Тень (СИ)
Арик Каценелинбойген грустно стоял у окна, не замечая сновавших вокруг студентов. Да и чего их замечать: они всего лишь народ, которым нужно управлять. А народом управлять должны люди особые.
Арик с детства знал, что ему уготовано стать большим начальником: внучатый племянник Главного раввина Санкт-Петербурга (а потом и Ленинграда) не мог стать каким-то рабочим. А когда стало окончательно ясно, что детям двоюродного деда начальниками стать власти не дадут…
Власти — после того, как Сталин окончательно захватил власть в стране — сторонников сионизма стали очень сильно притеснять, так что детям и внукам главного идеолога сионизма в СССР жилось несладко. А кроме них и самого Арика в стране не было настоящих коэнов…
В тридцать пятом, когда это стало очевидным для всех, отца, на всякий случай добавившего к фамилии одну букву, смогли перевести в Подмосковье. Правда отцу «лишняя буква» не помогла, но Арика и его мать репрессии не коснулись. В подмосковной деревушке Ростокино, в сельской школе еврейский мальчик, ни слова по-русски не знающий, проучился шесть лет — и мать его заставляла там учить лишь русский язык и арифметику, а как у нее вышло получить для сына свидетельство об окончании семилетки, он не интересовался. Затем — эвакуация, год в узбекской школе в ауле под Самаркандом (где по-русски могли говорить лишь директор и учительница русского языка) — и самый престижный в республике Узбекский институт народного хозяйства. То есть в республике престижный, а вне Узбекистана он котировался на уровне сельских техникумов — поэтому после третьего курса его перевели уже в институт московский, причем сразу на пятый курс. Еще год потерпеть — и он станет по-настоящему свободным человеком. Вот только здесь (в отличие от Самарканда) и на занятия требовали каждый день ходить, и какие-то работы писать. Правда с последним ему помогали приходящие работники: специально для Арика снятую квартиру не прямому же потомку бен Бецалеля убирать…
Но сама необходимость каждый день переться в институт и смотреть на резвящееся вокруг стадо его все же раздражала — так что он стоял у окна, грустил и думал о том, что уж год-то он как-то продержится. Неожиданно к нему подошла девушка яркой восточной наружности, схватила его за запястье:
— Арон, ты меня помнишь?
— Нет, а ты кто?
— Я никто. Не помнишь — ну и ладно, — она отпустила его руку, легонько толкнула в грудь, повернулась и неспешно пошла по коридору. А куда пошла — этого Арон уже не видел…
Глава 26
Закончив работу, Шэд задумчиво гуляла по московским улицам. У черной краски для волос была неприятная особенность: она сходила и сама, но на это требовалось часа полтора, а нейтрализатор аромал довольно сильно, если его использовать без мыла. Но на улице мыть голову с мылом было бы неосмотрительно, так что проще было просто погулять. Да и с городом было бы неплохо вблизи познакомиться. Спокойно и без суеты: у мальчика в Плехановском просто произошла спонтанная остановка сердца — ситуация, медицине давно известная…
На Октябрьской площади ей подвернулся автобус, направляющийся к Калужской заставе, и Таня с удовольствием в него забралась: днем в общественном транспорте было относительно свободно и девушка даже смогла сесть у окошка. Но шесть остановок автобус проехал слишком быстро, так что она вышла — и, имея в виду дождаться обратного рейса (водитель сказал, что он назад через сорок минут поедет) принялась бродить неподалеку, рассматривая строящиеся дома: еще с начала лета в Москве приступили к массовому строительству жилья. И, проходя мимо очередного забора вокруг какой-то стройки, она услышала знакомую фамилию: конвоир явно ругал кого-то из заключенных, с очень неумелым использованием великого и могучего, качественно разбавляемого подходящими терминами на другом, но немного знакомом ей языке…
Сагит Омаров еще раз ругнулся — больше для практики, чем по делу, но тут же застеснялся содеянного: к нему, тронув за плечо, обратилась немолодая женщина, причем обратилась на казахском. Немного странном (Сагит подумал, что женщина, наверное, из старшего жуза, а может и вообще горянка), но он в Москве вообще казахскую речь за все проведенные в городе полгода не разу не слышал. Возможно поэтому он и не сразу сообразил, что же у него спрашивает женщина:
— Ты меня слышишь вообще? Где Женис?
