Учитель танцев (третья скрижаль завета)

Из последних сил Сиддхартха поднялся с земли и побрел прочь из леса. Его подобрала милая девушка. Она напоила изможденного царевича молоком и накормила рисом. Жизнь возвращалась в умиравшее только что тело Сиддхартхи.
—Все намного сложнее и вместе с тем, намного проще, — сказал себе Сиддхартха. — Мне предстоят великие испытания… Я хочу встретиться с Марой — духом Тьмы.
Сиддхартха сел под деревом бо и устремил свой взгляд на восток. Мара принял его вызов. Он и сам уже давно ждал этой встречи с будущим Буддой. Тьма невозможна без Света, но она готова и погибнуть, если это поможет ей уничтожить Свет.
Черные тучи заволокли небо, душное пекло обожгло лицо Сиддхартхи.
Сиддхартха, — обратился к нему Мара, — зачем ты упорствуешь? Какую истину ты хочешь найти? Да, бедность — это страдание. Но оглянись вокруг — ты можешь вла деть этим миром! Вернись во дворец и царствуй. Я дам тебе все!
Все, что ты можешь дать мне, — тлен! — ответил ему Сиддхартха. — Не затем человеку дана жизнь, чтобы он собирал богат ства. Ибо чем больше тебе дано, тем больше будет у тебя отнято. Не в сокровищах избавление от страдания, но в истине!
Еще чернее стало небо, еще сильнее опаляла Сиддхартху душная гарь.
— Послушай меня, Сиддхартха, ты ведь мудр, продолжал Мара. — Я дам тебе средство от боли, эликсир счастья. Ты сможешь распорядиться им, как захочешь. Не будет больше болезней, не будет страдания, ты принесешь людям избавление от тяжких мук. Подумай!
— Человек боится боли, в этом причина его страдания, — отвечал Сиддхартха. — Но надо ли освобождать человека от боли, если можно освободить его от страха? Не в отсутствии боли избавление от страдания, но в бесстрашии сердца, что живет в свете истины!
Небо превратилось в выжженную пустыню, воздух раскалился и тек, словно раскаленная лава.
Хорошо, Сиддхартха, — Мара неистовствовал. — Я согласен на самую большую цену. Ты получишь бессмертие. Ведь ты его ищешь, о мудрейший из мудрых! Умерь себя, смерть больше не коснется жизни, ты дашь людям то, о чем они мечтают! Соглашайся!
Как же ты смешон, Мара, когда пытаешься обманывать, — улыбнулся Сиддхартха. — Ты Царь Иллюзии, а потому все, от чего ты предлагаешь избавиться, — только иллюзия. Ты говоришь мне о бедности, болезнях и смерти. Их я считал причиной страдания.
Но теперь ты выдал себя самого, Мара! Не я, но ты сказал мне, что есть лишь одна иллюзия, и имя ее — страдание! Да, мир — это страдание. Но ведь и сам мир — это только иллюзия. Ты открыл мне глаза, Мара: страдание иллюзорно!
Спасибо тебе, я счастлив теперь, ты освободил меня от страдания!
И в этот миг очищающим ливнем обрушилось на землю небо. Рассеялась мгла, и очнулось от сна все живое. Тысячи диких животных пришли на поклон к царю Истины. Свежесть небесного свода, словно тога, обняла плечи Сиддхартхи, а его душа услышала пение Вечности.
Сиддхартха пробудился. С тех пор его зовут Буддой — то есть «Пробужденным"».
Данила окончил свой рассказ, пребывая все в той же сосредоточенности. Я рассмеялся:
Лекция, читанная профессором Данилой о жизни Будды — Индийского Учителя Жизни.
Типа того… — нахмурился Данила и ушел в свою комнату.
А я взял зачем-то эту книжку и перечитал ее.
—Данила, послушай! — позвал я своего друга. — Ты же полностью переврал всю вторую половину текста!
Данила появился в дверном проеме, смерил меня взглядом и честно признался:
—Да, переврал. Так правильнее. Сказав это, он уже собрался снова уйти к себе, но задержался. — Знаешь, я думаю, что мы уже начали искать третью скрижаль
 
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Аня сидела в первом ряду партера и, не отрываясь, смотрела на сцену.
Рисунок завораживающего танца то двоился, а то и вовсе плыл перед ее глазами — два соленых озерца, окаймленные изогнутыми ресницами, словно линзы, играли со светом рамп и прожекторов.
