Летний свет, а затем наступает ночь

Астроном так и закончил лекцию: роптание мертвых! На наше счастье, Элисабет зажгла свет.
Мы сидели молча, и в головах проносились разные мысли, он же тем временем собрал свои бумажки, большими глотками выпил стакан воды, оглядел зал, улыбнулся и спросил, есть ли вопросы; его лихая улыбка многих привела в смятение, однако не всех, всегда найдется кто-нибудь, кто проведет нас сквозь тьму. Глава поселения провел рукой по лицу, откашлялся, и Хельга, вы же помните, она отвечает на звонки и читает книги по психологии на английском, так вот, Хельга глубоко вдохнула и собралась было встать, но их опередил Бьёргвин: он поднялся, сам директор Сельскохозяйственного банка — пока старый директор кооперативного общества еще был среди нас, мы его звали Бьёргвином-младшим, — он заседает также в руководстве молочного цеха, общественного дома и кооперативного общества: нас ведь здесь очень мало.
Когда-то Бьёргвин мечтал о жизни с Августой, которая работает на почте, что, как часто бывает, так и осталось мечтой: мир наполнен мечтами, которые никогда не сбываются — они испаряются и выпадают росой на небе, где ночью превращаются в звезды. Бьёргвин не решился на этот шаг, Августа ждала, что он его сделает: они вместе танцевали на балах, касаясь друг друга руками, один раз, два, три, — а потом Бьёргвин женился на Сиб-бе, невысокой и в то же время худой как кусок веревки, но такой энергичной и стремительной, что иногда ее присутствие ошеломляло. Однажды Сиб-ба вытащила Бьёргвина танцевать, Августа ходила кругами вокруг танцующих, ее накрашенные красной помадой губы напоминали знак СТОП; она увидела, что Сибба, встав на цыпочки, положила правую ладонь на затылок Бьёргвина, прижала его лицо к своему, их губы приоткрылись и языки встретились, они слились в долгом страстном поцелуе, Августа же отправилась домой с разбитым сердцем. Бьёргвин и Сибба поженились, у них четверо детей, Сибба больше не худая как веревка, она настолько раздалась вширь, что Бьёргвин вряд ли может ее обнять. И вот теперь он встал, как всегда, элегантный, в синем полосатом костюме и красном галстуке — годы придали ему достоинство. Он заметно потучнел, его живот походил на мешок цемента, волосы рано поседели, седовласые много думают и критически размышляют, но сейчас он встал, быстро огляделся, поздоровался с некоторыми лицами, и те, кому он кивнул, сильно заважничали. Бьёргвин сунул большие пальцы за широкие зеленые подтяжки и немного растянул их, перебирая пальцами, но откашливаться не стал: таким, как Бьёргвин, в этом нет необходимости, они просто говорят; ого, сказал он, возможно, этот шум похож на звон монет, когда их считает наша машинка в банке? Мы заулыбались, тихо засмеялись: Бьёргвин знает, о чем говорит, — и на минуту представили себе огромную машинку на небесах, считающую монеты для мертвых, положивших их в банк вечности. Астроном продолжал улыбаться: они с Бьёргвином хорошо знакомы, тесно общались, когда работала вязальня, тогда нередко случались важные встречи и вечерние посиделки, они зажигали сигары и разливали коньяк в пузатые рюмки. Хорошо пить коньяк, когда за окнами вечер и ты чокаешься с темнотой, но был и недостаток: Бьёргвин пьянел и переставал следить за языком, без остановки говоря о жене своего приятеля, особенно много о ее глазах, что, однако, можно было простить, как написано в одном известном романе, «в твоих глазах свет мира и тьма тоже». С тех пор, как они сидели, окутанные густым сигарным дымом, прошло довольно много лет, и вот теперь, попеременно глядя то вокруг себя, то на сцену, Бьёргвин сказал: нет, этому твоему сверхвысокочастотному шуму, несомненно, есть другое объяснение, хотя мне на самом деле хотелось бы предложить твоим ученым измерить отголоски швейного клуба вечности, ну а если всерьез, я хочу поблагодарить тебя за познавательную лекцию, нужно бы ходить на них почаще, проветривать пыльные извилины. Но мне также хочется, шутки ради, услышать твое мнение о разных, как бы сказать, событиях в нашей деревне, хотя «события» неподходящее слово, скорее истории. Конечно, мы все оказались втянуты в эту неразбериху, однако было бы здорово услышать научное объяснение, я имею в виду все эти истории о складе, сне Луллы, о Бьёргвине и Финне, да, было бы любопытно узнать твое мнение об этом — научное мнение.