— Не знаю я никакого Жениса…
— Я сама слышала, как ты его ругал, русскими словами ругал. Так где он? Я племянника с начала войны не видела…
— Да не знаю я никакого Жениса! Извините… это я не казаха ругал, это у русского дезертира фамилия такая странная.
— Точно у русского?
— Да. Вот он, на леса сейчас поднимается: разве он похож на нас?
— Ой, ты уж меня извини… от племянника с сорок первого ни весточки не было… на, держи, — женщина сунула руку в сумку и достала пригоршню карамелек, — на службе-то, небось, не очень сладко… — женщина сгорбилась и медленно пошла по улице, а Сагит, глядя ей вслед, подумал о том, сколько еще таких женщин все еще ждут и готовы даже в шорохе ветра слышать имя любимого человека.
Шэд с большим трудом вспомнила пару десятков так нужных сейчас слов. Не все, например слово «брат» ей вспомнить так и не удалось — но вспомненного хватило. Правда, солдатик еще некоторое время пялился ей в спину, но все же он вскоре вернулся к своим обязанностям, а заборы возле строек вероятно специально ставили так, чтобы компенсировать отсутствие уличных туалетов — тем более что охранников на стройках хватало. То есть хватало для обычных людей, в для Шэд вся эта охрана выглядела не опаснее стайки обожравшихся лемуров.
К автобусу Таня успела, правда в последнюю минуту и место нашлось только рядом с кондуктором. Поэтому она услышала, как эта молодая девушка спросила и забежавшего уже после Тани в автобус мужчины:
— То там за суматоха на стройке, не знаете?
— Сам не видел, но судя по крикам там кто-то с лесов упал. Охранники сильно ругались, там же заключенные работают…
— А, заключенные… Товарищи, кто еще не взял билеты?
По дороге в общежитие Таня заскочила в какую-то встретившуюся аптеку, где купила пузырек ибупрофена (и ее очень порадовало, что препарат уже стал массово выпускаться), а так же удивившую ее маленькую картонную коробочку с десятью таблетками глюкозы, примерно по четверти грамма каждая. Правда цена этой коробочки была уж очень немаленькой — но, вероятно, такую поставили чтобы народ не раскупал глюкозу вместо дефицитного сахара. Однако и ассортимент аптек оказался на удивление скромным, а большинство лекарств делались «по рецепту» непосредственно в самой аптеке, и, зайдя с улицы, купить их было невозможно. Так что еще Таня купила пакетик с какой-то лекарственной травой: ей все эти лекарства было вообще не нужны, но требовалось «продемонстрировать результаты» долгого отсутствия в общежитии.
Впрочем, когда она вернулась, комендант уже ушел к себе. Соседки рассказали, что он проснулся около четырех, немного побухтел, и — с помощью парней из соседних комнат — уковылял, сказав, что Тане передает «большое спасибо», которое чуть позже занесет «в материальном виде».
За «спасибом» Таня пошла к коменданту сама, заварив купленные травки в недавно приобретенной кастрюльке (и бросив в нее нужные для коменданта регенераты), а зайдя к нему в комнату, высказала все, что думала по поводу его «самовольного ухода»:
— Меня одно интересует: сказали вам оставленные дежурить женщины, что вы меня должны были ждать или нет?
— Сказали… но ведь неизвестно было, когда ты вернешься, а чего я буду девчонок-то смущать?
— Сейчас объясню, — Таня выглянула за дверь, убедилась, что никого в коридоре нет, и продолжила: — У вас был сильнейший сердечный приступ. Если бы у меня случайно — я подчеркиваю, совершенно случайно — не оказалось бы очень мощного препарата, который я просто забыла выложить из сумки, уезжая из госпиталя, то сейчас студенты скидывались бы вам на венок, возлагаемый на могилу. Но побочные действия этого препарата… короче, примерно неделю любая царапина, даже сильный синяк приведут к тому, что вы умрете от потери крови. И если бы вы, не приведи господь, на лестнице упали иди даже о косяк сильно ударились, то вас бы уже никто не спас. Так что… вот я вам пойло сварила, три раза в день, утром в обед и вечером, будете выпивать по полстакана. Не больше и не меньше! Завтра вечером я еще принесу — и так неделю! На ночь, перед сном — по одной таблетке глюкозы, но тоже только по одной и перед тем, как вы уже спать ложитесь. И никому — вообще никому — про то, что с вами случилось, не рассказывайте: если узнают, что я препарат применила… и откуда он у меня вообще оказался…