Нет, Аня плакала не от умиления и не от восторга.
Она плакала, потому что ощущала нестерпимую боль.
На сцене был Он… Максим. Три года назад она была просто поклонницей его таланта, потом — ученицей, а еще через год — счастливой любовницей. Теперь, на протяжении уже нескольких месяцев, она выполняет роль его сиделки.
Врачи запретили ему танцевать. Смешно.
Он умрет на сцене и будет счастлив…
*******
Максиму казалось, что он не танцует, а продирается сквозь толщу воды. Ноги ныли, словно налитые свинцом. Тяжелые грузы, казалось, были привязаны к его рукам. Каждое движение давалось ему с усилием и причиняло нестерпимую боль.
Глаза Максима почти ослепли и слезились. Он двигался по сцене, ориентируясь только по свету. Сцена — освещенное пространство, за краем сцены начинается темнота — там зал. Он не должен пересекать границу света и тьмы.
Музыка звучала странно, как будто бы протяжный механизм стал зажевывать пленку. Ритм приходилось держать по внутреннему чутью, но тело все равно запаздывало, не выдерживало, сопротивлялось.
Стопы из сложного инструмента — пятки, носки, подъем — превратились в обрубки-неваляшки. Держать равновесие становилось все сложнее и сложнее, Максим нелепо балансировал, двигаясь по абсолютно ровной поверхности сцены.
Прыжок, пробежка, разворот, движение вспять, снова прыжок, серия батманов… Борьба с болью и отчаянием. Если бы Господь задумал наказать Максима за какие-то прегрешения, то Ему вряд ли удалось бы найти более изощренное проклятие.
Лишить возможности танцевать… В воздухе, воде и пище Максим нуждался меньше, чем в танце. Это правда.
Он хотел танцевать с трех лет. Может быть, это желание возникло в нем и раньше, но он помнил себя только с трех лет. И столько, сколько он помнил себя, он мечтал, что будет танцовщиком. Великим танцовщиком.
С детства Максим был слабым и болезненным ребенком. Попытки родителей отдать мальчика хоть в какую-нибудь спортивную секцию, чтобы улучшить его здоровье, успехом не увенчались.
Всякий раз очередная болезнь на несколько месяцев лишала его возможности посещать спортивную группу, и его исключали. Впрочем, он и не хотел быть спортсменом, он хотел только танцевать. Но разве мальчику подстать быть танцовщиком?..
И тогда его мама, отчаявшись, поехала в деревню, к бабке. Она надеялась, что та даст им какое-нибудь лечебное снадобье или прочтет заговор. Хоть что-нибудь, чтобы ребенок не мучился и не скитался больше по больницам.
— Нет для него никаких снадобий, дочка! — выкрикнула с порога сгорбленная старуха в шерстяном платке. — Ничего нет! Он будет у тебя учителем… Учителем танцев! Этим только и спасется!
Так этот неприветливый разговор и закончился.
Потом на протяжении многих лет Максим вспоминал и мысленно благодарил эту странную женщину. Его мать, ошарашенная ответом бабки, действительно отдала Максима в хореографическую студию, и он начал заниматься танцем. Истово, с полной самоотдачей.
— Вы просто куски мрамора, от которых я должен отсечь лишнее, — сказал преподаватель своим новобранцам на первом занятии в хореографической студии.
Процесс «отсечения лишнего» занял несколько лет — в зале, на протертых матах, перед зеркалом у станка (так балетные называют деревянный брус, закрепленный на уровне пояса), под аккомпанемент старого, всегда чуть-чуть расстроенного пианино.
Максим любил и ненавидел свою учебу. Любил — потому что, наконец, он мог заниматься тем, чем хотел. Ненавидел — потому что сама форма преподавания казалась ему ущербной и примитивной. Он вроде бы и учился, но, казалось, занимался чем-то не тем.
После «отсечения лишнего» преподаватель перешел к следующей стадии: он начал ставить танцы, в которых его ученикам отводилась роль марионеток. Каждый из них должен был зазубрить некие движения и траекторию перемещения по сцене. Все.
Максим переживал эту стадию обучения мучительно. Его тело просто отказывалось слушать команды, выплясывать в кордебалетах приписанные ему па. Максим жаждал движения ,он хотел слиться с музыкой и выразить танцем свои чувства.