Спросите полисмена

Июньский день выдался теплым. За стулом сэра Джона высилось дерево, молодое, но в полном одеянии темно-зеленой листвы. Сэр Джон снял шляпу и, предварительно осмотрев поверхность, положил ее на столик, потом заметил в отдалении шезлонг – манящий и незанятый. Затравленно оглянувшись, чтобы удостовериться, что его уклонение от исполнения долга прошло незамеченным, он затянул шезлонг под дерево и уже через три минуты вытянулся в нем, закрыв глаза. Неожиданно тут, у шезлонга, объявилась его неизменная компаньонка.
– Миссис Притчард сказала, что я должна заставлять людей подходить к вам и покупать автографы. Но, по-моему, больше никто не хочет покупать. Можно мне пойти поиграть?
– Конечно, – шепнул сэр Джон. – Хочешь мороженого? Лимонаду?
С готовностью приняв полкроны, она шмыгнула прочь, но через несколько минут вернулась.
– Спасибо. Вот сдача. Мороженое – четыре пенса. Это был брикет. Лимонад – три пенса. Я купила домашний. Я бы предпочла с пузырьками, но он стоил пять.
И она высыпала горсть медных монеток в неохотно подставленную руку мастера сцены.
– И та хорошенькая – она ведь ваша жена? – спрашивала, куда девать кухарку, потому что она нашла ее.
Сэр Джон стряхнул дрему и – так уж получилось – медные монетки в траву. Оба бросились за ними.
– Кто первым найдет, то его! – воскликнул сэр Джон. Перегнувшись через подлокотник шезлонга, он умудрился найти на два шиллинга монетками по полпенни. – Мне пора, – произнес он наконец, собираясь восстать из недр шезлонга.
– Нет. Она сказала, не надо. Вам тут безопаснее.
Оценив краткое предостережение Мартеллы, сэр Джон снова расслабился.
– Я приведу кухарку. Она толстая. Ей понадобится стул. Ваша жена сказала, она даст вам четверть часа. И я думаю, это все.
– Наверное.
Сэр Джон посмотрел на часы: без двадцати пяти четыре. Опыт подсказывал, что палатка с прохладительными напитками будет сравнительно пуста еще по меньшей мере четверть часа. Появилась кухарка, эдакая женщина-дирижабль, запыхавшаяся, потная и явно потрясенная шедевром портного сэра Джона.
Отменную чашку чаю? Ничего не может быть лучше, и спасибочки вам, сэр. Она всегда говорит, что чай утоляет жажду получше всякого там прохладительного. Во внушительном шатре, вверенном одной из девиц Притчард, было сумрачно и прохладно. Сэр Джон выбрал столик, направил к нему свою спутницу, заказал чаю, фруктовый салат и сливки, хлеб, масло и кексы, нанес некоторый вред своему пищеварению ради entente cordiale [14] и выслушал рассказ.
– Мы все знали, что он негодный. Но здесь! Носа сюда по полгода, а то и больше не казывал, а у меня сестра вдовая, а у нее двое сорванцов. Оба в местной школе, хорошо учатся. Не мое дело, кому как жить указывать. Такому хрычу советы не нужны, да он и слушать не стал бы. Вот я и молчала. Кое-кто сказал бы, в Хорсли-лодж слишком тихо! Но мне тихая жизнь по душе, право слово, я ведь двух мужей схоронила, а третий в море исчез.
Сэр Джон, давно уже потерявший нить рассуждений, кивнул, боясь прервать поток ее слов.
– Так вот, тем самым утром, что уже чудно, пролетели над огородом две сороки. «Что-то это да значит, – сказала я Джорджу Бриггсу. – Хотя что, – сказала я, – кто знает?» Так вот, приказывает мистер Фаррент подать ланч, такой, как всегда. Хозяин-то, бедняга, теперь больше ни крошки не съест. Ну как тут не всплакнуть? – Кухарка достала, главным образом ради сэра Джона, носовой платок с траурной каемкой и вытерла глаза. – Пусть и был негодный. Ну вот, пожалуйте! Для чего еще нужны господа, если не для того, чтобы делать то, чего мы, простые люди, себе позволить не можем?
Эта толика философии как будто дала значительную пищу для раздумий.
– Фаррент приказал подавать ланч, – напомнил ей сэр Джон после тактичной паузы и с содроганием проглотил крошечный кусочек консервированного ананаса.
