Тверской Баскак. Том Третий (СИ)

Это понимание мгновенно успокоило меня и, вернув уверенность, настроило на рабочий лад.
«Ладно, имена плохих мальчиков нам известны, — мысленно иронизирую над ситуацией, — но неужели в классе не осталось ни одного отличника⁈»
Прерываю затянувшееся молчание и растягиваю губы в улыбке.
— Так что, неужто все в городе недовольны своим консулом⁈
Фрол вдруг тоже улыбнулся.
— Почему же все⁈ Вот я, например, доволен! Из бояр вон Острата за тебя горой! А Алтын Зуб из-за тебя с лучшим другом Путятой рассорился ни на жизнь, а насмерть. Волками друг на друга смотрят! Так что есть у тебя, консул, поддержка в народе, только ты смотри, не растеряй ее за последние недели.
Я молчу, потому что мне надо все обдумать, и видимо, поняв это, боярин вдруг поднялся и неторопливо оправил смявшийся кафтан.
— Ну что ж, сбитень у тебя славный, надо свою дворню к твоим поучиться отправить. — Его улыбающееся лицо расплылось еще шире. — Не прогонишь⁈
Я поднимаюсь следом и отвечаю в том же добродушном ключе.
— Ну что ты, Фрол Игнатич! Ты здесь завсегда желанный гость, и любая просьба твоя для меня закон.
Боярин кивнул и, снимая улыбку со своего лица, степенно двинулся к двери. Не сказав прямо, мы оба поняли друг друга. Он оказал мне услугу и дал понять, что князь поддержит меня на ближайших выборах, а я в свою очередь пообещал, что доброго отношения никогда не забываю и в будущем отплачу сторицей.
  
Часть 1
 
Глава 8
 
Январь — февраль 1246 года
Перекресток Южной улицы и Луговой считается в Твери символической границей между гончарным и кожевенным концами. Он представляет собой маленькую площадь, которая сегодня заполнена народом. В основном тут собрались местные с близлежащих кварталов, но есть и люди пришедшие с других концов города.
Взобравшись на импровизированный помост, обвожу взглядом собравшуюся толпу. Перед глазами несколько сотен взбудораженных людей, но я не дергаюсь, а уверенно подняв руку, призываю толпу к тишине. Ведь этим, говоря языком будущего, предвыборным митингом я уже заканчиваю свою короткую, но очень бурную избирательную кампанию.
Скажу честно, тогда две недели назад слова Фрола задели меня за живое и заставили по-другому взглянуть на ситуацию в городе. Не суетясь, я тщательно продумал свои дальнейшие шаги и только после этого начал действовать.
Первое, что я сделал, это собрал боярскую думу и представил ей отчетный доклад о проделанной работе и результатах за пятилетний период. Часа два без передыха молол языком, рассказывая, что построили, сколько новых рот набрали. Какие военные походы провели, чем они закончились и сколько всего потратили на все эти цели.
Подробнейшим образом отчитываясь за каждый потраченный рубль, я добивался сразу двух целей. Во-первых, показал боярам их значимость и свою подотчетность, а во-вторых, ненавязчиво так, для самых забывчивых, повторил все свои заслуги перед городом.
Новые стены, башни, дома и мануфактуры! Разросшаяся до «вселенских» масштабов зимняя ярмарка! Разгром степной орды на южных подступах и обуздание Литвы! Я перечислил все то, что они и так знали, но попривыкнув к успехам, подзабыли, и значимость чего в их глазах успела потускнеть. Я все это напомнил, но не тыкая им в лицо, мол посмотрите какой я гениальный и какие вы бездарные. В своей речи я больше акцентировался на то, сколько на все это было потрачено, а потом как бы между делом сравнил эту цифру с той, сколько же за это время было собрано с города, и легонько так тыкнул их носом в немалый дефицит, который я покрыл из своего кармана.
Говорил я долго, но несмотря на это и жуткую духоту, все слушали, затаив дыхание, и к концу моей речи к своему удовлетворению я увидел в глазах подавляющего большинства один и тот же вопрос.
«Ежели он уйдет, то кто другой сможет потянуть такой титанический груз⁈ Кто кроме него⁈ Кто еще способен вот так безвозвратно потратить столько собственных денег⁈»
Задавая себе этот вопрос, бояре невольно посматривали то на Якуна, то на Луготу, и всякий раз в их взглядах читался безоговорочный приговор.
 
