Театр Духов: Весеннее Нашествие (СИ)

Что-то в салоне с треском упало и голубые глаза девушки вновь отворились. Она посмотрела на пол, домыслив, что случайно столкнула локтем некий ящичек, коих зиждилось много и перед ней, на соседнем сидении, и по бокам. Согнувшись к подолу зашелестевшего платья, Милайя подняла выпавшее зеркальце, невольно взглянув на себя. Эдакая нежная брюнетка с напряжёнными глазами, бледной кожей, неведавшей морщин, и обманчиво скромным разрезом алого рта, как подмечала частенько мать девушки. Держа чужое зеркало перед лицом, Мила прихорошила передние локоны, короткие и послушные.
«Эх, Ласток! И что ты увидел во мне?» — Подобно жемчужине, уставшей от своего блеска, Милайя вдохнула и выдохнула затхлость салона. Она вспомнила день, когда адъютант Осби впервые попался ей на глаза, во время парада в честь новогоднего празднества. На улицах холодно, снежно и шумно, Милайя стоит в окружении членов фамилии, взирая на проходящее с торжеством войско царственной гвардии. Голубые мундиры, закалённые лица тысячи юношей, будоражащий марш и салют… «Не бойтесь их шага», — успокоил её адъютант, наблюдавший за шествием поблизости. Тогда Милайя перестала дрожать и незаметно для всех взяла юношу за руку. «Рядом с вами не страшно».
Ей было скучно размышлять о своей красоте, но премилое личико в зеркале вдруг подсказало девице, как поразвлечься. «Сколько вещей здесь с тобой… ящики, ткани, шкатулки… может открыть хоть одну?» — Милайя улыбнулась и, отложив зеркало, стала с интересом осматривать загромождённый салон.
«Нет, нельзя… — она смиренно опустила голову. — Неправильно это, господин Осби сказал ведь – не трогать…» — Девушка заскучала, ограниченная праведным решением. Но тряска экипажа, топот копыт, пыльный полумрак, казались настолько невыносимо унылыми, что Милайя, в какой-то момент, просто не удержалась и всё же нарушила своё обещание. Обозничий-то не видел, что она делает! Мало ли что…
«Мне же и шестнадцати ещё нет, я всего лишь дитя, наивное, опрометчивое и… любопытное. — Бормотала Милайя с намёком на улыбку, в то время как руки её зашуршали и заискали упрятанные цацки. «Дорогой Эстеральд, — сказала она, мысленно обращаясь к отцу жениха, — вы глупее меня, раз считаете, что я способна ехать в вашей сокровищнице, ничего не касаясь. Нет, вы лишитесь строгости, растаяв от моей обаятельности, и улыбнётесь мне без осуждения, даже если поймёте, что я и впрямь нагло рылась в ваших товарах. Что они, неприкосновенные, в самом деле? Я же не буду их портить или присваивать…» — С таким настроением девушка перебирала текстиль и коробки заурядной чепухи, но вот наконец раскопала что-то стоящее: она схватила узкую и длинную парфюмницу.
Шкатулка оказалась лёгкой и небольшой, зато была прелестнейшего вида. Стеночки и крышка, покрытые эмалью кобальтовой сини, содержали на себе композицию распущенных бутонов, переливающихся гранями хрустальной инкрустации. Именно благодаря цветочному орнаменту, расхожему среди шкатулок с благовониями, девушка подумала, что перед ней парфюмы. Забытый волей случая ключ в замочной скважинке провернулся пальцами негаданной девицы.
«Ароматные воды», — проронила Милайя, откидывая крышечку. Внутри обнаружилось четыре флакона, слева направо: розовый, голубой, красный и оранжевый. Вынув и покрутив розовый между двух пальцев подобно тому, как Ричард, в это самое время, крутил в пальцах патрон, перед тем, как зарядить им оружие, Мила увидела, что стеклянный флакон украшен по краям серебряной филигранью. Однако рассмотреть узор было трудно в связи с освещением. Она с немалым удивлением прочла на этикетке малоразборчивый почерк отца: «Руфисария. Духъ любопытства».
Неведомый доселе ужас обуял Милайю и она вернула флакон внутрь парфюмницы, поспешно отложила коробочку обратно на место. «Дух?» — спросила девица себя, понимая теперь, что конкретно побудило её раскопать этот клад. Она согнулась, стала закладывать находку всем тем хламом, что так храбро отбрасывала минутами ранее, но уже было поздно. Из злосчастной парфюмницы послышалось тихое пение, обращённое к девушке.
