Осьмушка

Девы, вырастая из детских домашних прозвищ, сами берут себе имена. Имена, достойные памяти и даже книг. Как отважные воительницы прошлых времён, отчаянные странницы – сёстры удачи, искусные ремесленницы, слагающие песни жрицы, постигающие глубокие тайны мира учёные, художницы, охотницы и хранительницы историй. Поселись племя в более бойком месте – славилось бы, как прежде, и ловкими умными дочерьми, нажившими и приумножающими торговое богатство.
Старшие жёны разрешали дедушке баловаться – высекать рисунки на стенах старых палат, там, где они жили раньше. Конечно, не главных и не парадных, но всё-таки. Изящные фигурки, явившие себя из-под дедушкиной руки, казалось, вот сейчас сойдут со стен и пустятся в пляс. В них чудилось живое движение, какое не всегда встретишь даже на работах признанных мастериц. Жёны ворчали иногда, что его маленькие руки, того и гляди, совсем огрубеют от кремнёвых резцов и прочих инструментов такого трудного и неподобающего ойя искусства. Отец рассказывал: дедушка каждый день густо намазывал ладони очищенным жиром белухи или тюленя. Дедушку звали: Тихий.
Отец был очень умён. Отец любил книги и истории. Знал на память сотни прекрасных гимнов, бывало даже складывал свои. Умел извлекать тонкую музыку из всего, что в добрую минуту попадалось под руку – из камней, из самой обыкновенной утвари, даже из оружия, к которому вообще-то запрещено прикасаться ойя. За долгую жизнь успел вырастить трёх сыновей – редко какому ойя выпадает такая неслыханная удача. Отца звали: Красивый.
Дева или жена говорит о себе так: «я сделала», «я хочу», «я смогу».
Ойя должен говорить иначе: «сделалось», «хочется», «удастся».
Вроде бы то же самое, но нет.
«Мне удалось сбежать?»
Нет. Было совсем не так.
«Я перетёр зубами кляп. Я выждал удачное время. Я изловчился незаметно распутать узел на запястьях, которым они меня связали. Я чувствовал боль и слабость. Я очень боялся. И всё-таки я утёк. Когда я совсем устал, готов был сдаться, и даже, наверное, умереть, я встретил союзницу и друга».
Да, вот теперь оно звучит правдиво.
«Я чувствовал себя более слабым, чем когда-либо в жизни. Я плакал и думал, что ничего не смогу, но всё-таки я попытался изо всех сил, и даже без голоса зачаровал раны, которые могучий враг нанёс моей союзнице-другу в жестоком бою. Я знал как, но никогда раньше такого не делал. Я утешил боль и унял кровь».
Так непривычно это должно звучать, так странно хотя бы проговаривать всё это молча про себя. Не как случившиеся с юным ойя, ещё не долинявшим до первых смотрин, а как свои собственные настоящие деяния. Ни о чём подобном не повествовали хранительницы историй и их бесценные книги. До такого не додумывался даже умный отец.
И это похоже на чары. Это помогает справиться со страхом и усталостью – не хуже родной воды, чистой и прохладной.
«Я смогу. Я перелезу через вот это… упавшее дерево, и сделаю ещё шаг по сухому дну, и ещё. Без дружьей помощи я смог бы немногое, но теперь я смогу. Я хочу вернуться домой, и я вернусь».
Друг и союзница, наверное, настоящая дева. Прямо как из книжных историй: сильная, смелая и благородная. Хотя, может быть, она и из орков, про которых говорят, что они совсем не делятся на дев и мальчиков и не знают ясных законов разумного мира. Встреча с ней – невероятная удача, но удача любит храбрых и верных своей воле. Так говорят лучшие из песен и сказаний.
Значит, теперь необходимо быть храбрым. И продолжать идти.
* * *
У Пенни кружится голова.
Или не так: голова-то крепко держится, зато время от времени принимается дурнотно покачиваться весь остальной мир. Найдя ручеёк, сирений парнишка сильно взбодрился, чапает себе – не очень ловко, да уж как может. Там, где позволяет русло – шлёпает ногами прямо по ручью, но не выпускает Пенни из виду. Когда нужна передышка, он усаживается к ручью, а то и прямо в него, прикрывает глаза, ощупывает синячину на горле, тихо щёлкает языком.
Пенни тогда обнимает ближайшее удобное деревцо, чтобы не садиться, не терять потом силы, опять поднимаясь в рост.
Вот интересно, может ли он так же поправить себе голос, как подлечил ей обе раны? Наверное, тут сложнее: всё-таки визгучесть грозную ему притушили какой-то отравой. Шприцов Пенни нашла несколько: скорее всего, зелье само рассасывается через какое-то время, и немота не навсегда парнишку одолела. Вряд ли те трое рассчитывали несколько сирен наловить, своими-то общими силами. Ха. Большинство сирен куда как полютее этого, так просто с ними не сладишь. А только парень-то сумел убежать…
Такими размышлениями удобно отвлекаться.
Солнце падает к закату. Тени становятся всё гуще, комары шалеют. И так лишней крови нет, самой-то едва хватает, а тут ещё вы налетели, гады бессовестные.
Кожа у межняка всё-таки потолще и поплотнее человеческой, но и донимают же эти летучие упыри. Вот парнишку они практически не беспокоят, может быть, им не нравится сиренья негорячая кровь. В клане по вечеру обходятся листвяным дымом, да ещё иногда какой-то кудрявой травкой, которую комарьё вроде как не терпит. Здесь, в лесу, Пенелопа не видит ничего похожего, чтобы растереть между пальцев да мазнуть у виска – то-то стало бы тошно комарику. При очередной передышке она мажет лицо и руки жирным илом, и это немного помогает.
Да и то сказать, с комариком воевать – не с людями на ножах драться…
Межняк не знает, много ли они прошли, далеко ли ещё до сиреньего озера. Может быть, ещё порядочно. Моторов она давненько уже не слышит, да и были ли они в самом деле, или только чудились? Могло ли случиться, что эти воры нашли своего друга-мертвеца и решили отстать, не связываться? Пенни надеется, что так и есть, да только по-настоящему не верит. Чего можно ждать от тех, кто крадёт живую сирену из воды? Да уж явно ничего хорошего.
…Вот бы тогда согласиться и пойти с Ёной копать синь-луковки. Глядишь, и впрямь научилась бы их отличать. Нашла бы себе пожевать, а то уже к вечеру и живот подводит. Уж в лесу-то наверняка растёт немало съедобного, а она, столько-то с кланом прожив, до сих пор почти ничего не знает. За весь день только и встретила два кусточка полуспелой брусничной ягоды, кислящей до невозможности, а совать в рот неведомо что наугад – скверная идея.
Орки не колдуют, и почти ко всякой ворожбе относятся с подозрением. А всё-таки по рассказам следует, что и между ними водятся некоторые чары; особенно между теми, кто друг в дружку влюблены. Тогда орк вроде бы способен почувствовать, что зазноба в беде, и разыскать, и прийти на помощь. Вот бы тогда пойти с Ёной копать синь-луковки. Вот бы всё было как в каком-нибудь идиотском фильме: чернявый бы почувствовал, что она попала в переплёт, и отправился бы выручать, да хорошо бы ещё не один, а с половиной клана!
Ага, конечно, жди. Только на себя и моги рассчитывать.
* * *
Когда вечерний свет из рыжего помалу делается совсем лиловым, Пенни уже не может одолеть своей усталости и тоски. Да и парнишка тоже еле шевелится. Весь последний час они идут, крепко держась за руки, как дети.