Бомбардировщик

— «Юнкерсы» с наддувом закиси азота? — спросил Август.
— О, вы уже слышали об этом, да? Плюс стодвадцативосьмимиллиметровые орудия на железнодорожных платформах. Сегодня мы применим против них все, чем располагаем.
— Если они полетят над этими железнодорожными установками, — заметил Август.
— Они всегда летят с севера на юг и всегда в направлении на Рур, поэтому орудия окажутся на сравнительно благоприятных позициях.
— По данным радиоперехвата, сегодня ожидается большой налет, — сказал Август и посмотрел на свою радиолокационную станцию на карте: дальность ее действия обозначалась слабо освещенным кругом. Станция находилась точно на полпути между базами английской бомбардировочной авиации в Восточной Англии и Руром. — Моя станция «Горностай», — добавил он.
— Я знаю, герр обер-лейтенант, — сказал лейтенант. — Сегодня вам вряд ли удастся поспать.
Когда Август Бах вышел из полуосвещенного прохладного дивизионного бункера управления истребительной авиацией, стоял один из тех солнечных летних дней, когда теплый воздух тягуч, как мягкая ириска, и когда любой здравомыслящий человек спешит развалиться на траве, пахнущей жимолостью и лесной земляникой.
В машине Макс и Август, убаюканные однообразным видом залитой солнцем сельской местности, сладко дремали. Когда машина оставила позади Лейден, Макс очнулся.
— А вы когда-нибудь служили вместе со своим сыном, Август? — спросил он, закуривая сигару и предложив другую собеседнику.
— Один месяц, в марте прошлого года. Его батальон выполнял задачи связи примерно в трех километрах от аэродрома в России, на котором была моя радиолокационная станция.
— Это хорошо. Вам, наверное, было о чем поговорить тогда, правда?
— Было о чем: где бы погреться. Зимой в России мы только об этом и говорили. В пехотном полку Петера было несколько, шинелей, которые они отобрали у русских. Так вот, Петер дал взятку своему начхозу и получил одну для меня. В награду за это я показал ему, как под прикрытием темноты три расторопных солдата могут стащить два десятка буханок хлеба из походной пекарни. Я очень гордился, что мог передать сыну такие познания.
— Значит, целый месяц вы были вместе?
— В один из первых теплых весенних дней они уехали из этого местечка. Я пошел проводить сына на товарную железнодорожную станцию. Петер рассказал, что его часть где-то попала на почти полностью уцелевшую фабрику пианино. Когда они стреляли из автоматов по струнам, раздавались невообразимо звучные резонансные трели и резкие нестройные обертоны. А ручные гранаты вызывали сумасшедшее хаотическое нагромождение звуков. Петер сказал, что это была самая веселая забава с тех пор, как они наступали на Вязьму в октябре предыдущего года.
— Вы опасаетесь за мальчика, Август?
— Конечно, Макс.
— А разве вы не можете организовать ему откомандирование? В конце концов он ведь уже отслужил на русском фронте… сколько? Восемнадцать месяцев?
— Двадцать один месяц. Он никогда не простит мне этого, Макс. Как он будет чувствовать себя? Как любой из нас чувствовал бы себя в таком случае?
— Вы имеете в виду неисполненный долг? Я чувствовал бы себя отлично, Август.
— О, Макс, вы же знаете, каково это — желать, чтобы вашему сыну оторвало ногу, лишь бы он остался в живых!
— Извините, Август.
— Не стоит, Макс. Думать о таких вещах не очень-то приятно. На войне все может случиться и ничто нельзя считать вероятным на сто процентов. Какая-нибудь секунда, какой-нибудь росчерк пера, неправильно понятый взгляд, прикосновение пальца к спусковому крючку — все это может означать разницу между Рыцарским крестом и трибуналом, возведением в святые и вечным проклятием.
— А сын пишет вам?
— Приблизительно раз в месяц.
— И он ненавидит войну так же, как и вы?
