Секстет
Салли Боумен
Секстет
В воздухе Америки витают духи и призраки.
Ипполита:
Как странен, мой Тезей,
рассказ влюбленных.
Тезей:
Скорее странен, чем правдив.
Не верю
Смешным я басням
и волшебным сказкам.
У всех влюбленных, как
у сумасшедших,
Кипят мозги: воображенье их
Всегда сильней холодного
рассудка,
Безумные, любовники, поэты —
Все из фантазий созданы одних.
Безумец видит больше
чертовщины,
Чем есть в аду.
Безумец же влюбленный
В цыганке видит красоту Елены.
Интервью
1
Боится ли она?
Интервью подходило к концу. С улицы в театральную уборную доносился гул транспорта и шум дождя. Вечер еще не наступил, но свет уже начинал меркнуть.
Обе женщины сидели на жестких стульях с прямыми спинками, актриса Наташа Лоуренс, которая давала интервью, – спиной к туалетному столику, троекратно отражаясь в зеркалах. Она сидела, слегка наклонившись вперед, сложив руки на коленях, и отвечала на вопросы о своей работе. Говорила она тихо, как бы неуверенно, и ее голос, сливаясь с мягким мурлыканьем увлажнителя, создавал убаюкивающий эффект. Боится ли она? Этот вопрос, как и многие другие из вопросов, которые Джини Хантер хотела бы задать Наташе, так и не прозвучал, да скорее всего и не мог прозвучать.
Как уже не раз случалось в ее работе, Джини с самого начала столкнулась с целым частоколом запретов и ограничений. Весь прошедший год Наташа Лоуренс играла заглавную роль в «Эстелле», мюзикле знаменитого английского композитора, который с большим успехом прошел в Лондоне, а теперь с не меньшим шел в Нью-Йорке. Мюзикл был поставлен по «Большим надеждам» Диккенса, точнее, «по мотивам» романа Диккенса. Эстелла, это прелестное коварное дитя, специально воспитанное безумной мисс Хэвишем для того, чтобы разбивать мужские сердца, занимала в постановке значительно более важное место, чем в романе. Все были чрезвычайно удивлены, когда Наташа взялась за роль, потому что она была известна в основном как киноактриса и никогда прежде не пела. Однако вопреки скептическим предсказаниям критиков у нее оказался настоящий голос – сильный и красивый, что в сочетании с ее актерским талантом, подлинность которого никогда не вызывала сомнений, обеспечило «Эстелле» триумф. Джини Хантер, всегда относившаяся к мюзиклам несколько пренебрежительно, восхищалась игрой Наташи, но в душе предпочитала пьесе первоисточник, стараясь, однако, ничем этого не выдать.
Почти год «Эстелла» шла по восемь раз в неделю – график, изматывающий и требующий огромного напряжения, и теперь Наташа Лоуренс выходила из постановки. Ее место занимала другая актриса, менее знаменитая, и поговаривали, что сборы уже начали падать. Наташа возвращалась к работе в кино, она должна была сниматься в фильме, который ставил ее бывший муж, Томас Корт. Этот фильм, как только что узнала Джини, собирались снимать в Англии, о деталях же Наташа не желала распространяться. Джини брала интервью для «Нью-Йорк таймс» по распоряжению редактора, с которым находилась в приятельских отношениях, в связи с окончанием работы Наташи Лоуренс в постановке «Эстеллы». По крайней мере, эта причина фигурировала в переговорах с целым сонмом представителей по связям с прессой, представителей по связям с общественностью, секретарей и помощников, которые стеной стояли между Наташей Лоуренс и внешним миром. Истинная же причина была совсем другой, как чаще всего и бывало в журналистской практике Джини.
– Я же слышу, что говорят люди, – объяснял Джини ее приятель, редактор, быстро идущий в гору молодой человек. Он так быстро шел в гору, что у него возникали сложности с концентрацией внимания: Джини казалось, что один его глаз всегда устремлен на того человека, каким он станет в будущем. У него была привычка вечно вертеть в руках аптечную резинку.
– Слухи, слухи, слухи… – продолжал он, щелкая резинкой. – Возьмем, к примеру, ее бывшего мужа. Надежда американского кинематографа и прочее и прочее, но, судя по всему, человек с большими странностями. Почему они развелись? А ведь работают до сих пор вместе. Лично мне это кажется противоестественным. А тебе? Честно признаюсь, я со своей бывшей женой не сел бы в один самолет.
