Летний свет, а затем наступает ночь

пять
Судьба, если она вообще существует и наша жизнь не отдана на откуп невероятной силе случая, ходит странными путями. Ханнес поддается тьме, его одолевают тени, он вешается, оставив одно письмо сыну, а другое Гудмунду и Сольрун, в котором просит своих друзей позаботиться о том, чтобы Йонас получил полную ставку полицейского: «Я считаю, для него это единственный путь стать мужчиной. Это будет суровая школа, но такова жизнь, в мягкости таится неожиданная сила». Такого мнения, больше похожего на нелепое заблуждение, придерживался только Ханнес. Сольрун сказала, что об этом и речи быть не может, глава администрации был с ней согласен, но в то же время сомневался: мало что может сравниться с волей покойного друга. Решающим доводом стал неожиданный порыв Йонаса: он сам захотел занять это место, вероятно, был не в себе, в шоке после самоубийства отца, винил себя в таком исходе, конечно абсурдном, но человеческая психика ходит не менее странными путями, чем судьба; эта неожиданная решимость привела к тому, что несколько недель спустя он облачился в черную форму, мертвенно-бледный и тощий, словно потерянный в темной ночи. Сольрун велела временно переоборудовать гараж в полицейский участок: так Йонас, по крайней мере, будет в относительной безопасности; там поставили стол, шкаф для документов, компьютер, цветы, стены выкрасили в пастельные тона; Сольрун повесила карту обитания птиц. Однако откровенное, иррациональное и жесткое желание Ханнеса должно было иметь последствия, или, как говорится, человек вешается, и мир меняется.
Йонас в одиночку выполнял эту работу в течение года. Многие из нас старались делать его дни сносными, но за ночи мы не несли и не будем нести никакой ответственности, ночь безответственна, мы вырастаем на несколько сантиметров или уменьшаемся на четырнадцать, карие глаза становятся желтыми, лесная мышь нападает на кошек, собака превращается в бекаса, и мы целуем губы, которые никогда бы не поцеловали. Сольрун посоветовала Йонасу плавать в море: это тебя укрепит и закалит, придаст уверенности в себе, поможет снискать уважение среди брутальных, коих немало, поверь мне, может быть, не днем, ночь выявляет многое из того, что мы не осознаем при свете дня. Но Йонас только улыбался, это был единственный ответ, пришедший ему в голову, его парализовала робость перед своим бывшим школьным директором. Сольрун приближалась к сорокалетию, у них с главой администрации двое детей, Сольрун высокая, выше Йонаса, с довольно длинными огненно-рыжими волосами, но она всегда убирает их в пучок, который напоминает сжатый кулак, Сольрун изучала философию в университете, такая умная, что мы не всегда решаемся с ней заговорить, и дважды в неделю плавает в море в любую погоду. Сольрун крепкого телосложения, как тюлень или русалка, бросается в море, иногда холодное, как смерть, кожа у нее на ногах между пальцами напоминает плавательную перепонку. Она заплывает далеко, как мерцающее пламя в волнах, и глава администрации отводит взгляд, но мы охотно следим за ней в бинокль с того момента, как она выходит из машины, сбрасывает плащ и идет в небесно-голубом купальнике, медленно поднимает руки вверх, распускает пучок, волосы падают, и мужчины вздыхают. Иногда она погружается на дно морское: там совершенно другой мир, это все равно что разобраться в своих снах, увидеть мир глазами рыб и улиток. Но Йонас не следует ее советам, и хорошо, ведь его бы утопила первая же волна, парализовала бы холодная морская вода, и дно бы не отпустило. Йонас, напротив, пять дней в неделю приходит на работу ровно в восемь, зажигает лампу над письменным столом, читает книги о дикой природе, читает свою рукопись о болотных птицах, постоянно вносит изменения, меняет местами страницы, добавляет и заново перепечатывает главы, ибо природа переменчива, она никогда не бывает спокойной. Время от времени звонит телефон, и Йонас вздрагивает: фермер жалуется на соседскую овцу; ребята расписали стену; разбитое окно; помятая машина; конский навоз посреди улицы; что-то происходит; однако большинство из нас старалось его беречь: мы ездили с большей осторожностью, терпели пьяные разборки по ночам, отстреливали бешеных собак с определенного расстояния и тайно хоронили, но не все можно предотвратить. Ночь длинная и темная, она лишает нас разума, — и мир иногда совсем не добрый.