— Макс, друг мой, должен сказать вам, что он любит ее. Мы передали наш мир своим детям. Стоит ли удивляться, что паши дети стремятся к разрушению? Всякий годный к службе настойчивый юнец, если он только пожелает, может получить в свое распоряжение бомбардировщик, подводную лодку или артиллерийскую батарею и сеять опустошение в мире — в том мире, который мы, старшее поколение, так долго сколачивали. Восемнадцатилетние дети незаметно подкрадываются к двадцатитысячетонному торговому судну, нажимают кнопку и хладнокровно наблюдают, как оно погибает. Они поджигают большие города и переворачивают вверх ногами паше общество в обмен на кусочек разноцветной ленточки. Где мы споткнулись, Макс? Каких детей вырастят они и что сделают с нами?
— По-моему, вы лицемерите, друг мой. Вы осуждаете тех, кто сражается, и называете наших героев убийцами, однако сами нисколько не пренебрегаете уважением и восхищением, проявляемым к вам, как к опытному летчику-истребителю. И вы носите на шее безделушку, которой награждены. Нет-нет, дорогой Август, вы хотите съесть свой кусок торта, а остатки бросить в лицо другим людям, подобным мне.
— Вы не понимаете, о чем я говорю.
— Тогда объясните, пожалуйста.
— Вы путаете героизм с моралью. Возьмите экипажи английских бомбардировщиков. Это смелые, отважные люди. Они идут на очень большой риск и тем не менее убивают женщин и детей.
— Вы зашли слишком далеко, Август. Это трусливые чудовища. Они сбрасывают по ночам свои бомбы и пускаются наутек, оставляя людей в огне пожарищ и под развалинами.
— Точно так же поступают наши подводные лодки, которые торпедируют ночью торговые суда и, крадучись, отходят, оставляя тонущих людей. И тем не менее и те и другие — храбрые и отважные люди.
— Все это разговоры, разговоры и разговоры. Август. Вы так же, как и я, хорошо знаете, что все мы жертвы окружающей нас обстановки и условий. Когда нам приказывают, мы нажимаем на спусковой крючок просто потому, что один человек не может бросить вызов всей системе. Зачем пытаться?
— Возможно, вы и правы, Макс. Наверное, у меня просто слишком много времени для размышлений.
— Эх, Август, друг мой. Зачем смотреть на вещи так мрачно? Наш спор не что иное, как перепалка, которую ведут два старых друга, покуривая сигары.
Машина между тем свернула в Плейн.
— Со мной будьте осторожны, Макс. Влюбленный человек легко раним.
Макс улыбнулся:
— Но ведь это хорошая сигара, не так ли, Август?
— Великолепная.
— В таком случае возьмите всю коробку. Влюбленный человек никогда не знает, когда ему понадобится коробка сигар. — Август попытался отказаться, но Макс бесцеремонно вложил ему в руки большую коробку сигар и проговорил: — Некоторое время по этому маршруту будет ездить майор Георг Тухель. Звоните ему утром в любой будний день, если захотите, чтобы вас подвезли. Макс повернулся к шоферу: — Довезите обер-лейтенанта до радиолокационной станции «Горностай». Ко мне — утром, в обычное время.
Шофер прикрыл дверцу машины и отдал честь полковнику Максу Зеппу. Когда машина тронулась, Макс помахал Августу рукой.
Почти целый час шофер и Август ехали молча, но, когда машина вошла в запретную зону, Август почувствовал, что должен что-то сказать. Позади них скрылась последняя деревня, узкая цементная дорога сменилась песчаной, и неожиданно сквозь дымку стало видно Северное море.
Покрышки «ситроена» скользнули по мягкому песку. Шофер открыл дверцу для Августа, довольно формально взял под козырек и сказал:
— Я думаю, что вам, герр обер-лейтенант, небезынтересно узнать, что герр полковник Макс Зепп получил приказ отправиться в пехотный полк на русском фронте. Он уезжает в среду. Нам будет недоставать его.
— Мне тоже, — сказал Август. — Благодарю вас.
В бараке для дежурных экипажей был беспорядок: на стульях везде разбросаны газеты и отделанные мехом куртки, ставшие ненужными летчикам в теплый солнечный день. Лёвенгерц к этому времени уже имел возможность поразмыслить относительно похищенного досье. Сколько влиятельных офицеров люфтваффе необходимо для того, чтобы протест был законным или, по крайней мере, трудно наказуемым? В какой степени эти офицеры будут единодушны в своем мнении?..