Белая горячка

— Сообщи мне, — сказал я. — Мне бы хотелось с ним встретиться.
Двумя днями раньше заставить себя выговорить подобные слова было бы для меня настоящим мучением. Теперь же я не испытывал ни малейшего затруднения. Не то чтобы я очерствел. Просто все мои мысли были поглощены попытками предугадать дальнейшие ходы Симона, как у шахматиста, готовящего ответную комбинацию. Поэтому в памяти у меня потускнел и павильон, и все увиденное там. Крысы?.. Они превратились в некую абстракцию. Время от времени я прерывал работу, отодвигал бумаги, которыми был завален мой стол, и закуривал сигарету. Крысы… Мне хотелось сказать им: «Полегче! Не так быстро!»
К концу дня позвонила Марселина:
— Только что из Италии звонил Симон. У Эмманюэля дела неважные. Ему колют пенициллин. Вдобавок у него пропал голос. (Я мысленно поздравил Симона. Весьма недурная идея.) Тем хуже. Он посылает вместо себя Симона.
— Когда он приезжает?
— Чтобы побыстрей добраться, он собирается лететь самолетом: завтра в Париж, а оттуда — дневным рейсом «вайкаунта». Ему-то так, может, и удобней, но мне это все усложняет. Дорога ни к черту, да и здесь у меня полно дел.
— Я могу подбросить тебя до аэропорта.
— Правда?
— Во сколько у него посадка?
— По расписанию в три двадцать.
— Хорошо, я заеду за тобой примерно в полтретьего. Буду рад повидаться с Симоном. А оттуда отвезу вас в замок. Только вот не покажется ли это ему странным?
— Да нет, конечно же, нет. И потом, какие могут быть условности в такую минуту?..
Старина Симон… Он не осмелился воспользоваться «мерседесом». Он все еще играет роль преданного секретаря. Смутит ли его мое присутствие? Приведут ли в замешательство мои вопросы? Ведь я тоже собираюсь порасспросить его о болезни Сен-Тьерри. И еще я заговорю о работах. Его ответ я знал заранее. Но попытаться все-таки стоило. Я с нетерпением дожидался завтрашнего дня. И, как обычно, когда меня снедала тревога, я выпил немного лишнего. Но я был полон решимости лечь в клинику, как только дело прояснится. Душа моя нуждалась в очищении. Со дня смерти Сен-Тьерри я стал чересчур склонен приписывать всем самые низменные побуждения. Еще немного, и я начну верить, будто стал жертвой заговора. Об этом тоже надо будет поговорить с Клавьером. Это явный признак того, что в моей бедной измученной голове что-то постепенно разлаживается. Испытание оказалось для меня непосильным. Кошмар продолжался и днем. К утру транквилизаторы и снотворное выбрасывали меня на отмель пробуждения, как потерявший управление корабль.
Так или иначе, но следующий день наступил. По-прежнему шел дождь, и это меня обрадовало: поскольку в дождливые дни такси раздобыть практически невозможно, Симон не удивится, когда увидит меня в аэропорту.
Фирмэн встретил меня в трауре. Зеркала были занавешены. Замок походил на церковь в страстную пятницу. Ко мне, ступая на цыпочках, подошла Марселина — она тоже была в глубоком трауре. Марселина церемонно ввела меня в комнату к усопшему. Старый владелец замка в погребальном черном одеянии возлежал между рядами свечей, стиснув руками цепочку, словно недоверчивый банкомет колоду. Вокруг него я обнаружил молящиеся фигуры и сам неподвижно застыл у изголовья. Теперь отец и сын встретились в загробном мире, если таковой существует, и, должно быть, начали ссориться по поводу ремонта замка. С какой стати после смерти человек должен быть не таким мелочным, как живые? Потом я подождал в вестибюле Марселину. Я бы дорого заплатил за возможность покурить. Фирмэн, несший вахту у двери, впускал посетителей и первым принимал от них соболезнования — полусогнувшись, шевеля губами, с отсутствующим выражением лица, но, как всегда, со всепроникающим взглядом. С ним надо держать ухо востро. Поэтому-то Марселина сочла нужным разыграть перед ним целую комедию — она, мол, не хочет меня обременять, лучше она попробует вызвать такси и т. д. и т. п., — наконец, сконфузившись, согласилась. Очутившись в машине, Марселина облегченно перевела дух.
— Как мне все это надоело!.. Поскорей бы наступило завтра, чтобы можно было хоть немного отдохнуть. А знаешь, я даже довольна, что Эмманюэль не смог приехать. Он такой же чопорный, каким был этот старый зануда. На всю неделю зарядили бы визиты вежливости, приемы…
 
— Может, он проинструктировал на этот счет Симона?