 
«… эй. Чего ты, как маленькая? А я тоже могу походить на девицу. Ты хотела узнать, как я пахну?» 
Голосок был таким терпко нежным, таким восхитительным, объединявшим в себе лепет детской невинности и бормотание влюблённых… что Мила решила постучать кучеру, чтобы сбежать. Но «любопытство», обращавшееся к девушке собственной персоной, приостановило её, вновь зазвучав из-под загромождений.
«Ведь у чувств тоже есть голоса. Разве было бы честно, будь мы немыми?» 
Каждое слово витало мелодией. Каждая нота волшебно звучала в душе, пробираясь сквозь уши. Она лишалась ума? Нужно взять себя в руки.
Экипаж от чего-то приостановился, и в узкое окошко заглянул один из обозников, ехавших верхом. По вине его крайней небритости девушка поначалу восприняла слугу за разбойника, внезапно подкравшегося к экипажу.
— Господа просят уведомить даму, что намерены стрелять ради забавы, — сказал невежливо обозник, избавленный нынче от ужина. — Так что не пугайтесь.
— Помогите мне отсюда выйти! — бросила Милайя, но в этот миг нагрянул отдалённый выстрел по яйцу, и обозник не услышал, отошёл. Девицу передёрнуло, а голос из флакона сладко засмеялся.
— Если кто нуждается здесь в помощи, — сказало любопытство, — так это наша скромная компания, но никак не вы.
— Да вы же парочка флаконов! — разозлилась Мила, глядя на заваленную кучу разных разностей, из-под которой продолжал глаголить голос. — Вы просто духи́!
— Может быть, духи́, может быть, и ду́хи, а вероятнее всего – воображение сударыни.
— Нет уж, — опомнилась Милайя, — мне известно, кто вы. Вас отец поймал! Значит вы недобрые, плохие.
Выстрелы гремели, слышались смешки и ржание коней, но любопытство приутихло, несколько обидевшись на последнее высказывание.
— Пора, дети небес! — закричал из парфюмницы какой-то другой голос, размашистый, грозящий. — Плоть и кровь забыла про замок. Нужно выбираться!
— Дело не в коробке, а в стекле, ставшем нам темницей, — вяло протянул кто-то ещё, медленным, бессильным голоском.
— Сквозь флакон не просочиться, — сказал четвёртый голос с меланхолией. — Разве не пытались мы уже?
Мила волновалась, хныкала и злилась, приложив к ушам ладони. Посидев в таком порядке несколько минут, она решила выйти из салона, но доносившиеся выстрелы связали её волю, хотя и не были враждебны. Голоса из парфюмницы не унимались, спорили, ругались и сливались в жуткий гул. Требовалось что-то предпринять, и девушка, боясь лишиться разума, опять стала раскидывать товары, добираясь до флаконов.
— Не мешало бы угомониться, дуралеи! — выругалась Мила, глядя на цветную жидкость духов. — Как возможно, не имея связок, так громко орать?
— Мы, сударыня, лишь дуновения возможностей, — сказал меланхолический парфюм, пользуясь вниманием девицы. — Голое стремление – и только. А по сему, «орёт», как вы сказали, один лишь ваш рассудок, интерпретирующий наше возмущение в качестве определённых звуков.
— Верно, госпожа, — вновь подало голос любопытство. — Мы не орём и не поём, а лишь заглядываем в спектр слухового осязания. Ни более, ни менее.
— Но вы же отвечаете, так или иначе, — смутилась тут девица. — Стало быть – и слышите меня.
— Однако не буквально, — сказал голубоватый меланхолик. — Мы скорее «считываем» вас. А вы воспринимаете нашу реакцию через призму образов, которыми наполнена ваша головешка. Отсюда недопонимание.
Милайя держала в руках узкую коробку, смотрела на флаконы с говорящими парфюмами, которые оказались ду́хами, и задавалась вопросом, что теперь ей делать; отложить парфюмницу и не обращать внимание ни на взрывы выстрелов, ни на гул потусторонних голосов, либо во всём разобраться. Не случайно же эти стекляшки с филигранью попались ей среди загромождений. Вдруг вся ситуация возникла неспроста, и сулит вознаграждение за верное решение? «Пощади, Брутоций», — обратилась Мила к змею чистоты. А потом, собравшись духом, вновь заговорила вслух, глядя на душистые жидкости прозрачных сосудов.