 
шесть
Вам нужно непременно как-нибудь забежать на бал в наш общественный центр; мы безумно ждем балов, они приводят жизнь в движение, деревня благоухает лосьоном после бритья, лаком для волос, парфюмом, они своего рода послание с небес, особенно зимой, обычно долгой и бессобытийной, ничего не происходит, мы встаем, если вдруг над нами пролетает самолет. Балы в нашей деревне всегда большое событие, руководство общественного центра вывешивает зимнюю программу в начале сентября, мы обводим красными кружками даты балов в своих календарях, заранее договариваемся с нянями, чтобы посидели с детьми, за несколько дней закупаемся алкоголем, в четверг гладим костюмы и платья, не можем найти себе места в пятницу, а в субботу томимся от ожидания. Наступление вечера вызывает в нас такую бурю эмоций, что мы не в силах себя сдерживать и кричим от радости. Йонас сидит в машине у общественного центра, как того требует традиция, в холодном поту, чувство страха терзает его всю неделю по нарастающей, он слушает крики, вопли, превращающие деревню в сборище идиотов. Однажды нам пришлось снимать Йонаса с качелей у школы: судя по слою засыпавшего его снега, он тогда провел на них не менее двух часов, к тому же исчезла полицейская машина — ее нашли на следующий день у заброшенного хутора недалеко от деревни, на водительском сиденье — дерьмо, щиток залит мочой, люди ведь не всегда хорошие, иногда они сущий сброд.
Как-то летней ночью Йонаса вытащили из машины — на танцах играла «Душа Йона», ночь была пропитана потом, — три типа привязали его к сетке гандбольных ворот у школы, ты — муха, спокойно объяснили они и, указав на двух женщин, добавили: они — пауки. Плохая ночь, но такая светлая, — летние ночи что-то освобождают; пауки срезали с Йонаса форму перочинным ножом. Не дергайся, иначе мы тебе что-нибудь случайно отрежем. Они тяжело вздохнули, обнаружив, какой он белый под черной формой. И много ли от него зависит, спросил один из мужчин, вытянувшись вперед, чтобы получше разглядеть, ты имеешь в виду, как мало, сказал второй и засмеялся. Одна из женщин аккуратно водила ножом у Йонаса под трусами, он не издал ни звука, некоторые виды животных никогда не оказывают сопротивления, у них такой способ защиты. Они делали это не с тобой, а с твоей формой, сказала Сольрун, срезая веревки, которыми его привязали к воротам. Узнаю, кто это, заставлю землю гореть у них под ногами. Йонас только молча тряс головой; его рассказ и не понадобился, тридцатилетняя жительница деревни призналась во всем еще до наступления нового дня. Она назвала все имена, включая свое собственное, и, кроме того, написала Йонасу письмо, мол, ей стыдно, она горько сожалеет.
Но что сделано, то сделано и отмене не подлежит, это настолько меняет твой внутренний ландшафт, что слова почти ничего не значат. Йонас сидел в гараже, читал книги по зоологии, рисовал птиц, вздрагивал, когда звонил телефон, иногда закрывал глаза и никогда не хотел открывать их снова. На совести большинства из нас было что-то в отношении Йонаса, мы непроизвольно стали считать неотъемлемой частью наших балов подшучивание над ним, вы ведь помните, что за ночь мы не несем никакой ответственности, но произошедшее у ворот нас шокировало, никак нельзя винить в этом ночь. И, возможно, мы в каком-то смысле пытались искупить грехи, когда мы вытащили из дома Эйнсли, могильщика и морильщика, зачинщика этого безобразия, — полное дерьмо, скажу вам; мы сорвали с него одежду, сначала нам пришло в голову оттащить его к Селье, которая летом выращивает телят, и дать одному из них пососать, но от этого мы отказались и сочли, что будет достаточно выкрасить Эйнсли в красный цвет с головы до пят, можешь кричать, сказали мы. К другим участникам, двум двадцатилетним парням, Торгрим пришел так рано утром, что они не могли отличить сон от реальности, он загрузил их в свой «виллис», вывез в горы, выкинул из машины и приказал: короткая тренировка по боксу, кулаки вверх и принимайте удары; затем быстро сел в джип, предоставив парням идти домой пешком. Семичасовая прогулка под дождем, охладятся гематомы и места ушибов, сказал он в открытое окно; ливень разошелся не на шутку, небо и земля слились воедино. И пока лил дождь, Грета, она была одним из пауков, стояла перед Сигрид, она бы тысячу раз предпочла тяжелый кулак Торгрима и весь дождь мира, чем один нагоняй своей начальницы. С другой стороны, в сильный дождь хорошо плавать, тогда нельзя определить, кто плывет — человек, рыба или птица. Соль-рун заплыла в море, погрузилась в сдавленную тишину, она думала о Йонасе, затем о Торгриме.