-деловому выглядел царевич, особенно рядом со своей молодой женой, аж лучившейся счастьем. Впрочем, пока произносились приветственные слова, Леонид пару раз глянул на Татьянку со столь отчётливо видимым желанием, что сестрёнка моя, не иначе, ощущала его взгляды кожей. Да и ладно, дело-то молодое, мы с Варенькой всё понимали — сами от такого недалеко ушли.
Чаепитие удалось, так уж удалось, это да… Нам с Леонидом подавали крепкий и густой чёрный чай, Вареньке и Татьянке — заваренный то ли с цветами, то ли с ягодами, я так и не опознал, с чем именно, но витавшие над столом ароматы слегка кружили голову, для разнообразия нашлось на столе место яблочному, брусничному и клюквенному взвару. Под стать напиткам радовало тело с душой и сладкое — пряники медовые, имбирные, ореховые, шоколадные и с начинкою, пироги с яблоками и вишней, а также новомоднейшие французские пирожные с глазурью и кремом, в каковых я опознал памятные по прошлой жизни эклеры, только куда как более вкусные.
Кое-как выбравшись из-за стола, мы разделились. Татьянка утащила Варварушку к себе в покои, мы же с Леонидом перебрались к нему в кабинет, куда царевич велел подать кое-чего покрепче чаю и соответствующие закуски.
 
— Как твоя диссертация? — поинтересовался царевич, когда мы лихо махнули по чарочке клюквенной настойки, закусив ветчиной.
— Да что ей сделается, к Рождеству надеюсь защитить, — некоторую настороженность, появившуюся у меня при словах Леонида, я постарался скрыть за напускной беззаботностью.
С чего я насторожился? Ну как, раз уж царевич спросил про диссертацию, то планы, что он имеет на меня, скорее всего могут вызвать какие-то осложнения с нею, потому хотя бы, что их осуществление отнимет у меня время. Ладно, сейчас всё и узнаю…
— Ты, Алексей, прости, я понимаю, для тебя диссертация очень важна, — не особо уверенно начал царевич, — но у меня тут такое затруднение… Только тебя и могу попросить. Если не ко времени, скажи, буду что-то ещё придумывать.
Да-да. Я прямо так и поверил, будет Леонид что-то придумывать, конечно. Но неуклюжая вежливость, с которой царевич обставил своё пока ещё не высказанное пожелание, порадовала — не окончательно, стало быть, проникся мой приятель собственным величием.
— Я тебя слушаю, — просто сказал я.
— Ты про убийство отставного палатного советника Гурова слышал? — спросил царевич.
— Только то, что в газетах было, — ответил я.
Кстати, с газетами выходило как-то странно. Палатный советник — чин шестой стати, равный армейскому полковнику, и чиновников такого уровня, пусть и отставных, в Москве убивают, знаете ли, не особо часто, на моей памяти так вообще первый раз. Тем не менее, газеты писали о деле до крайности немногословно — «Московский вестник» сначала сообщил о смерти при невыясненных обстоятельствах, а затем коротко уведомил читателей о том, что Гуров был отравлен, и что взят под стражу подозреваемый, имя которого до суда названо не будет. То же самое было и в «Русских ведомостях», но там напечатали ещё и некролог, где говорилось, что служил Захар Модестович Гуров в Палате казённых имуществ на должности товарища [2] заведующего земельным отделом, что служба его была отмечена орденами Михаила Архангела четвёртой и третьей степеней, а также золотою Николаевскою медалью и неоднократным выражением царского благоволения с записью в послужной ведомости, что о гибели Гурова безутешно скорбят вдова, двое сыновей, дочь, внуки и племянники, количество коих не называлось, а также сестра. Такая несвойственная газетчикам скромность в освещении нерядового для Москвы события наводила на разные мысли, но от Леонида, похоже, я сейчас узнаю больше.
— Когда брат определил меня в Стремянной Сапёрный батальон, наставником моим назначили инженер-майора Погорелова, — похоже, начать Леонид решил издалека. — Испытание на чин инженер-подпоручика я проходил на общих основаниях, и безмерно благодарен Матвею Николаевичу за науку.
Что Леонид в свои невеликие года и правда настоящий военный инженер, а не просто мундир носит, я давно знал, но так, без особых подробностей. Однако послушаю дальше…
— Два года назад инженер-полковник Погорелов вышел в отставку и получил место профессора общей архитектуры в Царской Академии живописи, ваяния и зодчества, — продолжил царевич и показал глазами на стол — давай, мол, ещё по одной.
Снова выпили, снова закусили, на сей раз сложив себе что-то вроде бутербродов, но без хлеба, только из ветчины и сыра.
— А на днях пришёл ко мне, — сказал Леонид. Ага, вот он и переход к делу, если я правильно понимаю. — Губные взяли его сына по подозрению в отравлении Гурова.
Так, ну тут всё ясно. Человек не верит в виновность сына, и в поисках справедливости обратился к бывшему подчинённому, да ещё и обязанному ему ученику. Очень, заметим, непростому ученику…
— А какое отношение сын Погорелова имеет к Гурову? — взялся я прояснять главное.