Проклятие рода

Не ответил Федор, но головой покачал в согласии. Ночью плотника наняли, целый рубль не пожалели на святотатство. Тот отнекивался сперва, но деньги пересилили. Откопал сперва, потом гробик наверх вытащил. Сам выбрался.
- Давай, давай! – Дьяки поторапливали.
 Плотник поднатужился, заскрипели доски под топором, отворилась крышка. Путятин шагнул вперед, знаком показал – отойди! Сам, перекрестившись, руку сунул, пощупал боязливо. Потом достал решительно, тряпье развернул, показал Раку.
Тот охнул:
- Полено!
- То-то! – Кивнул Потата. И плотнику. – Засыпай обратно, что все, как было. И язык за зубами! – Тот затряс головой, слово молвить боялся.
Дьяки отошли в сторонку.
- А был ли вовсе младенец, что думаешь, Григорий? – шепотом спросил Рак Потату. – Может чего померещилось дуре-игуменье?
- Был ли, не был. Мы что с тобой видели? Полено! Вот о том и донесем государю! Может… Соломония того… - покрутил рукой у головы, - разумом повредилась… сколь лет ждали они с князем… Вот и привиделось ей! Полено взяла и на руках качала. А монахини… - махнул рукой, - что с них взять, дуры богомольные, поверили, растрезвонили.
- Ох, не нравиться мне все это!
- Кому понравиться?
- Хотя слыхал я про такое… - задумчиво произнес Рак.
- Какое?
- Ходит баба, ходит… коли ребенка очень хочет… а Господь не дает!
- Ну и… не тяни, Федор!
- Пузо расти у нее начинает… а в срок ничего не урождается. Так и ходит дальше с пузом… Может и прав ты? С Соломонией тако же приключилось? А потом и разумом повредиться недолго…
- Ладно. С этим-то что? – украдкой показал Потата на плотника, завершавшего уже свою работу.
- А вот что! Постой-ка здесь, посмотри! – Ответил Рак, отошел в сторону, подозвал одного из сынов боярских, что в охране с ними были. На плотника тайком показал:
- Закончит, все восстановит, убей! Но тихо! Потом за ворота и в реку! У него рубль есть – себе возьмешь. Понял?
- Чего не понять! Исполним! – Ответил ко всему привычный воин и шмыгнул в темноту. Рак вернулся к Путятину. Дьяки постояли, убедились, что плотник все исполнил, как надо. Тот распрямился, замер ненадолго над могилкой, перекрестился, и зашагал куда-то в темноту, унося на плече нехитрый инструмент. Через несколько мгновений лишь тихий стон донесся. Все было кончено. Дьяки заторопились на Москву.
Рухнули в ноги великому князю посланники. Боясь в глаза заглянуть, все поведали, что видели. Василий сидел в задумчивости, подбородок выбритый тер – бороду-то сбрил в угоду Елене, ухватиться не за что. Вездесущий Захарьин молвил:
- Что не делается, государь, все к лучшему! Был ли младенец, нет ли… уже нет точно! Раз полено в гроб запихали! Думаю, разжалобить хотела тебя сестра София, а может игрище какое устроила…
- Ведовство? – нахмурился князь.
- Нет… - покачал головой боярин. – Думаю, от расстройства сильного, умом чуть повредилась монахиня… Вот и привиделось ей… Будто на сносях была.
Василий молчал.
- А теперь, государь, в знак вестей добрых, и своего благоволения, отпиши ты для Соло…, - поправился, - для сестры Софию деревеньку какую… Дескать помнишь ее, и не со зла все сделано, а за ради всей земли русской. А коль и случилось, что там… неведомое… был, не был…, то в утешение ей деревеньку, что опалы нет твоей на ней, дабы век свой безбедно доживала…
- Так был кто? – Поднял голову Василий.
- То без разницы теперь, великий князь! – Терпеливо повторил Захарьин. – Забудь! Полено было деревянное! Что они…, – на дьяков, в ногах государя валявшихся, показал, - пред твоими светлыми очами напраслину городить будут?
- Скажи, дьяку Мишурину, чтоб отписал Соло… - сам оговорился, - сестре Софии… деревеньку под Суздалем… Вышеславское, кажись… Были мы там как-то, сильно ей понравилось… Поля там красивые…
- Вот и славно, государь! Мигом Федька грамоту составит.
