Штабс-ротмистр (СИ)
Не теряя времени, брат Фёдор нагрянул на воздухоплавательную станцию. И хотя здесь дежурил персонал, видевший русского утром по прибытии, никто, конечно, не признал того пассажира в самодовольном господине из Коллегии воздушных сообщений. Чиновник улыбался, но неискренне, злорадно, отыскивая новые и новые грехи у подчинённых.
Сменный начальник едва на колени не рухнул от взбучки, что не знаком с циркуляром, предписывающим проверку улетающих на детекторе, правда — в ближайшем будущем. Нашлись и другие огрехи, как-то отсутствие портрета Его Императорского Величества в положенных местах. Указатели прохода на посадку висели только на английском языке, но не государственном. А когда в кассе обнаружилась газета «Абердин Ивнинг Стар» с фоторепортажем о парадном выходе Её Императорского Величества, и в ней завёрнутая жирная рыба, по помещению воздухоплавательной станции потянуло декабрьским морозом!
Уже через полчаса все кассиры, дежурившие в кассе последние полгода, стояли по стойке «смирно», прямотой спины напоминая кавалергардов, а цветом лица — представившихся.
Боязнь новой грозы с раскатами грома и молнии подстегнула память лучше любого магического амулета.
— Помню его, ваше высокоблагородие… — проблеял один из кассиров. — Он был с титулярным советником из городской управы. И кто-то третий…
— Куда они улетели?
Вопрос был задан тихо, но с интонацией: не вспомнишь — выбирай краску для оградки.
— Так в Нью-Йорк, ваше высокоблагородие… Оне же отдельный цепеллин заказали. Нет прямых рейсов в Нью-Йорк, ваше высокоблагородие… Титулярный советник изволили платить.
Вот! Круг замкнулся. Совпадением это быть не могло. Чудеса за океаном связаны с какой-то чертовщиной из пространства-времени. О’Нил, с виду — полное ничтожество, сумел получить знания из грядущего! И умыкнул их, наивно полагая спрятаться от всевидящего ока Святой Православной Церкви. Теперь только вопрос времени догнать их и изобличить.
Улетая, Фёдор абсолютно не опасался, что абердинские станционные служащие запросят Торжок или хотя бы какой-то Лондон — что же за инспекция была такая. Напуганы вусмерть. Только радоваться будут, что наверху забыли о наказании. Рыба, завёрнутая в газету с императрицей, это практически государственная измена!
По той же причине всегда вёл себя столь же самоуверенно в других инстанциях, подражая хамовато-напористой манере столичных чинуш. А даже если выяснится вдруг, что к ним наведывался самозванец, к церкви не ведёт ни одна ниточка.
Глава 6
6
После пересадки в Мемфисе, с довольно долгим вынужденным ожиданием, шотландец и попаданец из Третьей Речи Посполитой сели, наконец, в вагон, следующий в Монтеррей.
— В моём мире это два разных государства — США и Мексика, — сообщил пан Бженчишчикевич, отныне по документам — мистер Ковальски. Монтеррей находится уже в Мексике и у нас считается Северной, а не Центральной Америкой.
Между собой, находясь в купе вдвоём, они чаще общались на русском. Поляк усиленно учил английский, но по мере удаления на юг британская версия О’Нила всё меньше помогала в общении с местными. Те говорили, словно нехотя пережёвывая слова и проглатывая половину звуков. Вдобавок вставляли испанские, шотландцу совершенно неизвестные. Родившийся в этой реальности абердинский приват-доцент чувствовал себя здесь практически столь же чужим, как и попаданец из другой вселенной.
Линк и О’Коннор двигались к другой точке маршрута независимо. Те сочли, что компания из четверых будет менее приметна, чем две пары. Но профессор из Нью-Йорка лучше других знал Америку. Точнее — единственный, который вообще в ней ориентировался. И как бы Бженчишчикевич не радовался его отсутствию, памятуя о ментальных пытках, сейчас предпочёл бы видеть садиста-мозголома рядом. Тем более, в дороге тот вряд ли практиковал бы свои жестокие методы.
