Авиатор: назад в СССР 4 (СИ)

— Сопка, 814й, 900 заняли, курс на привод.
— 814й, понял. Посадку по одному рассчитывайте.
— Сопка, садимся парой. У 880го проблемы с приборами видимо. Он идёт только за мной. Передняя часть, похоже, тоже повреждена.
Вот так раз! Щас я ещё и посадку парой отработаю, хотя этого мы ещё не проходили на МиГ-21. Но проблемы не закончились.
В щёку влетел осколок от смотрового щитка, и похоже застрял в ней. Ещё один откололся, порезав шею. Хорош рисковать глазами. Придётся потерпеть ветерок. Подняв щиток, я вновь принял на себя мощный поток воздуха, который теперь ещё и теребил торчащий в моём лице осколок.
— Сопка, 814й занимаем курс ко второму.
Глаза начали слезиться, но я теперь мог видеть приборы и отчётливо своего ведущего. Но не все приборы были в порядке. Курсовой прибор показывал несуразные значения курса, стрелка высотомера застыла на уровне 2100. Верить можно было только авиагоризонту и самолёту Фёдоровича. Впереди уже был виден вытянутый серый прямоугольник полосы.
— 814й, парой на втором.
— Занимайте 500 к третьему, — дал команду руководитель полётами.
— 814й, понял. Разворот вправо, крен 30°.
Я повторял про себя всё, что говорил Швабрин, и следовал за ним. Слышимость в шлеме была уже не такой, поскольку поток воздуха сильно задувал внутрь.
На прямой до третьего разворота заняли необходимые 500 метров. По своим приборам и не проконтролировать высоту. Не всё у меня так хорошо работает. Радиовысотомер в этом отношении не очень точен, в отличии от барометрического. Он больше для полётов на предельно-малой высоте.
Уже одолевает меня усталость от этого полёта. Хорошо, что заходить будем с круга, а не двумя разворотами на 180°. Быстрее получится оказаться на земле. Но нужно ещё сесть.
— Шасси… выпускаем… на раз… два, — специально делая разрывы между словами, скомандовал Швабрин. Этим он давал мне время нащупать кран шасси.
Обороты контролировать надо, чтобы не было сильной потери скорости. Сейчас тряска будет немного, по педалям побьёт. Это нормально при выходе взлётно-посадочных устройств.
— Третий, крен 30°, скорость 450… установили. Паашли!
Разворот будет влево, а значит, я иду с принижением относительно Швабрина. Выпускаем закрылки, и далее начинаем снижаться с вертикальной 3 м/с. К четвёртому развороту нужно уже занять 300 метров.
— Сопка, 814й на четвёртом, заход парой с посадкой.
— 814й заход, — ответил руководитель полётами.
— Влево, крен 30°, не снижайся. Паашли! — спокойно говорил Швабрин. — Сопка, не мешать.
Вышли из четвёртого разворота. Поздно начал прибирать обороты, поэтому и поравнялся с Федоровичем.
— Обороты 65 и продолжаем уменьшать. Не резко. Ручку слегка на себя. Сейчас пройдём дальний.
Сработал маркер дальнего привода. Даже в таком шуме воздушного потока звуковое обозначение пролёта слышно отчётливо.
— Выравниваем. Подходим к полосе. Взгляд влево и вперёд.
Обороты уменьшаю на «Малый газ», ручку ещё на себя, чтобы аккуратно приземлить самолёт на основные стойки.
— Касание… и теперь нос. Тормозной выпускай.
Выпускаю, да только торможения нет.
— Оборвал парашют, тормози, — спокойно сказал Швабрин, который уже не движется со мной параллельно.
Торможу, но чувствую, что не так останавливается самолёт. Перед собой ничего не видно из-за растрескивания передней части. Мимо пронеслась вторая рулёжка.
Убрал закрылки, а тормозной рычаг отпустил полностью. Автомат растормаживания выключил и снова давлю на рычаг. Не помогает.
— Аварийно тормози. С полосы уйдёшь, — подсказывал мне помощник руководителя полётами.
Рычаг управления двигателем в положение «Стоп», и торможу аварийно.
Самолёт немного начинает носить по полосе. Главное, чтобы Швабрин позади меня не догнал.
Вроде всё замедляется. Вот третья рулёжка справа от меня, но скорость уже не такая. До конца полосы остановлюсь. Скорость к четвёртой рулёжке снизилась достаточно, чтобы можно было сходу войти в поворот. По инерции так я и съехал. Проехав несколько метров, мой самолёт, наконец-то, остановился.
