Моя чужая. (Не)вернуть любовь (СИ)

Хмурит кустистые брови, прицокивает языком, пытаясь скрыть растерянность. Но даже в полумраке ресторанной вип-кабинки я вижу, как пульсирует темная жилка на виске.
— Ты женат, вообще-то. На моей дочери.
А, про дочь вспомнил, как мило! Или это все игра, для отвода глаз? Оболенский — тот еще угорь.
— Тогда о каком плече может идти речь? Мне что — серенады под окном петь или психотерапевтом заделаться?
— Вот, — назидательно поднимает палец. — Про психотерапевта — это правильно. Заделайся. Мне сейчас важно, чтобы она пару документов подписала. Ничего особенного — боже упаси, так… гарант дальнейшего сотрудничества.
С кучей условий для самых жирных прибылей.
Знаю я этого обмудка. Прирожденный торгаш, свое не упустит. Он ведь и меня к своей дочке ненаглядной определил не только из благих побуждений. Понимал, что я ишачить буду как не в себя, а заодно Юлию в узде держать. Последнее мне осточертело до крайности. Но за Аленку хотелось придушить голыми руками.
— И ради чего мне стараться? — перехожу на понятный Оболенскому язык.
Пусть думает, что может подкупить сладкими обещаниями. Как несколько лет назад.
— А что ты хочешь? — интересуется в свою очередь.
— Половину.
Оболенский заходится кашлем. Пучит глаза, в грудь себя бьет, а мне, как Станиславскому, так и хочется крикнуть «не верю». Но я продолжаю молчать. Даже стакан с водой ему подвигать не собираюсь.
— Демьян, мы ведь семья, — выдает, наконец.
— Правда? Ну так отпишите мне часть фирмы.
— Я же говорил, как внука увижу — отпишу.
Да, был такой разговор. Последнее время Оболенский этим очень давит. Не знаю, на что рассчитывает. Юлия детей хочет еще меньше, чем я.
А в ушах опять бьются Аленкины слова про выкидыш. И от этого в груди тяжело и горько.
— Треть, — сбрасываю «ценник». — Между прочим, я свои заработанные не только в дом, но и в жену вкладываю.
Которая как бездонная бочка, но об этом благоразумно молчу. Оболенский хмурится, но все же кивает.
— Ладно, по рукам. Только постарайся дело провернуть быстрее.
О, это непременно! Так проверну — до старости не забудет. Я впервые за долгое время позволяю себе улыбку.
Оболенский поднимается и, бросив на стол купюру, выходит. А я остаюсь допивать кофе. Нужно хорошенько обдумать план действий.
Только бы Алена меня не послала…
***
Дома непривычно тихо.
Я сижу, закутавшись в плед и сжимаю в пальцах рубашку Артура.
От нее еле-еле пахнет парфюмом. Чуть резковато, остро… Но за прожитые вместе годы я привыкла к этому запаху. Он стал для меня неотъемлемой частью мужа. Которого теперь нет.
Горло сдавливает спазмом.
Но глаза по-прежнему сухие. Не могу плакать. Может, на похоронах… До боли прикусываю губы, пытаясь осознать, что больше никто не обнимет за плечи и не шепнет «Все будет хорошо».
Никто не защитит, не решит проблемы, не успокоит какой-нибудь забавной историей или обыкновенной прогулкой.
Ради меня Артур соглашался пройтись под дождем, хотя не любил выбираться куда-то в такую погоду. Или посмотреть неинтересный фильм.
Да, у нас было мало общего. Но это не мешало испытывать к друг другу чувства.
Боль в груди расцветает с утроенной силой.
Нет, я не обижаюсь на мужа, что в последнюю секунду он звал не меня, а бывшую жену. Понимаю, насколько сильно бывает прошлое, а со мной — это уже другое. И все же я так хотела проститься. Сказать хоть несколько слов, чтобы он услышал и, может, ответил.
Ведь я теперь не знаю, как быть.
Что мне делать? Где найти сил управлять фирмой и более того — не пустить ее по миру. Я же совсем не начальница. Нет у меня таких задатков! А еще Ульяна… Конечно, с женщиной все было хорошо. И с обеспечением тоже — Артур заблаговременно позаботился перевести деньги на отдельный счет с ежемесячными выплатами. И в случае — как будто предвидел! — смерти одного из биологических родителей, второй брал на себя ответственность заботы о новорожденном.