Вспомнив не столько о нити повествования, сколько о своих обязанностях гостьи, кухарка соскребла с тарелки остатки взбитых сливок, протянула руку в кольцах за кексами и заметила:
 
– А, мистер Фаррент… Вот уж кто мне никогда не нравился. Говорит-то гладко да складно, но доверять ему? Нет! Зато какой нюх у него! Все про всех знает. Про всех леди, их имена, и откуда они. И это еще не все. «Его милость, – говорит мне Фаррент, – приехал душу из его светлости вынимать. Сами пойдите их послушайте», – говорит он мне. Поэтому я и пошла под лестницу, там есть дверь, ведущая с кухни. Котлеты только через полчаса надо было ставить, а овощи уже готовы и полотеничком накрыты. Боже ты мой! Слышали бы вы их! Нет, не слова, конечно, я не слышала. По крайней мере, – поправилась эта достойная женщина, поджав губы, – одно-два словечка слышала из уст его светлости, но мне очень не хотелось бы повторять их, даже под присягой, до чего я, опасаюсь, дойдет.
Сэр Джон кивнул.
– Следует опасаться. Да. – Он положил в рот кусочек консервированного абрикоса и мужественно проглотил его.
– Съешьте еще сливок, сэр, – предложила кухарка. – Сливки для здоровья полезны, я так всегда говорю.
С дурными предчувствиями и вздохом по поводу реакции своей талии на подобную ересь, сэр Джон принял ложку с горкой, которую кухарка положила ему на блюдце. Однако его улыбка и благодарности были отчеканены из чистейшего золота любезности. Кухарка просияла.
– Но о чем там говорилось вы не слышали? – уточнил сэр Джон.
Кухарка нахмурилась:
– Я не слышала? Я многое могла бы услышать, если бы захотела. Но истинные леди не выказывают желаний. Меня туда привели послушать ссору, и я ее услышала. И какие страшные слова его светлость говорил! – продолжила она, полагая, что единственно белый стих способен воздать должное теме бранных выражений его светлости. – «Чушь собачья» – он говорил. И «чертово лицемерие» – говорил. И «паточная книжонка» – говорил. И еще много всякого. Такая брань! Просто низко. Хоть он и был лордом, но сам себя поднял из грязи, мы все это знали. А что грязь делает, грязь и есть! Никакого воспитания. Вот до чего дошло. Но от архиепископа, – бедный, бедный старичок, – я ни словечка не слышала, только голос, а потом его светлость опрокинул свое кресло-вертушку. Я буйства не люблю, первый-то мой муженек от ярости утюгами бросался…
– Вы думаете, кресло было опрокинуто?
– А кто бы так не подумал? Кто в той комнате пыль вытирает? Я же и вытираю. Разве это не дворецкого дело? Кресло-ветрушка у стола его светлости опрокинулось, я уверена.
Сэр Джон достал присланный ему из комиссариата план кабинета Комстока. На нем был помечен опрокинутый стул. Но это был стул у двери. Он показал план кухарке.
– Тот стул, может, был перевернут, когда полиция заявилась, а может, и не был, – ответила она. – Но если бы я под присягой говорила, до чего, несомненно, дело дойдет, то слышала я, как падает вертушка его светлости. Женщина привыкает мебель распознавать, сэр, сами понимаете. А кроме того, шум возник не у двери.
– «Все так далеко: скорей на сон похоже, чем на быль» [15], – пробормотал себе под нос сэр Джон.
– Сон? – повторила кухарка. – Вот уж точно, я решила, что вижу сон, когда ни с того, ни с сего явился полицейский. Мне мистер Фаррент рассказал, иначе я ни за что не догадалась бы, что он из полиции. Одет с иголочки, сияет как медный грош, в костюме, как все остальные, и с виду истинный джентльмен. «Он в гостиной, – заявил мистер Фаррент, – надеется увидеться с его светлостью. Тут по меньшей мере о нарушении брачного контракта речь, об заклад бьюсь, – говорит мне мистер Фаррент, – и будь у него в кармане ордер, я бы не удивился. Ну так с ордером или без, готов поспорить, ему придется ждать своей очереди после сэра Чарлза».
– Сэра Чарлза?
– Точь-в-точь как на фотографии в газетах! – воодушевленно воскликнула кухарка. – Он в приемной находился, когда в кабинете ссора возникла. Полицейский джентльмен позднее приехал. Сэру Чарлзу-то я не удивилась. Странную рыбку нынче жарят в политике.