Лучезарно-голубое

– Более или менее, – ответил Джонни. – Его ребенок. Ее ребенок. Их общий ребенок.
– Верно. Они все носились с Кристи, и ей это очень нравилось. Ей нравилось, что принадлежность к семье Барти считается престижной, нравился тот комфорт, в котором она жила в этом доме. Она не могла понять, почему я хотел, чтобы мы уехали и жили в бедности. Я мог бы найти работу на севере, но это означало бы, что нам придется жить очень и очень скромно. Кристи была бы прикована к дому, и ребенок целиком лежал бы на ней. Теперь-то я понимаю точку зрения Кристи. А тогда я был молодым человеком, пострадавшим на войне, героем в своих собственных глазах, которым пренебрегают. Я был растерян, обижен. Я хотел быть главой своей семьи. В доме Барти главой семьи был старик, его жена управляла домом, а Натаниэль со своими картинами и элегантными кошачьими манерами был наследным принцем. По крайней мере, так считала старуха.
Голос Макколи изменился, он стал более резким и хриплым. Лицо стало жестче. «Молодой Макколи, – подумал Джонни, – был отнюдь не святым».
– Младшее поколение семьи уезжало из дома и возвращалось, – продолжал Макколи. – Молодой Барт поступил на военную службу. Я не мог служить из-за ноги. Если бы не это, я бы тоже, думаю, ушел. От Дика они избавились, отправив его в военную школу неподалеку. Парень был неуправляемым. Мать его умерла, а Натаниэль, его отец, не мог с ним ничего поделать. Только старик имел на Дика какое-то влияние.
Поэтому в этом доме Кристи была всеобщей любимицей. Ей исполнилось только двадцать два года, она была хорошенькая и веселая. Дом был полон слуг, которые всегда заботились о ее нарядах, носились с ее ребенком. Моим ребенком.
Я не мог уговорить Кристи уехать оттуда. У нее были разумные доводы против этого. Я не мог сказать ей: моя гордость не позволяет мне оставаться здесь. Хотя дело было именно в этом. Поэтому я пристрастился к выпивке. Я часто ездил в город. Это был маленький городишко, и, по-моему, все за мной следили. Иногда домой меня просто приносили. Мне понравилось ходить в один бар, который держала женщина с дурной, по мнению семейства Барти, репутацией…
– Она хотела быть моим другом, – продолжал Макколи. – У Кейт было доброе сердце. Она слушала, как я ругал семейку Барти, жаловался на Кристи и жалел себя. Потом на следующее утро Кристи обычно смотрела на меня своими ясными спокойными глазами, мне было стыдно, и все становилось еще хуже, чем прежде.
Он тяжело вздохнул и стиснул пальцы.
– Ну, ладно. В ту ночь я был с Кейт. Мы были вдвоем в ее комнате. Я сильно перебрал, но не хотел, чтобы кто-нибудь помогал мне добираться до дома. Кейт понимала, что это задевает мое самолюбие. Она пыталась помочь мне протрезветь. Домой я вернулся не очень поздно, примерно в полночь. Я вылез из автобуса и, шатаясь, пошел по аллее. Это была длинная аллея. Я открыл переднюю дверь своим ключом. Такие старомодные двойные двери. Старомодный зал, обшитый деревянными панелями.
По мере того как он углублялся в описание дома, картина оживала перед глазами Джонни.
– Войдя в дом, я увидел, что в кабинете старика горит свет. Кабинетом была небольшая комната внизу напротив лестницы. Я прошел через зал и заметил на красном ковре большой железный подсвечник. Это было странно. Я поднял его, чтобы отнести на место. Обычно он стоял в кабинете. Я зашел туда и увидел Кристи. Она лежала на полу. Ее голова была в крови. Кристи была мертва – я сразу же понял это. Вокруг нее были рассыпаны деньги.
Я оцепенел, мне стало нехорошо, я еще надеялся, что это просто пьяный кошмар. Я стоял там, пока не услышал, как старик сказал: «Не двигайся». Он стоял на лестнице, и в руках у него было ружье.
Кристи была мертва. Орудием убийства оказался подсвечник. На нем была ее кровь, и я держал его в руках.
– Стечение обстоятельств, – сказал Джонни, почувствовав, как у него пересохло во рту.
– Но это еще не все, – сказал Макколи. – Висевший на стене сейф был открыт. Все деньги, разбросанные по полу, были оттуда. Теперь я должен рассказать вам о тех булавках. – Он снова глубоко вздохнул. – Старая леди подарила Кристи на день рождения булавку с драгоценными камнями. Она была примерно один дюйм в диаметре, плоская, сделана в виде цветка: шесть лепестков, украшенных жемчугом. В центре бриллиант. Стоила, я думаю, около двухсот долларов. Кристи попросила старика положить булавку в сейф. У Кейт…
 
Макколи вытер лоб ладонью.
