Лапочки-дочки из прошлого. Исцели мое сердце (СИ)
Воскресенский мало рассказывал о матери двойняшек, не вдавался в подробности их расставания. Лишь обмолвился, что она лично отказалась от родных малышей. И, кажется, от него тоже. Я не уточняла. Их отношения меня не волнуют, но я уяснила главное: Дарья опасна для собственных дочерей. Ярким тому подтверждением стало ее поведение на Дне рождения крошек. И проклятые макаруны, из-за которых я чуть не поседела, Воскресенский едва не получил инфаркт, а горе-мамаша просто уехала, ни слова не сказав о своем подарке.
- Забирайте заказ и уезжайте отсюда, пока я не позвала хозяина дома, - тяну с угрозой и стараюсь быть как можно убедительнее.
- Я знаю, что его нет дома. В такое время Костя работает. Поэтому и приехала поговорить, - победно вздергивает подбородок. Хочу поспорить, что нам нечего обсуждать, но она перебивает: - Вы поможете мне встретиться с детьми, - не спрашивает, а утверждает. Словно не ожидает отказа.
- Нет, - выдыхаю невозмутимо и опускаю руку с коробкой, наплевав на состояние торта. Этот заказ никому не нужен. Он был всего лишь крючком, на который я попалась. – Пока я здесь, у вас ничего не выйдет. Смиритесь.
Разворачиваюсь, чтобы вернуться в дом. И приказать охраннику выпроводить Дарью за пределы нашего района.
- Вы должны понять меня, как женщина женщину, - неожиданно всхлипывает она, и я оглядываюсь.
Удивляюсь резкой смене ее настроения. Из холодной стервы она, будто по мановению волшебной палочки, превращается и несчастную жертву. Пускает слезы, прижимая ладони к щекам, прикрывает глаза, выжимая из себя больше влаги.
- Костя запретил мне общаться с детьми, - сипло произносит, словно посвящая меня в тайну. - Он выбросил меня за ненадобностью, как только узнал, что я больше не смогу ему родить. И хитростью лишил меня материнских прав.
- Вы лжете, он бы так не поступил, - встряхнув хвостом, недоверчиво прищуриваюсь.
Воскресенский, конечно, невыносимый тип, но не настолько жестокий и подлый, чтобы лишить детей мамы. Мне кажется, я бы успела почувствовать в нем гниль за время нашего общения. Мы ведь круглыми сутками под одной крышей. Он довольно прямолинейный, порой чересчур. Но лишь за то, как Константин обращается с малышками, ему можно простить любые колкие фразы. Любовь не подделать. Не сыграть. От женщины, что зовет себя их матерью, я не чувствую и сотой доли тех эмоций, что источает Воскресенский.
- О-о-о, вы его плохо знаете, - с горечью выдает она, а я по-прежнему ставлю каждое ее слово под сомнение. – Я готова на все, лишь бы вернуть дочек. Сколько? – снимает сумочку с плеча, пока я пытаюсь уловить смысл ее вопроса.
Хмуро свожу брови, наблюдая, как она роется в кошельке, отсчитывая купюры. Решила все-таки выкупить потрепанный «Эстерхази»? Надеюсь, не для малышек, ведь им нельзя миндаль, да и другие его составляющие.
- Я заплачу вам, чтобы пройти в дом. Сколько скажете, - как обухом по голове, бьет циничная фраза. – И охранника отвлеките. А лучше… сами выведите ко мне детей. Да, точно…
Дарья говорит что-то еще, но ее слова заглушает безумный, протяжный сигнал подъехавшего автомобиля. Боковым зрением замечаю марку и с облегчением выдыхаю, узнав машину Воскресенского. Он рядом, а значит, все будет хорошо. Девочек он в обиду не даст, так что мне можно не переживать.
- Я не торгую детьми, - осекаю ее под звук хлопнувшей двери авто. – С Инной на празднике вы так же договаривались? – с ужасом догадываюсь, вспоминая День рождения. Воскресенский был прав, наказывая администратора. Это была не слепая ярость, а предчувствие.
- Не твое дело, - скрипит зубами недомать, обнажая свое настоящее лицо. – Ты все равно вылетишь отсюда сегодня, - хмыкнув зло, она сует деньги в большой карман моего кардигана, который я накинула на ходу.
Перехватываю руку за запястье, с отвращением отбрасываю от себя, но поздно. Ее ладонь пуста, а на губах играет издевательская ухмылка.