С губ срывается протяжный вздох.
Я не представляла пока, как возьму ребенка на руки. Что почувствую… Наверное, если бы я сама выносила…
 
Опять тру глаза, пытаясь прикосновениями отогнать тяжелые мысли.
Надо бы идти в постель и постараться вздремнуть хотя бы пол часа, но не могу. И в желудке свернулся холодный стылый ком.
Мерещится звон медицинских инструментов и резкие голоса врачей. Сумею ли я стать хорошей мамой? И как объяснить дочке про отца? Рассказать, каким человеком он был…
Пальцы мнут белоснежную ткань рубашки.
Так плохо сейчас, что хочется лезть на стену, но я не двигаюсь.
Смотрю на противоположную стену, где висят наши с Артуром фотографии. В полумраке они кажутся черными провалами. Это пугает. И озноб опять бежит по коже волной противных ледяных царапок.
Захлебываясь своим горем, не сразу понимаю, что в дверь звонят.
Встаю и машинально кидаю взгляд на телефон. Но там нет ни одного пропущенного. Странно. Обычно, о визитах предупреждают. А, не важно. Может, кому-то из соседей помощь нужна.
Мы с Артуром неплохо общаемся с… Останавливаюсь, хватаясь за стену, как за спасательный круг. От накатившей боли вздохнуть нельзя — нет больше нас с Артуром. Боже, ну почему я не заставила его лечь на обследование раньше?!
Шумно выдыхаю и все же заставляю себя доползти до домофона.
На воротах видеонаблюдение, да и охрана не пустит в поселок кого попало.
Но едва включаю дисплей, как тут же выключаю обратно.
Сердце делает кульбит, а вместо озноба кидает в жар. Меня опять начинает трясти, но на этот раз от злости.
Ястребовский!
А он какого хрена тут забыл?!
***
Демьян
Не знаю, на что я рассчитывал, но точно не на игнор. Алена абсолютно точно была не рада меня видеть, вот только послать по матери не позволяло воспитание.
Ладно… Мне нужно успеть хотя бы слово вставить. Иначе вот тот охранник, которого я еле уболтал, пинками спустит с лестницы. Я ему не понравился с первого взгляда, а попытка подкупить с треском провалилась.
Снова давлю на кнопку вызова.
Спустя несколько томительных минут, когда охранник уже готов вытолкать меня взашей, Алена все же поднимает.
— Убирайся.
Ну что ж, заслужил. Но все это потом.
— Оболенский… — произношу как можно тише. Не хватало, чтобы охранник что-то услышал.
Но если сейчас Алена повесит трубку… Стискиваю кулаки, запрещая себе об этом думать.
— … Есть очень важная информация, — продолжаю скороговоркой. — Пожалуйста.
Секунды кажутся вечностью.
Алена продолжает хранить ледяное молчание. Оно настолько выразительное, что я прекрасно понимаю, насколько сильно девушка хочет видеть мою рожу.
Будь я последним человеком на земле, Алена бы в мою сторону головы не повернула.
Охранник двигается в мою сторону, но, к счастью, раздается щелчок замка. Калитка приоткрывается.
— У меня оружие, парень, — угрожающе ворчит здоровяк. — Только попробуй что-нибудь выкинуть.
Очень хочется съязвить в ответ, но сдерживаюсь — не в том я положении.
Киваю охраннику и тороплюсь внутрь — пока меня не развернули.
Мимоходом отмечаю, что дом у Бесстужева довольно большой. Три этажа, с огромными окнами и мансардой. Дизайн отличный. Здесь можно вырастить десять детей и каждому по комнате достанется.
«Не люблю большие дома», — шепчет в ушах ласковый голос. — «Неуютные они какие-то».
Аленка как-то делилась мыслями насчет домика своей мечты. А я слушал в пол уха — ерундой казалось. М-да… Какой же я придурок.
Взбегаю по лестнице, но на звонок нажать не успеваю — дверь распахивается, и я опять стискиваю кулаки.
Первым желанием было сграбастать Аленку в охапку и прижать к себе — настолько подавленной она выглядела.
Лицо прямо как мрамор белое, под глазами круги и губы искусаны. Я, конечно, понимал, что она переживает, но настолько… Стискиваю зубы, пытаясь избавиться от гадливого ощущения собственной ненужности. Я для Алены такой же урод, как Оболенский.