Когда я вгляделся в твои черты (СИ)

― А почему Вадим Александрович такой грустный в свой день рождения?
― Как тебе сказать, птенчик… ― Женщина удручённо подложила руку под щёку. ― У него жена с дочкой разбились в автокатастрофе перед новым годом. Он с тех пор нелюдимый. Старается, правда, для родни держать лицо, праздники на широкую ногу закатывает, как раньше, байки травит, но видно, что через силу. Сердце у меня не на месте: боюсь, что он изменился, чёрствым стал и тёмным.
― Это так ужасно и печально. Вот прямо и жену, и дочку…
― Да, лапонька, очень грустно.
Родственники с друзьями стали неугомонно хохотать и чокаться. Седобородый сухенький старичок с сочувствием погладил господина Дементьева по плечу и произнёс тост. За окном стемнело, дождь перестал, и воздух наполнился послегрозовым озоном. В зале менялись лица, темы для разговоров, на столах всё чаще появлялся алкоголь. Открыли выход на террасу, и практически все друзья светловолосого господина вышли покурить. Прихватили с собой и маленькую гостью, а седобородый старичок отвязал от одного из стульев воздушный шар и вручил ей.
С террасы без конца доносился громкий счастливый смех Микасы, отчего-то разрывавший Эрену сердце. Ему становилось всё тревожнее в этот странный красивый вечер, сплетённый из пряной свежести, пустых бесед и чужих улыбок. Он перевёл взгляд на сидящего в одиночестве господина Дементьева: тот уставился перед собой и не шевелился, из его глаз катились слёзы и падали в полупустую тарелку. И чем заливистей становился смех на террасе, тем всё больше искажалось болью его лицо. В какой-то момент господин Дементьев не выдержал и закрыл лицо руками, его плечи начали содрогаться в безмолвных рыданиях. Это увидела и Микаса через панорамное окно. Улыбка сошла с её губ, брови нахмурились. Сорвалась с места и влетела обратно в зал. Хрупкая и трогательно смешная с этим воздушным шариком, привязанным к запястью, она обняла со спины господина Дементьева и стала причитать в его красивые волосы, собранные в небрежный хвост:
― Ну, пожалуйста, только не плачьте, Вадим Александрович! У вас сегодня праздник, и вы меня так выручили!
Микаса обливалась слезами, позабыв обо всём вокруг, и продолжала жалобно хныкать в затылок мужчины.
― Ты чего, глупышка? Зачем я, дурак, тебе сдался? Лучше вернись к моим и продолжай смеяться, ― виновато отвечал он, оборачиваясь к ней.
― Но вы же плачете, как я могу и дальше там ржать?
Она забралась коленями на его колени и крепко обняла тонкими детскими ручонками, пытаясь утешить, но господин Дементьев зарыдал ещё пуще и уже не мог остановиться. Эрен остолбенел и изумлённо открыл рот, глядя на них ― на две сплетённые израненные души, переживающие только им понятное горе. Он не знал почему, но ощущал в этом объятии надвигающуюся катастрофу. Чуть отстранившись от Микасы, господин Дементьев убрал ей за ухо прядь и скорбно улыбнулся.
― Доча у меня примерно как ты по возрасту была…
― Ага, мне мадам Нина рассказала про вашу семью.
― Мадам Нина? ― удивлённо спросил он и надрывно рассмеялся сквозь слёзы. ― Ты тёте Нине только обязательно расскажи, что она «мадам», ей очень приятно будет.
В глотке Эрена застрял отчаянный крик. Горячая ревность текла по его венам, обгоняя сострадание. Он ревновал Микасу к этой новой жизни, в которой ему не было места, к чистоте ночного воздуха, к тем чужим развеселившим её людям, к этим крепким объятиям, разбивающим её тоску, дающим надежду. Эрен чувствовал только ужас и тревогу от того, что видел, и не мог понять собственных эмоций.