— О, само собой. Но Симон имеет обыкновение все обещать и ничего не делать. За него я спокойна. Все будет улажено моментально.
Улицы оказались запружены, и мы приехали как раз вовремя, чтобы увидеть самолет, выныривающий из туч и заходящий на посадку. Пассажиров было немного. Симон шагал впереди, на нем было облегающее пальто из верблюжьей шерсти, серый шейный платок, фетровая шляпа с загнутыми полями, в руках кожаный чемоданчик — ни дать ни взять преуспевающий глава фирмы. Бодрый, свежий, с улыбкой на лице.
— Кого я вижу! Шармон!.. Рад встретиться, дружище.
Поцеловав Марселину, он снова повернулся ко мне.
— Ты получил письмо от Сен-Тьерри?
— Нет.
— Значит, скоро получишь… Он говорил мне, что собирается тебе написать.
— Как он там? — спросила Марселина.
— Не блестяще. Он все порывался встать с постели, но врач категорически запретил ему выходить. Не такой уж он удобный больной.
Я не знал, что делать — смеяться или скрипеть зубами, до того все шло так, как я предполагал.
— Смерть отца его не слишком взволновала? — продолжала Марселина.
— Он был готов к этому. Прискорбно, конечно, но ведь и возраст-то почтенный…
Он с ловкостью устроился на заднем сиденье «симки», и Марселина села рядом с ним.
— Старина Шармон… Подумать только, какие понадобились обстоятельства, чтобы мы встретились. Помнишь времена киноклуба?
Ни одной фальшивой ноты. Подлинная сердечность с легким оттенком снисходительности. Но Марселине было не до воспоминаний о киноклубе.
— Голос-то у него хоть прорезался? — спросила она. — Мог бы и позвонить!
— Скоро позвонит. Он обещал. Но пока он может выдавить из тебя только хрип. Да с его-то характером! Благо еще, у меня нрав покладистый.
— А как его дела, продвижение есть?
— Наверно. Ты ведь знаешь, какой он скрытный. Да и итальянцы почему-то темнят. Полная тишина. Но у меня такое впечатление, что все идет не так уж плохо.
— Он все это время пробыл в Милане? Не ездил никуда по окрестностям?
— Нет… Он почти сразу же заболел.
— Но тогда, значит, ему толком не удалось поговорить с теми, к кому он ехал.
— Он им звонит.
— А мне он позвонить не может!
Молодец, Марселина! В мгновение ока, просто потому, что она чувствовала себя обиженной, она вынудила братца перейти к обороне. Я посматривал на Симона в зеркальце.
— Дело прежде всего, — ответил он.
— Еще бы! — фыркнула та. — Да и то, с чего бы ему измениться?
Симон решил перейти к другому собеседнику, то есть ко мне:
— Ты бывал когда-нибудь в Италии?
— Всего один раз, — ответил я. — Когда был проездом в Ницце, проскочил до Сан-Ремо.
— Это не считается. Тебе бы не помешало съездить посмотреть, как они строят. А еще толкуют об американцах! Да итальянцы их на голову выше. Уверяю тебя, там архитектору разбогатеть ничего не стоит.
Я слушал его столь внимательно, что даже прозевал знак остановки. Этот человек явно не испытывал никакого беспокойства. А ведь он знал, где сейчас Сен-Тьерри. Он не мог не знать, что существует определенный риск, каким бы крохотным он ни был. Когда я огибал площадь Жод, меня посетила новая идея, правда, настолько невероятная, что я тут же ее отбросил: нет, Симон не подозревает, что Марселина — моя любовница; по крайней мере, он не подает вида. И все-таки, если предположить, что он об этом знает, — тогда не считает ли он меня возможным убийцей Сен-Тьерри? Есть одна деталь, о которой я до сих пор не думал: в тот вечер, когда произошло убийство, Симон мог увидеть меня у трупа… Если он тоже спешил, если ему показалось, что отсутствие Сен-Тьерри что-то уж слишком затягивается… в конце концов, ничто не мешало ему выйти в парк, и в таком случае он вполне мог издали наблюдать ссору. И если у него есть против меня хоть одна улика, то он играет наверняка… Но какая?.. Марселина тем временем начала рассказывать брату, как умер старик. Симон, которому, казалось бы, на это было совершенно наплевать, выказывал неподдельный интерес. Я наблюдал за ним, стараясь быть хладнокровным, но прочесть что-либо на этом открытом, приветливом лице — лице человека, всегда готового услужить, — было невозможно. Впереди показался замок.