— Джил! Нужны ли мы им? Линк выкачал из меня чрезвычайно много. Если останемся в деле, нас нужно брать в долю и что-то платить. Порой опасаюсь, не тупик ли нас ждёт в Монтеррее. Представь, приедем, адреса такого нет, деньги кончились…
— Даже думать о подобном не стоит, — успокаивал его шотландский учёный. — Поверь, в твоей голове ещё очень много знаний. Ты же читал газеты, смотрел кино… И это ваше домашнее кино.
— Телевизор, — подсказал попаданец.
— Вот. Там ещё море социальной информации. И специальной, надо её только систематизировать. В том числе — научной. Ты же хочешь вернуться домой?
— Хочу. Но надежду потерял. Всё же давай представим: мы в Монтеррее одни. Нас никто не ждёт. Никому не нужны. Ты ещё говорил, что институтом и нами заинтересовались русские власти.
— Да. Потому так спешно уехали из Нью-Йорка.
— Но если дела пойдут совсем плохо, мне, наверно, последнее что останется — сдаться им.
О’Нил оторвался от созерцания уныло-однообразных пейзажей, мелькавших за окном купе, и с сожалением глянул на попутчика.
— Хочешь, чтоб школьные учебники выкачали из тебя вторично? Учти, русские не славятся деликатностью. Линк покажется тебе нежным доктором рядом с их экзекуторами. Видел казаков в Нью-Йорке? На лошадях, машин не признают. Даже летом в своих странных косматых шапках. Дикари! И возводят дикарство в культ.
— Но запускают космические ракеты. Джил! Я не понимаю этот мир.
Он действительно был иной. А мир американского юга не замедлил показать компаньонам ещё одну свою сторону. Не самую приятную. Поезд затормозил и остановился до станции. В окне показались всадники в широкополых шляпах. Точно не казаки.
Дверь купе распахнулась под жалобный треск ломаемого внутреннего запора. На пороге вырос заросший лицом детина в ковбойской шляпе. Нижнюю часть лица укрыла чёрная маска — под цвет тёмно-коричневой кожи между маской и шляпой. Тёмно-карие глаза угрожающе налились красным.
Слово «ограбление», robbery, он бросил как невнятное «рбери», и если бы не здоровенный «кольт» в руке, путники вряд ли бы догадались, что от них хотят.
А хотел он все наличные деньги, часы, амулеты. Обручальные кольца и золотые запонки, причём отсутствие золота здорово огорчило обладателя револьвера, он выразительно щёлкнул курком. Убедившись, что угроза не прибавила богатства, злобно выругался и вышел.
О’Нил лишился пары амулетов с простыми бытовыми плетениями, доступных для управления даже ординаром, у Ковальски вообще при себе не было ничего ценного, кроме часов со странной для местного глаза надписью Sochi 2014 и пятью олимпийскими кольцами.
А ещё — никакого оружия. Да и будь у них по пистолету, осмелились бы дать отпор довольно многочисленной банде? Вряд ли.
С коридора донеслись женские крики, затем грубый мужской голос. Прогремел выстрел, крики усилились, оборвавшись после следующего выстрела.
— Мы ещё ничего отделались, даже легко, — попытался блеснуть оптимизмом шотландец.
— Лучше скажи, что мы будем жрать всю дорогу до Монтеррея! — взвыл поляк. — Ни копейки не осталось… Пся крев!
— Успокойся. Пятьдесят рублей у меня рассованы под стельками ботинок. Мы — предусмотрительный народ.
— А мы — народ, в стране которого не останавливают и не грабят поезда.
— Ты прав. Америка — не лучшая часть этого мира.
Наконец, поезд тронулся. По вагону неслись стенания и проклятия. Судя по всему, грабители кого-то подстрелили. О’Нил и Ковальски сочли за лучшее не вмешиваться.
Шотландец, совсем не перенявший отваги легендарных предков-горцев, старался скрыть чувства, когда смотрел на попутчика. Тот не просто боялся. Он с каждым днём всё глубже опускался в пучину уныния.
А ведь Бже ещё многого не знал.
По мнению Линка, они собрали вершки его воспоминаний. То, что было когда-то неплохо заучено или усвоено. Мозголом был уверен в возможности выкачать каждую кроху сведений, например, содержание газетного листа, если попаданец хоть раз мазнул по нему взглядом лет двадцать назад. Это требовало способностей, многократно превышающих его собственные.