Он помолчал, испытывая искушение перевести разговор на любимый предмет – муки супружества, но, взглянув на Джини, передумал.
– И потом все эти разговоры о телохранителях… – Он натянул резинку на запястье. – Говорят, она без них ни шагу. Почему? Обычная голливудская паранойя или нечто большее? Она боится? Если так, то кого или чего?
Джини вздохнула.
– Я спрошу. Правда, сомневаюсь, что она ответит. А ты как думаешь?
– Кто знает, – уклончиво ответил идущий в гору редактор. Джини чувствовала, что он начинает терять интерес к разговору, его мысли уже устремились в завтра. Или послезавтра. Но она поняла, что ошиблась, когда он, к ее удивлению, произнес:
– «Конрад». Я слышал, она собирается поселиться в «Конраде». Зачем? Престиж? Безопасность? Разумеется, у нее ничего не выйдет. У нее столько же шансов там жить, сколько у меня переехать в Белый дом. – Он сделал небольшую паузу. – Даже меньше.
С этим Джини была согласна. Фешенебельный жилищный комплекс «Конрад» считался одним из самых престижных и труднодоступных домов в Нью-Йорке. Эта цитадель богачей и особо важных персон никак не относилась к числу тех владений, в которые охотно допускали актрис – особенно красивых, еще молодых, разведенных и с ребенком – у Наташи Лоуренс был сын шести или семи лет – это еще предстояло проверить – от брака с Томасом Кортом.
– Ты хочешь, чтобы я спросила ее о том, собирается ли она приобрести квартиру в «Конраде»? – сказала Джини. – Здесь вероятность получить ответ еще меньше. Что еще?
– Надо заглянуть к ней в душу. – Идущий в гору редактор «Нью-Йорк таймс» был не лишен известного остроумия. Он улыбнулся. – Давай, Джини. Ты сама все знаешь. Провидение. Прозрение. Откровение. Какая она на самом деле. Что ее волнует всерьез?
Джини бросила на него быстрый взгляд и решительно встала.
– Сколько слов? – коротко спросила она.
– Полторы тысячи. – Молодой человек снял с руки резинку, подбросил ее в воздух и поймал. Весьма ловко.
– Так сколько? – повторила Джини.
– Ну хорошо, тысяча триста. Максимум тысяча триста пятьдесят.
– Ладно. Ты хочешь, чтобы я заглядывала в ее душу в первом абзаце или приберечь это напоследок? Тысяча триста слов открывают беспредельные возможности.
– Послушай, Джини, давай без шуток. Я и сам понимаю, что для интервью с такой актрисой это ничтожно мало.
– Почему? Это же фарс.
– Верно. Верно. Сколько у тебя времени?
– Час. В ее уборной.
– Ну что ж, – редактор пожал плечами. – Может быть, даже за такое время она успеет открыть тебе сердце.
– А если не откроет, что скорее всего и будет?
– Сами нарисуем, – ответил молодой человек и зевнул. – Ну, кажется, обо всем договорились?
Теперь в тишине артистической уборной актриса продолжала говорить низким ровным голосом. Мурлыкал увлажнитель. Время от времени он начинал жужжать, щелкал, выпускал облачко водяных брызг, затем снова продолжал монотонное мурлыканье, создававшее ненавязчивый шумовой фон. Актриса отвечала на вопрос Джини о самой известной ее роли в самом знаменитом фильме ее бывшего мужа «Смертельный жар», который имел славу, мягко говоря, спорного. Наташа Лоуренс рассказывала о фильме в размеренной, интеллигентной, но безличной манере, словно его снимал незнакомый ей раньше режиссер, а главную роль играла не она сама, а какая-то совершенно безвестная актриса. Джини поглядывала на магнитофон, терпеливо записывавший ответ. Большая часть из того, что говорила Наташа, не имела никакой ценности для будущей статьи, и Джини подозревала, что Наташе это хорошо известно. Джини посмотрела на часы – осталось меньше десяти минут. Ей вдруг пришло в голову, что Наташа Лоуренс полностью контролировала это интервью – с самого начала и до конца.