Код Онегина
«Закрыто на ремонт», — прочел Саша и выматерился отчаянно. Старушка же тогда говорила… Ремонт ремонтом, но если дать пятьдесят баксов — впустят. Он отыскал служебный вход, и его, действительно, впустили даже без пятидесяти баксов, но книг на полках уже не было и старушки не было, а были какие-то бестолковые маляры, и, судя по их лицам, навряд ли они вообще умели читать. Но они сказали ему адрес библиотекарши.
— Документ, понимаете… Платежка. Очень важная. Пожалуйста! Я заплачу за беспокойство.
— Но книги уже упакованы и отправлены на временное хранение в бибколлектор! И зачем же вы положили платежку в книгу? — вздохнула старушка.
— Страничку закладывал. Чтоб не забыть.
— Но ведь, насколько я понимаю, утеря платежного поручения не означает, что с вашими деньгами что-то случилось, — сказала старушка, — у вас же все это есть в компьютере… И банковские проводки…
Саша чертыхнулся про себя: ему и в голову не приходило, что библиотекарша вообще понимает, что такое платежка. Надо было сказать, что он оставил в книге любовное письмо, или фотокарточку сына, или еще верней — билет на самолет. Но теперь уж поздно.
— Начальник у меня строгий, — сказал он, — требует отчета за всякую бумагу.
— Ничего, ничего, — сказала старушка, — мы ненадолго закрылись. Через две недели придете, и я вам даю честное слово, что ваш документ до тех пор никто не тронет.
Саша сперва хотел поехать в этот самый бибколлектор и, рассказав там про забытый в книге билет на самолет и посулив пятьдесят или пусть даже двести баксов, добиться, чтоб ему разрешили порыться в ящиках; но потом он передумал. «А ну как не пустят — это же совок, бюрократия… А потом разболтают этой старушенции, и она подумает: то у него платежка, то билет… Обещает кучу денег… Ну да, для них пятьдесят баксов — это куча… Ей покажется подозрительно, захочет сама найти, что я там оставил… И — сопрет, как пить дать, сопрет! Да и как не спереть с такой зарплатой? Я б на ее месте тоже спер». Саша всегда знал, что библиотекари и другие умственные пролетарии получают мало, но когда кто-то сказал ему, сколько именно, он обалдел. Как они до сих пор не перемерли? Олег говорил, если человек хочет заработать — он заработает, а если не зарабатывает — значит, бездельник либо дурак, и нечего о нем жалеть. Про старушку Олег сказал бы, наверное, что она может устроиться к ним на фирму уборщицей и получать впятеро больше. Саша и с этим был согласен. Но когда он смотрел на старушку, то с трудом мог представить ее уборщицей… Дурак! Надо было сразу предложить ей — пятьсот! Нет — штуку! Сама бы поехала со мной в хранилище и молчала как рыба. С другой стороны — штуку! А за что? За дурацкую фальшивку, новодел? За одну страничку из десяти? Девять-то осталось… Пока экспертиза, пока то да се… А через две недели я и эту заберу».
Он устал. Ночью ему снилась она. Никогда, ни единого раза не приснилось ему, что он ее трахает, они просто гуляли… Шли по какой-то улице, и Сашка с ними, и он во сне понимал, что Сашка не его сын, но все равно Сашку любил, потому что привык к нему. Смилуйся, государыня рыбка…
Когда спец не позвонил Саше в назначенный срок, Саша не испугался, но очень расстроился. Спец, понятно, решил кинуть, и управы на него не сыщешь. Но это и обнадеживало в какой-то мере: значит, есть из-за чего кидать! Залог-то остался у Саши, и залог не маленький! Пусть спец украл одну страничку, но у Саши их аж девять, точнее, пока на руках восемь, но будет девять, когда в подольской библиотеке закончится ремонт.
Саша все-таки позвонил спецу сам. Но тот не ответил. Сашу это не удивило. Он достал листочки из ящика стола, в который раз полюбовался на них, какие они ветхие и дрянные. Кой-как он разобрал некоторые отдельные слова на листочках, например: «и», «вотъ», «молоко», «Фебъ», «восторгъ», «рубашка». Но они ни во что осмысленное не складывались.
— Что за вздор, — сказал Большой, — откуда ты взял такие слова?! Я ж еще не начинал писать эти чертовы стихи.