«Нет, эти не сдюжат! И хребет пожиже, да и до денег слишком жадны, копейки своей не потратят!»
В общем, моя речь многим проветрила головы и вернула к реальности, а тех, кто все еще сомневался, чуть позже дожал пошедший по городу слух о неизлечимой болезни Якуна.
Как гласят выборные технологии нашего времени, в политике нет грязных методов, есть лишь результат.
После этой речи было большое собрание купечества в доме у Алтына Зуба. Неформальная, так сказать, встреча, вопросы — ответы. Я там выслушал все, что у торговых людей накипело, и о заслугах своих говорить не стал. Постарался в каждом конкретном случае разобраться. Кому-то пообещал помочь, кому-то намекнул, чтобы не зарывался, а в целом объявил им о скидке в десять процентов на товары с моих мануфактур для торговых гостей из Твери. Последнее сыграло решающую роль, и уходил я с собрания уже под общий восторженно-одобрительный гул.
Это был пряник для тех, кто понял и готов к позитивному сотрудничеству, а для непонятливых был и другой, не менее доходчивый аргумент. Мой стряпчий вынес на суд княжий дело о растрате купцом Путятой Заречным денег Тверского товарищества. Дело в том, что товар, который Путята потерял, пока сидел в тюрьме Дерпта, я просто списал как потери по форс мажорным обстоятельствам. Теперь же для вразумления неразумных все расписки подняли и выдвинули претензию, мол потери немалые были сделаны исключительно из-за небрежения и безрассудной жадности купца Путяты Заречного. Дело обещало быть долгим и грозило купцу большими расходами, а тем, кто смотрел на это со стороны говорило — не надо кусать руку дающую!
Теперь вот пришло время поговорить с простым людом. Я уже выступал и в кузнечной слободе, и у суконщиков, и на торговом конце. Этот край города оставил, так сказать, на десерт, тут и недовольных больше всего, да и бедноты тоже.
Начинаю свою речь, прямо как красный агитатор времен гражданской войны, с международного положения. Оказалось, русский народ не только в нашем времени интересом к политике отличается, но и в стародавние времена тоже этим грешком страдал.
Думаю, в этом веке даже еще больше. Тут ведь газет нет, все новости только из уст в уста, так сказать. Поэтому рассказываю народу про Орду, про литвинов, про Европу. Люди слушают так, что самый громкий звук — это шуршание валенок на снегу. Говорю про несметную ордынскую силу, про то как недавно ходили монголы на запад и как взяли штурмом наш русский город Киев.
— Несколько месяцев шла осада города, множество воинов полегло с обеих сторон, но к монголам все подходила и подходила подмога, а вот на стенах города опытных бойцов сменяли простые горожане. Те были и духом послабее, и на стенах толком не знали что делать, лишь бестолково суетились да мешали друг другу. В результате монголы все-таки взяли город приступом и вырезали все население до единого. Не пощадили ни старых, ни малых!
Едва я делаю паузу, как слышу крик из первых рядов.
— Дак тренироваться надо было киевлянам! С нами у этих моголов так легко не получится!
Бросаю взгляд в сторону кричащего и успеваю сыронизировать.
«Удачно, ничего не скажешь! Если бы этого крикуна не было, то следовало бы подставного поставить!»
Секундным затишьем фиксирую момент и смысл сказанного, а потом поворачиваюсь к стоящему в первых рядах старосте кожевников Ермиле Зыричу.
— А ты, Ермила, так же думаешь али иначе?
Тот, зардевшись от внезапного внимания, растерянно огляделся, ища поддержки у окружающих.
— А шо! Мы обороне научены, любому ворогу укорот дадим!
Киваю, соглашаясь со сказанным.
— Да, мы научены и ворога любого встретим достойно! А чья это заслуга⁈ — Впиваюсь взглядом в лицо старосты и повышаю голос. — Калиды это заслуга! Это он, не щадя себя, семь потов с вас спускает. Требует, что каждый горожанин знал свой десяток, свое место на стене, показывает, как из самострела стрелять, как копьем ворога ткнуть так, чтобы самому стрелу в брюхо не получить. Он с вами возится как с детьми малыми и днем, и ночью, дабы не случилось с Тверью того же, что и с Киевом, Черниговым и Рязанью!