Бомбардировщик

Когда инструктаж окончился, Мунро, ухватив капитана Суита за пуговицу, остановил его около двери.
— Умный поймет с полуслова, мистер — Суит, — тихо сказал он.
— Относительно этих перетасовок в экипажах: никуда не годится. Если кто захочет перейти в другой экипаж, пусть обращается ко мне.
— Вы имеете в виду Коэна и Дигби?
— Да, я имею в виду Коэна и Дигби. Лицо Суита озарилось обезоруживающей улыбкой:
— Они просили. Дигби просил, нельзя ли…
— Перед тем как вы продолжите свою мысль, дорогой друг, позвольте доложить вам, что не далее как несколько часов назад старший сержант королевских австралийских военно-воздушных сил Дигби был у меня и наотрез отказался расстаться с экипажем Ламберта. Странно, но эти ребята становятся суеверными, вы заметили это?
— На суеверии войну не выиграешь.
— Я и не рассчитываю на это. Но если ребята чувствуют себя спокойнее и увереннее с дамским шелковым бельем и игрушечными медвежатами, висящими у лобового стекла, пусть на здоровье забавляются этим. Это в равной мере относится и к комплектованию экипажей. Забудьте о том, что вы хотели перевести Дигби в свой экипаж, хотя он и лучший бомбардир в эскадрилье.
Суит опять слащаво улыбнулся:
— О, я хотел перевести его совсем не по этой причине, сэр…
— По какой бы то ни было причине, мистер Суит, забудьте об этом! — резко перебил его Мунро. — Возьмите Коэна, но о Дигби забудьте. И еще один вопрос. Это правда, что Ламберт нарисовал портрет Сталина на своем самолете?
— Сталина, сэр? Нет, сэр, это на самолете Картера.
— А-а, я так и думал. Его заметил командир базы… Это тревожит его.
— Я прикажу закрасить портрет.
— А потом кто-нибудь из ваших ребят напишет об этом в «Дейли миррор»? Нет уж, избавьте меня от этого. Ничего не предпринимайте, пока полковник не скажет вам сам.
— Я подумаю, как избавиться от портрета, сэр, — снова улыбнулся Суит.
— Уверен, что подумаете, — холодно сказал Мунро.
Мунро считал, что после войны в мире, наверное, появится много таких суитов. Человек, встревоженный тем, что машины господствуют над ним, постепенно и сам начинает реагировать на все механически. Его жесты, шутки и покорность становятся жестами, шутками и покорностью робота. Глупый и провокационный вопрос Ламберта на инструктаже, сколько бы ни сожалел о таком поведении этого летчика Мунро, был, по крайней мере, не чем иным, как следствием свойственного человеку заблуждения. А вот такой улыбающийся маленький капитан Суит никогда не задал бы подобного вопроса.
 
Глава восьмая
После отъезда Августа Баха Анна-Луиза занялась различными делами по дому и в саду. Она старательно вымыла пол в кухне, прокипятила остатки супа и почистила курятник. В четыре часа она встретила Ганса у начальной школы. Они прошли мимо пожарного депо, на Мауэрштрассе свернули направо. Это была главная улица, которая тянулась вдоль древней альтгартенской стены.
Большая часть стены еще сохранилась, и кафе-кондитерская фрау Вир было встроено в ее массивные камни. Со второго этажа кафе открывался вид на отдаленную возвышенность, где рядом с сооружениями системы водоснабжения находились теплицы бургомистра Альтгартена. С другой стороны из кафе был виден отель «Вальд», занятый эсэсовцами. Отель теперь обнесли высоким забором из колючей проволоки, вдоль которого непрерывно рыскали сторожевые собаки.
Альтгартенские домашние хозяйки, любившие и себя показать, и людей посмотреть, ежедневно в послеобеденное время собирались на часок-другой в кафе-кондитерской фрау Вир. Их обычно сопровождали дочери в искусно сшитых темных платьях и бережно сохраняемых модных туфельках. Не удивительно поэтому, что и офицеры инженерных войск, и военные врачи, и чиновники административных органов из лечебного центра для больных с ампутированными конечностями любили выпить чашку чая в кафе фрау Вир.