– У Кейт тоже была такая же булавка. – Он посмотрел в глаза Джонни с какой-то странной жалостью, будто говоря: «Знаю, знаю, вы просто не сможете этому поверить».
– Как-то раз я мечтал, сидя у Кейт со стаканчиком вина. «Мы могли бы продать ценную булавку моей жены, – сказал я, – набрать денег и уехать всей семьей на север». Кейт попросила, чтобы я описал булавку, а потом достала точно такую же из своей шкатулки с безделушками. Она сказала, что эту булавку ей давным-давно подарил Натаниэль Барти. Кейт попросила меня никому не говорить об этом, потому что опасалась скандала. Она удивилась, что булавка Кристи считалась очень ценной. Если ее была точно такая же, то возможно, что и она тоже ценная. Потому я и взял булавку Кейт домой. Я показал булавку Кейт Кристи, Кристи достала свою, и мы их сравнили. Они были похожи как две капли воды, поэтому мы поверили всему, что говорила Кейт. Кристи все знала о Кейт и, в общем, понимала меня. Но только до известной степени.
Макколи с усилием стряхнул тень прошлого, и боль в его глазах исчезла.
– Старуха рассказывала Кристи, что булавку купил ее первый муж. Мы подумали, что, вероятно, он купил пару, а старуха подарила одну из них Натаниэлю или его жене Джозефине. В любом случае, это показалось нам очень забавным. Потому что Натаниэль был ну прямо как домашний котенок. Его отец разочаровался в нем и часто бывал с ним резок. А старуха, наоборот, всегда была на стороне Натаниэля, – грустно размышлял Макколи.
– Продолжайте, – сказал священник.
– Ну, хорошо. В эту ночь булавка Кристи лежала в сейфе. А булавка Кейт была в моем кармане, я собирался вернуть ее. Я носил ее в кармане целую неделю. Понимаете, в ту ночь я снова изрядно перебрал и совершенно забыл об этой булавке.
Когда приехала полиция – старик велел Натаниэлю вызвать ее – меня обыскали и нашли булавку Кейт. Потом они обнаружили, что булавки Кристи в сейфе не было. Это, по их мнению, доказывало, что я открывал сейф, – голос Макколи стал бесцветным, в нем звучала безнадежность.
– Понятно, – сказал Джонни. – Но вы уверены, что булавка Кристи в этот день вообще была в сейфе?
– О, да. В тот день после обеда Кристи попросила старика положить булавку в сейф. Старик весь вечер читал в кабинете. Он не стал бы лгать.
Джонни нахмурился.
– Скажите, а деньги тоже пропали?
– Я не знаю, – ответил Макколи. – Если и пропали, то немного, старик никогда не пересчитывал то, что держал в сейфе.
– А почему Кристи спустилась вниз?
– Возможно, ей понадобилось что-нибудь для ребенка. – Макколи выглядел безутешным. – Мы не смогли точно узнать.
– А что было дальше?
– Старуха сказала, что услышала сердитые голоса и разбудила мужа. Натаниэль заявил, что он не спал и тоже слышал голоса. Их версия была такова: я открыл сейф, чтобы взять булавку и продать ее. Кристи застала меня на месте преступления. Мы поссорились, и я ударил ее. Они допускали, что я, возможно, не хотел ударить ее так сильно. Но я был пьян. Я пытался открыть чужой сейф. Вы понимаете меня?
– Думаю, да, – ответил Джонни.
– Вот и все, на чем строилось обвинение.
– А Кейт?
– Свидетелям с моей стороны не поверили, – терпеливо объяснял Макколи. – Кейт была на суде и рассказала о булавке и о том, что она получила ее от Натаниэля. Но никто не помнил, что когда-либо видел эту булавку у Кейт. А потом Натаниэль поклялся, что никогда не отдавал ей никакой булавки, он даже показал эту булавку суду. – Джонни прищурился, а Макколи между тем продолжал: – Поэтому все решили, что эта чудовищная ложь была сфабрикована, чтобы спасти меня. У Натаниэля Барти никогда не могло быть никаких отношений с женщиной, вроде Кейт. Никто не поверил словам «такой женщины, как Кейт», никто. Не поверили и такому человеку, как я, который пил и знался с женщинами, имея жену и ребенка. А Кристи, единственного человека, который знал правду, не было в живых.