ПереКРЕСТок одиночества – 4

– Ответил – произнес он и отвернулся – Спасибо тебе, Охотник.
– Да было бы за что.
– А имя твое то как настоящее?
– Охотник – улыбнулся я – Раньше звали Гниловозом.
– А до этого? Там – дома.
– Уже и не помню. Но вроде как тихим алкашом называли… вроде как… давно это уж было. Филя… а чего ты морщишься? Я же вижу.
– Да шум этот клятый…
Я понимающе кивнул:
– Шепот?
– Он самый. Там дома его и не слышно почти. А тут прямо вгрызается в уши…
– А включите музыку – предложил я – Получится ведь, Касьян?
– Я уж думал никто и не спросит – оживился тот, откладывая отвертку и тянясь к тумблерам – Сейчас все будет. И да, напоминаю – через полчаса у нас первый сеанс связи. Надо будет взобраться куда-нибудь повыше.
– Взберемся – кивнул я – Чего-чего, а холмов тут хватает…
Из динамиков послышались торжественные и довольно уверенные слова:
Сквозь расстоянья и года размеренно и строго,
Идут по БАМу поезда, работает дорога.
И до серебряных седин
Мы беззаботно жить не сможем…
Одной из наших задач была роль мобильного ретранслятора. И я считал эту задачу одной из самых важных. Бункер слишком долго был немым и глухим. И пусть наш вернувшийся голос пока еще был слишком уж слаб – что-то там не все у них ладилось – то вот уши нам требовалось навострить прямо сейчас.
Подняв уверенно идущую машину, что все больше влюбляла меня в себя своей ходкостью, уверенностью и управляемостью, по пологому склону, я покрутился на вершине, выравнивая площадку и заодно осматриваясь в свете фар. При этом мы выдавали себя, но тут поделать было нечего – я не буду тем дураком, кто проглядел затаившегося рядом с дверью матерого медведя. А первым выходить именно мне – правда, через новый потолочный люк, расположенный аккурат рядом с основанием раскладной антенны.
Потушив фары, я закрыл стекла светящегося кокпита специально прилаженными глухими шторами – совет механика Виккентия – и еще минут десять мы просто сидели, допивая настоявшийся чай из старого термоса. Допив, я снарядился, не забыв о защитном козырьке и по наваренным скобам поднялся к потолку, где разблокировал люк. Не без труда подняв тяжеленную крышку, я выставил фонарик и коротко огляделся. Крыша оказался чиста и вскоре я уже сначала отбивал механизм от льда, а затем с хрустом крутил рукоять, сначала поднимая, а затем раскладывая секции антенны. При этом я не забывал постоянно крутить головой по сторонам. Вряд ли сюда сможет забраться здешний медведь – учитывая особенности его телосложения – но не стоит забывать про летающих тварей и родичей светящегося Ахава Гарпунера. Закончив дело, я поспешно захлопнул люк и облегченно выдохнул, ощутив на заболевшей от мороза коже теплы поток вентиляции. По возвращению надо будет поговорить со старым автомехаником Замка – пусть установит над потолочным люком высокую клетку с распашной дверью. Кажется, такие клетки называют акульими…
Пока я стряхивал с одежды снег, радист уже приступил к сеансу связи, буквально прильнув к аппаратуре. Остальные старики присели неподалеку, стараясь не показывать охватившего их волнения. Я понимал их чувства – возможно впервые за последние сорок с лишним лет они были причастны к действительно важному делу. Важному не только для них лично, но и для всего нашего сообщества. Удивительно, но сквозь, казалось бы, навсегда налипшие на их лица обвисшие маски из старой морщинистой плоти проступили лица совсем другие – молодые, волевые, собранные, решительные и с горящими глазами. Именно так в старые советские времена изображали на стенах зданий и метро горящих своим трудом рабочих.
Посидев немного на боковой лавке, я поглядел на холодную и пока только раз разожженную для теста бортовую печку, и поднялся, потянувшись к рюкзаку и винтовке. Поймав вопросительные взгляды, с успокаивающей усмешкой пояснил:
– Короткая разведка. От вездехода отойду не дальше, чем шагов на десять.