— Так начинай, кто тебе не дает?! Где ты все время ходишь?! — От усталости Мелкий начал уже огрызаться. — Он ходит с этими листками уже несколько дней; должен же он был прочесть хоть какие-нибудь слова!
— Почерк-то неразборчивый.
— Ну, в таком случае он просто прочел эти слова неправильно… Но почему почерк неразборчивый, если это беловик?
— Ас чего ты взял, что это беловик? — удивился Большой.
— У нас написано, что это были стихи, тщательно перебеленные изящным почерком.
— Вернись и исправь. Напиши, что это был черновик, листки сплошь почерканные, в исправлениях, в кляксах… (Мелкий послушно сделал это.) И потом, Пушкин был очень взволнован, когда писал эти стихи.
— Почему он был очень взволнован?
— Была причина — потом скажу… Короче, постарайся пока обходиться без стихов, ладно?
Мелкий угрюмо кивнул.
К этому времени Саша уже знал, что Пушкин любил рисовать всякие картинки на своих рукописях; на одном из листков, действительно, картинка была. Прикольная картинка: курчавый человечек в длиннополом пиджаке стоит перед зеркалом, а из зеркала на него смотрит черная кошка; впрочем, это, наверное, была просто клякса. Но губу раскатывать было рано. Любой дурак или жулик мог найти старинную бумагу, нарисовать на ней картинку и написать эти каракули. Однако же спец не позвонил, а это что-нибудь да значило.
Саша знал теперь не только про рисунки, он много чего знал; не поленился, прочел в Интернете биографию Пушкина. И не только. Он также — никто не подсказал, сам додумался! — набрал в поисковой строке слова «пушкин остафьево» и узнал, что в Остафьеве у Пушкина был друг, князь Вяземский, и Пушкин к нему в гости приезжал, а значит, мог ходить-бродить по деревне. Князь… А сам-то Пушкин был князем или там графом? В школе этого не говорили, но, наверное, был, иначе как бы он мог быть дворянином? Саша плохо в этих вещах разбирался, даже не знал точно, кто выше — граф, князь или герцог. Нет, герцог, кажется, бывает только в Англии. Олег как-то — когда купил себе титул и герб — объяснял Саше всю эту премудрость, но у Саши в одно ухо влетело, а в другое вылетело. Саша считал, что не только ему, но даже Олегу рановато еще покупать титул и герб.
Еще Саша прочел, что в доме Вяземского теперь музей. И точно — есть музей, Саша слыхал от местных! Как это удачно вышло, что он именно в Остафьеве участок с домиком-развалюхой купил! (Нет, домик, конечно, был не пушкинской постройки, а советской, сразу видно.) Дорого было, хоть и развалюха: Остафьево-то почти Москва. Два шага до Щербинки, а из Щербинки Бутово видать. А он купил, не поскупился. Могла ли прежняя хозяйка участка — пенсионерка, с виду вроде той подольской старушки, но ушлая и жадная как черт, — знать, почему на ее участке старые рукописи валяются? Может, и могла, но какая Саше разница, откуда взялись бумажки? К чему забивать голову ненужными вещами? Да и не могла, конечно; знала б — сама давно выкопала.
С Остафьевом-то Саше подфартило, однако сильно радоваться пока было нечему. Недели не прошло, а у него уже уплыли два листочка! Он решил твердо, что больше ни одного из рук не выпустит и ни на какую экспертизу никому не оставит, как бы его ни упрашивали. Но куда ж дальше-то сунуться? Может, спец еще объявится? Надо подождать? Саша нервничал. Он и спать стал хуже с тех пор, как нашел рукопись, хотя это, возможно, было просто из-за отсутствия Кати. Он не хотел спать с другими, пока Кати нет: ужасно боялся заразиться и заразить Катю, она не из тех, кто может такое простить. И не только спал плохо: вообще настроение было какое-то мутное: один раз ему почудилось, будто его машину ведут, а когда он в супермаркете увидал негра, то почему-то решил, что это тот самый негр, который в Подольске наступил ему на ногу. Это был, конечно, вздор: лишь специалист может отличить одного негра от другого, и штаны на негре были не лиловые, а красные. Да хоть бы и тот негр — ну и что? Негр такой же свободный человек, как и Саша, и волен шляться где ему вздумается.