 
— Всё равно, это лучшая работа в мире, — сказал я вслух, скидывая с себя гермошлем.
Только сейчас почувствовал, как жжёт в местах, куда попали осколки от смотрового щитка. Ко мне уже спешил различный спецтранспорт. Начиная с пожарной машины и заканчивая командирским УАЗиком. Я же продолжал кайфовать и расслабляться под весенним солнцем Белогорска, сидя в своём «кабриолете».
Самочувствие после такого полёта было вполне нормальным. Немного ломило шею, но это больше от перенапряжения. Две царапины от осколков тоже не тянут на серьёзное ранение. Тем не менее, начальник медицинской службы полка принялся осматривать меня прямо в кабине.
— Товарищ капитан, ну давайте без осмотра? — уговаривал я его.
— Ничего не знаю, Родин. Положено. Я за твою жизнь потом отвечать не хочу.
— Блин, ну мне надо поскорее выйти отсюда…, — сказал я, намекая на внезапный приступ диареи у меня.
— Потом. Давай в санитарный автомобиль. Едем в кабинет, там и разденешься заодно.
Привезли меня в здание высотного снаряжения сразу же, когда я вылез из кабины. Даже Добров не стал ничего у меня спрашивать у самолёта, а решил перенести расспросы сюда. Даже снять ВКК не дали с себя!
— Сейчас тебе помогут всё снять. Как так получилось, Родин? — спросил Добров, похлопав меня по плечу.
В комбинезоне становиться жарковато и, жуть как, неудобно. Ещё и живот скрутило. Я только открыл рот, чтобы попроситься отойти и только потом начать свой рассказ, в кабинет ворвался Швабрин.
— Потом, я сказал, — крикнул он на кого-то в коридоре перед тем, как захлопнуть дверь. — Серый, чё за… ерунда? Виноват, товарищ командир! — вытянулся он в струнку.
— Ну-ну, Иван Фёдорович. Тоже хотите расспросить своего подопечного? Надо бы дать ему передохнуть и снять с себя ВКК.
— Так точно. Давай помогу, — ломанулся ко мне Швабрин, но я остановил его жестом.
— Не могу я сейчас рассказывать. Если вы про неприятности, которые выпадают на мою задницу, то я не специально раздолбал фонарь.
— Да я не про это. Чего молчал? Что с приборами?
Ну не отстанут от меня! Краткий пересказ слушали все присутствующие, затаив дыхание. Девушка-фельдшер с тёмными волосами, выбивающимися из колпака, перед началом моего допроса обработала мне лицо. Слушала она очень внимательно, нервно вздрогнув в моменте с ударом по голове. Брюнетка средних лет принялась судорожно капать себе успокоительного.
Швабрин и Добров слушали внимательно, только изредка кивая головой.
— А потом я срулил в рулёжку, и вот я перед вами. Товарищ командир, разрешите, я пойду, переоденусь?
При этих словах в кабинет постучалась ещё и Леночка Петровна. Спросив разрешение войти, она получила утвердительный ответ. Да сколько можно меня мурыжить!
Майорова только слегка сдвинула очки, осматрев собравшихся. Особенно её привлекла фельдшер, продолжающая накапывать себе успокоительного в столовую ложку.
— Мы с ним потом пообщаемся, Геннадий Павлович, — сказала она. — Я свою работу здесь закончила.
— Тогда, прошу в мой автомобиль. Водитель вас отвезёт обратно, — сказал Добров, открывая дверь перед психологом. — Швабрин, раз уже переоделся, сразу в кабинет. Родин — как снимешь ВКК. И Реброву пока на глаза не попадайся, а то… — не успел Добров закончить фразу и выйти с Майоровой из кабинета.
На улице послышались крики и ругательства Реброва на весь белый свет ещё на подходе к зданию. Даже Майорова не удержалась и расплылась в улыбке. Добров лишь покачал головой.
— Ну сколько можно! Почему опять этот Родин заимел на свои французские булки очередные неприятности? Как ты его готовил? — кричал Вольфрамович на кого-то.
— Командир, всё сделал парнишка правильно. Хорошо подготовили…, — пытался этот кто-то оправдаться. По голосу смахивал на Валентиновича.
— Да знаю, что он хорош. Как самолёт осматривали, что он теперь на люльку от мотоцикла похож? Что с тормозами, я теперь тебя спрашиваю? — не унимался Ребров.