 
Бьёргвин замолчал, снова сунул большие пальцы за подтяжки, посмотрел на сцену. Они встретились взглядами, старые приятели, наверное, впервые за много лет, или с тех пор, как Бьёргвин попытался отговорить Астронома от «этой ерунды», имея в виду латынь, дорогущие древние книги, принесенную в жертву семью. Вероятно, Бьёргвин так и не простил приятеля за то, что тот повернулся спиной к благополучию, потому что его поступок (или как там еще можно назвать это безумие) был в прямом смысле антисоциальным, он отрицательно отразился на всех нас, подорвал устоявшиеся ценности. После этого их отношения были холодными, насколько это возможно в местечке, где живет четыреста душ. Вероятно, самым преступным Бьёргвин счел поведение приятеля по отношению к жене: как же можно пожертвовать будущим с таким человеком ради неба, мертвого языка, старых книг? Бьёргвин даже заявил другу, что тому нужна помощь: обратись к психологу, психиатру, вероятно, есть какие-то лекарства; он же в ответ спросил: ты считаешь, есть лекарства от жизни? Минули годы, и вот теперь они стояли в общественном доме, глядя друг другу в глаза, и вокруг нас жужжала тишина. Наконец Астроном открыл рот: ты красиво стареешь, Бьёргвин, сказал он. Бьёргвин в шоке сел, покосился на Сиббу, та кивнула, и он тихо вздохнул, поднял взгляд на сцену: Астроном положил руки на кафедру, густые седые волосы зачесаны назад, толстый темный свитер делал лицо еще бледнее. Как бы быстро ни развивалась наука, мы не избавляемся от страха темноты, возможно, он даже увеличивается, потому что современный человек — я имею в виду горожан, нас-то вряд ли можно считать современными людьми — не знает темноты, ее устранили слишком ярким освещением, избытком электричества. Люди разучились обходиться без света, отвыкли передвигаться в темноте. Мои зарубежные друзья привели мне бесчисленное количество таких примеров, даже дети начинают реветь, неожиданно оказавшись в темноте. Полагаю, некоторые назовут это вырождением. Вероятно, нас оно тоже касается, ведь с наступлением сумерек в нашей деревне мало кто выходит из дома, я это знаю как никто другой: почти все прикованы к телевизору, компьютеру, сексу или отмокают в горячей ванне. Ну да ладно, я мало могу сказать по твоему вопросу о складе и этих двоих, Финне и Бьёргвине, однако напоминаю, что Финн был старым политиком, а у них в природе исчезать — испаряться, — как только они отходят в сторону и теряют влияние и власть. Человек — это то, что он делает, а политика — влияние и власть, отбери их у политиков, и ничего не останется, и чему тогда удивляться, если они испаряются, исчезают, как Финн? О складе много говорить не буду, я еще не обсуждал этот вопрос с сыном и поэтому знаю мало, но некоторые считают реальность субъективной, соответственно, то, что в уме, автоматически и существует. Сделав еще один шаг в этом направлении, мы получим, что все вещи становятся реальными, как только мы их задумываем вот здесь, — он постучал по своей седой от мудрости голове. Появление привидений есть, возможно, не что иное, как душевное состояние, а так как душевное состояние в определенном смысле реально, то естественно предположить и реальность привидений. Кстати, есть теории, которые не только предполагают существование жизни после смерти, но также постулируют такое короткое расстояние между мирами мертвых и живых, что достаточно одной душевной бури, чтобы занавес, разделяющий миры, порвался. Это, судя по всему, и происходит, иногда без последствий, иногда последствия ужасные. Известны совсем недавние истории о том, как в Непале и Перу загадочном образом опустели горные деревушки, в больших городах исчезают люди, словно их земля проглотила или небо затянуло, в Уэльсе в одной деревне пропали шестнадцать абсолютно здоровых мужчин и одна собака — мужики смотрели футбол в деревенском пабе. И почему бы чему-то подобному не случиться у нас, но Элисабет уже просила слова, я желаю всем доброй ночи, неожиданно сказал Астроном, спустился со сцены, вышел из зала, и мы услышали, как закрылась входная дверь.