 
Так и вышло. Я провел на морозе почти час, хорошо обследовав склоны холма и избегая пользоваться имеющимся фонарем – потустороннего света колоссального Столпа мне уже вполне хватало. Мне удалось отыскать пару охапок промороженного валежника, а еще одну целую лыжу и пластиковую бутылку из-под газированного напитка. Поразительно… земной мусор добрался даже сюда – на иную планету. Впрочем, никакого стыда или сожаления я не испытывал – мы сюда не просились. Но бутылку я прихватил с собой. Вернувшись внутрь машины, сбросил валежник у печи и все правильно понявший бородатый Филимон тут же поднялся со своей койки.
– Что бывает лучше крепко заваренного чайка на живом-то огне? – пробормотал он, присаживаясь у буржуйки – Опять же огня потрескивания ничто заменить не может. Хотя про крепко заваренный чаек я загнул, конечно…
– Пусть будет прямо вот крепко заваренный – улыбнулся я, перчаткой стирая с пластиковой бутылки остатки снега. Внимательно рассмотрев находку, я задумчиво хмыкнул.
Год две тысячи семнадцатый. Самой этикетки нет, равно как и пробки. Осталась только отпечатанная краской дата. Небольшая загадка, подброшенная снежной пустошью. Наиболее вероятный вариант – совсем недавно попавший сюда узник выбросил бутылку в туалетную дыру своей летающей камеры, а штормовой не утихаемый ветер принес ее сюда и уронил в снег, где она и застряла в торосах. Ага… хотя поступок глуповатый… И вроде как поглощенный разжиганием огня Филимон уже успел встать, посмотреть на место, где был прижат мой палец и, почесав седой затылок, пробормотал:
– Кто ж такую справную тару выбросит? Ценность великая… Мне помнится в наследство стеклянная баночка из-под майонеза Провансаль досталась, так я ее берег как мог. Вместо стакана мне была.
Я пожал плечами и отдал бутылку ему:
– Да может и выбросил сдуру. Обычная пластиковая бутылка, какими завалены мусорки современного мира. И не только они. Так что на выброс подобная тара у всех давно идет автоматически. Времена другие сейчас, Филимон.
– Не экономные вы – посетовал старик, отставляя бутылку на столик – В наше время каждый гнутый гвоздь берегли. Помню меня отец заставлял их выпрямлять. Он тогда летнюю кухню в одиночку поднимал, хоть и однорукий после войны, а я у него на побегушках был. То принеси, это подай. А в свободное время гвозди прямил. Я все себе молотком по пальцам попадал и жаловался – зачем мол ты меня заставляешь ржавые гвозди прямить. А отец мне и говорит – выбросить вещь каждый дурак может, а вот в хозяйстве ее приспособить и копейку лишнюю сберечь дано не каждому.
– Мудрые слова – кивнул я – Но в те времена и гвозди иными были, наверное. В наше время все иное.
– Это какое же?
– Одноразовое – ответил я, шагая к рычагу – Одноразовая посуда и другая тара, личные отношения… Все одноразовое и после использования выбрасывается без сожаления. Ну что там, Касьян Кондратович?
Я и сам слышал пробивающиеся сквозь помехи голоса, но хотел услышать мнение нашего специалиста. Радист повернулся и с улыбкой показал большой палец:
– Дотянулись мы до них! Бункер имени Ильича вышел на связь! Радуются встрече в эфире, вопросами сыплют с обоих сторон. И еще третий кто-то пытается докричаться, но до него мы не дотягиваемся.
– Обалдеть – хмыкнул я – Красиво назвали… красиво…
– А как же! О! А ты ведь может даже и не слышал о них? – вопрос задал оживший Сергей Блат, протягивая Филимону тряпичный мешок с чайной смесью.
– О ком?
– О продолжателях светлой идеи социализма, коммунизма и марксизма – кривовато усмехнулся Сергей и я заподозрил, что у него самого с этой канувшей в лету идеологией в свое время были не самые хорошие отношения.
Я не сразу задумался над его словами или вернее просто даже не понял их смыла, но затем удивленно повернулся к нашему штатному механику:
– Серьезно?
– Еще как! – ответил за него Кондрат – А ты как думал?