- Хорошо! Идите, за весть хорошую по кафтану вам жалую! – кинул дьякам. Те, кланяясь непрерывно, задом, задом, да вон из палаты.
- Что еще у тебя Михаил Юрьевич? – Устало спросил Василий. На спинку высокую откинулся, потер переносицу. Отпускало. Вторую неделю почитай жил в неведении страшном… в ожидании позора великого…
 
- Поджогина-то ослобони, государь! Насиделся уже поди… - Боярин потупил глаза, стоял на посох опершись, чуть раскачиваясь… - Все видишь сам, как разрешилось… Никого и не было…
- Ладно. – Кивнул Василий. – Голова не глупая у него… попутал лукавый… сплетни бабьи…
- Вот-вот! – Поддакнул ему Захарьин. – И второе…
- Ну что еще… - Василий уже открыто тяготился. Лишь уважение к верному боярину удерживало от резких речей.
- Дядя государыни нашей, Елены свет Васильевны… князь Михаил Глинский, не засиделся ли тоже?
Василий внимательно посмотрел на Захарьина. Покачал головой:
- И она просила!
- Ну, так порадуй жену свою драгоценную! – прищурился боярин. – Сирота ведь она. Один князь Михаил ей за отца будет. Негоже государыни батюшку в темнице держать. Да и воин был он славный. А что до ошибок, так кто ж в молодости от них убережен? А ныне верный слуга твой будет! Литве с Польшей грозное напоминание. Сам ведаешь, их Сигизмунд упрямо величает себя королем русским и прусским, требует Смоленск назад, на Новгород со Псковом замахивается. Дмитрий Герасимов, что ты в Рим отсылал, вернулся с посланником папским епископом Иоанном Франциском, дескать, посредничать будет. Только дело дальше слов не двигается. Силу показать надобно! Ну а кто как ни князь Михаил для Литвы угроза?
- Будь по сему! Прикажи моим словом отпустить князя Глинского и представить мне его и жене Елене Васильевне!
Так все и разрешилось!
Шигона Поджогин - хитроумный Улисс наш, в темнице сидючи время тоже даром не терял. Через людей верных с греками учеными сносился – подарок государю готовил. Родословную написали для всего рода Глинских: Алекса, что прародителем их был, внуком самому Мамаю доводился, а Мамай к знатному роду Киятов относился, что кочевали по Волге еще до Чингиз-хана. Один из предков Мамая на дочери великого хана женился, оттого стал тоже именоваться царского рода. Сам Алекса перешел на службу к литовскому князю Витовту. Там вместе с сыном Иваном и православие принял. На Ворскле город Глинск основали, оттого и прозываться стали Глинскими. И гладко все так получилось… Теперь Глинские на одной ноге стояли с наследниками Чингиз-хана, потомками правителей Большой Орды, Крыма и Казани. Дьяки ученые буквы тщательно вырисовывали, вензелями красными расписывали – красотища.
Опальный Поджогин как развернул сей пергамент перед государем, да женой его, все восхитились. Василий, расчувствовавшись, приказал кафтан золотом шитый со своего плеча жаловать дворецкому. Так опала и закончилась. Правда, нет-нет, да нахмуриться Василий, взглянув на Поджогина. Припоминает…
Вышел на свет Божий и князь Михаил Глинский. Защипало в глазах от света ясного. Поседевший, как лунь, но все еще мощный старик богатырского сложения стоял посреди двора казенного, жадно дышал воздухом свободы. На плечах его покоилась шуба боярская – та самая, что подарил ему Захарьин. Жизнь начиналась заново. Что его ждало впереди?
 Гремевший в Варшаве, Литве и России 
 Бесславьем и славой свершенных им дел! 
Такие строки посвятил ему Рылеев. Одни современники называли его Дородный, что говорило о его могучей внешности, другие – Немец, подчеркивая его воспитание и нрав. Сигизмунд Гербенштейн, посол императора Священной Римской империи писал про него, что «отличался… изворотливым умом, умел подать надежный совет, был равно способен и на серьезное дело и на шутку и положительно был, как говорится, человек на всякий час!».
На дворе его поджидал Захарьин:
- Ну что, князь, сгодилась шуба?
Поклонился ему Глинский:
- Сгодилась, боярин! И слово твое верным оказалось! Вот это по мне!