Недоуменно опускаю глаза, медленно осознавая, что Дарья меня элементарно подставила. Значит, чутье меня не подвело – и она действительно лживая стерва. В ее рассказах о Константине нет ни грамма правды. Однако это вряд ли спасет меня сейчас. Ведь отвратительный характер своего мужа она изучила в совершенстве…
- Ну и, какого хрена здесь происходит? – гремит мужской голос. Совсем близко.
Спрятав руки в карманы брюк, к нам шагает взбешенный Воскресенский. Останавливается напротив, расстреливает ненавидящим взглядом бывшую, а потом поворачивает голову ко мне:
- Вера?
Коротко. Хлестко. Наотмашь. Будто дал пощечину.
- Держу оборону, - оправившись от шока, кидаю ему в ответ с укором.
Вижу сомнение в потемневших от злости глазах. И понимаю, как неубедительно выгляжу со стороны. Мои слова расходятся с действиями. Ведь в этот самый момент я подрагивающей рукой ныряю в карман и собираю деньги в кулак. Выбрасываю часть смятых купюр на землю, тянусь за оставшимся. Выгребаю все, чуть ли не выворачивая карман, словно избавляюсь от ползучих гадов, забравшихся под мою одежду.
Не могу побороть отвращение. К женщине, которая оценила своих детей в несколько грязных бумажек.
- Происходит то, что и ожидалось, Костя, - ехидно, с чувством собственного превосходства, тянет Даша. - Ни одна няня не в состоянии заменить детям мать.
С презрением смотрю на нее и замечаю, как она косится на купюры, подхватываемые ветром. Убирает руки за спину, сцепив кисти в замок. Будто сдерживает себя, чтобы не наклониться за деньгами.
- Ты лучше рот закрой, Даш, - неожиданно осекает ее Воскресенский. - Не испытывай мое терпение, - цедит, накаляясь от гнева.
Обращается к ней, но ни на секунду не сводит с меня глаз, будто пытается прочитать. Смело выдерживаю наш зрительный контакт, потому что скрывать и бояться мне нечего.
- Это был один из моих заказов, - произношу ровным, бесстрастным тоном и небрежно киваю на его бывшую жену. – И он оказался с сюрпризом.
- Кость, ты готов доверить девочек первой встречной, - она продолжает отыгрывать свою партию, рассчитанную на единственного зрителя. Потому что я, в отличие от Воскресенского, смотрела спектакль с самого начала. - Наших с тобой дочерей! Какой-то чужой бабе! – театрально вздыхает. - Все они продажные. Даже те, с которыми ты спишь.
Впервые за все время Костя отрывается от меня, обращая волну ярости на Дашу. Хватает ее за локоть, намереваясь оттащить прочь с территории.
- Заткнись! И не смей…
Он осекается на полуслове и замирает, раскрыв рот. Удивленно и немного растерянно смотрит на шикарный, расстегнутый плащ Даши, по которому растекается нежный масляно-заварной крем. Между краями недешевой оливковой ткани размазаны кусочки хрупких белковых коржей. Изящная блузка цвета слоновой кости дополнена жирными разводами на груди и миндальной стружкой вокруг пуговиц и в декольте.
Даша не двигается, боясь пошевелиться и окончательно угробить свою одежду. Лишь хлопает ресницами и часто дышит, не веря в произошедшее.
Недоуменно кашлянув, Воскресенский отпускает ее и отшатывается, чтобы самому не испачкаться. Как заклинивший робот, поворачивает ко мне только голову и выгибает бровь, не в силах озвучить застывший на губах вопрос.
- Рука дрогнула, - отбрасываю в сторону пустую коробку из-под торта.
И оттряхиваю ладони. Признаться, я сама не понимаю, что случилось. Я разозлилась на хамские слова Дарьи – и все. Дальше пелена. Руки, не слушаясь меня, сами сняли крышку и запустили нежнейший «Эстерхази» стерве в грудь. Еще и впечатали дно коробки со всей силы.
Лишь сейчас интеллигентная Вера возвращается в мое тело, но я все равно не намерена оправдываться.
Расправив плечи, снисходительно ухмыляюсь.
- Вот эти белые лепестки – это миндаль, - указываю пальчиком на прилипшую к мамашиной одежде стружку. - Один из самых аллергенных орехов. Реакция наступает через три-пять минут и достигает пика в течение нескольких часов. Сыпь, зуд, одышка, кашель, отек Квинке, - перечисляю без эмоций, в то время как в груди бушует ураган ненависти. - Дальше скорая. Если успеет…