Ганс и Анна-Луиза поделили между собой кусочек яблочного пирога из слоеного теста. Кофе здесь тоже был неплохим, к тому же фрау Вир обычно приберегала для мальчика небольшую чашечку молока. «Людям в крупных городах так хорошо не живется», — думала Анна-Луиза. Жизнь теперь казалась ей невероятно прекрасной. Очень скоро она станет фрау Бах, и все эти дамы в модных шляпках будут кивать ей в кафе уже без той снисходительной улыбки, которой сопровождаются эти кивки сейчас.
Жена архитектора фрау Хинкельбург относилась к Анне-Луизе так же снисходительно, как и все другие, но она, по крайней мере, была приветлива и вежлива. Сегодня она села за один столик с Анной-Луизой и Гансом и стала рассказывать все известные ей новости.
В Альтгартене постоянно рассказывали различные истории о русских военнопленных, которых содержали в здании неработающей фабрики позади пивоваренного завода. Граждане Альтгартена с возбуждением говорили о большевиках и даже немного побаивались их.
— Чтобы русские не вздумали ночью проникнуть за забор, — рассказывала фрау Хинкельбург, — спустили двух злейших сторожевых собак. Собаки были настолько голодные и злые, что даже их хозяева носили толстые защитные перчатки. И все же утром оказалось, что собак сварили и съели. Остались только косточки.
Фрау Хинкельбург сделала паузу, чтобы отрезать кусочек кекса и отправить его в рот. Анна-Луиза почувствовала, что собеседница ждет от нее каких-то слов, до не стала делиться своими замечательными новостями, приберегая их, чтобы наслаждаться ими пока в одиночку. Не успела фрау Хинкельбург проглотить кусочек кекса, как снова улыбнулась Анне-Луизе и продолжала:
— А фрау Керстен хочет посадить яблони за кладбищем и купила земельный участок, который арендовала до этого у фрау Рихтер. Это, наверное, все на те деньги, которые она получает за свой картофель. — Она смахнула крошку кекса с уголка рта. — Я слышала, что фрау Керстен складывает деньги в обитый кожей сундучок, который прячет в спальне. Говорят, она не сдает деньги в банк, так как боится, что с нее будут взимать налоги.
— Ее дом заново штукатурят, — сказала Анна-Луиза.
— Да-да, и делают это французские военнопленные, — добавила фрау Хинкельбург. — А вы заметили среди них такого высокого, с крошечными усиками?
— Тот, который отдает всем распоряжения?
— Э-э, если правда то, что говорят о нем и фрау Керстен, он не только отдает распоряжения, дорогая моя девочка.
— Но ведь фрау Керстен почти пятьдесят лет!
— Э, милочка, на старой скрипке еще можно сыграть много замечательных мелодий! — громко засмеялась фрау Хинкельбург и зажала рот рукой таким жестом, который казался ей весьма изящным. Бриллианты на ее пальцах засверкали. — До француза она, говорят, метила кое на кого повыше.
— Что вы говорите! На кого же это? — воскликнула Анна-Луиза.
— На вашего хозяина, дорогая. Анна-Луиза добродушно рассмеялась:
— Герр Бах и эта жирная старая фрау Керстеп?..
— Да-да, милочка, фрау Керстен была бы весьма счастлива иметь такого мужа, как герр Бах, — произнесла фрау Хинкельбург после секундного размышления.
— С герром Бахом была бы счастлива любая женщина.
Фрау Хинкельбург пристально посмотрела на АннуЛуизу. У нее был весьма чуткий слух ко всяким случайно оброненным словам и замечаниям, и она никогда не пропускала мимо своего внимания ни одного косвенного намека.
— В самом деле? — всего только и сказала она на это, но Анна-Луиза поняла, что какая-то доля ее секрета больше уже не оставалась тайной. Фрау Хинкельбург положила свою веснушчатую, унизанную драгоценностями руку на тонкую белую руку Анны-Луизы и заговорщически проговорила: — О, дорогая, вас здесь не было, когда отель «Вальд» был действительно отелем. Какое это было замечательное место! Шеф-повар был француз из МонтеКарло. Сюда приезжали люди изо всех уголков Европы и даже из Америки! Приезжали, чтобы хорошо покушать и остановиться в номерах, откуда открывался очаровательный вид на сады и лес. Летом там сверкали в лучах света фонтаны, играл оркестр. Когда я была молоденькой, то, бывало, открою окна в своей спальне и слушаю, как играет оркестр и доносятся голоса богатых людей. На Мауэрштрассе этих людей обычно ожидали вереницы машин с шоферами. Да, больше такого мы наверняка никогда не увидим.