Йегеры начали собираться в то же время, что и люди за центральным столом. Говорливая толпа высыпала на улицу. Загорелись огоньки зажигалок ― и над головами взвились десятки струек сигаретного дыма, поплыли в сторону парковки. Эрен глядел, как господин Дементьев уводит в темноту его Микасу, держа за маленькие пальчики, и ему вновь хотелось кричать от горя. Глубоко вдохнув сырой воздух ночи, он развернулся и побежал вслед за толпой незнакомцев.
― Простудишься, холодно ведь! ― прокричал он Микасе вдогонку сорвавшимся голосом.
 
― Эрен?.. ― тихонько спросила она, удивлённо заморгав.
― Твой друг? ― поинтересовался господин Дементьев, но она ему не ответила.
Подлетев к ним, Эрен схватил Микасу за манжету кардигана и легонько потянул за собой.
― Поехали с нами!
― Совсем сдурел? ― с хрипинкой прошептала она.
Он был с ней согласен. Сдурел, что ещё сказать? Одним ловким движением стянув с себя тёмно-красный шарф, он обмотал им шею Микасы чуть не вместе с головой и с печальной нежностью посмотрел ей в глаза.
― Тепло, ― коснувшись мягкой вязки, произнесла она.
«Тепло», ― донеслось из мрачных глубин памяти языками ночного костра.
Эрен только сейчас осознал, что он натворил. «Почему сейчас? Почему не вспомнил этого раньше? Зачем я сделал это с ней?.. Как же мне теперь больно, жутко! Словно в саван³{?}[Одежда для усопшего или покрывало, которым накрывают тело в гробу.] её одел».
«Когда я умру, выброси этот шарф… Забудь обо мне…» ― вспыхнуло в его голове из ниоткуда и унеслось на белых крыльях неизвестно куда.
― Эрен, ты что, плачешь?
― А?
Он прикоснулся к своей влажной щеке, не помня, почему ему вдруг стало так невыносимо.
― Со мной всё хорошо. Прости за этот проклятый шарф. ― Гневаясь на себя, сжал руки в кулаки.
― Простить? ― Микаса вопросительно хмыкнула. ― Какой же ты чудик всё-таки… Спасибо. И добрых снов. Иди скорее к своим, а то они уже зовут тебя.
― Спокойной ночи, Эрен, ― обратился к нему господин Дементьев, ― не переживай, доставим твою подругу домой в целости и сохранности. Если надо будет, отчима её хоть свяжем, чтобы снова не буянил.
И забрал её с собой в непроглядную темень.
***
Май 2011-го года
Эрен и Микаса в шутку говорили, что живут ради этих моментов ― ради цветения магнолий в саду госпожи Шпигель. Они начали до последнего оттягивать уход домой, чтобы подольше посидеть после уборки на заднем дворе, и ни домашнее задание, ни даже танцы не могли заставить их уйти. К тому же на носу было окончание учебного года, и в их душе сонно похрапывала леность ко всему, что было связано со школой.
Сегодняшний вечер был одним из таких. Эрен задумчиво помешивал серебряной ложкой давно остывший чай, в котором тонули упавшие в кружку лепестки вишни, Микаса же листала старый альбом с живописью разных стран, который взяла из библиотеки госпожи Шпигель. Сегодня она впервые чувствовала тревогу, разглядывая фотографии полотен великих мастеров, и тщательно обдумывала, стоит ли ей делиться подобными переживаниями.
― Эрен, ― внезапно позвала Микаса и придвинула к нему альбом. ― Скажи, что ты чувствуешь, глядя на эту картину?
С умным видом прикусив губу, Эрен дотронулся до глянцевой странички и стал вдумчиво изучать изображение: юную златоволосую красавицу в створке гигантской раковины посреди нежных морских волн. Сначала он бросил взгляд на Микасу, словно пытался угадать, какой ответ она от него ожидает, потом вновь посмотрел на картину и, очевидно, решил говорить искренне. Другого она и не желала.
― Что я чувствую? Ну… эти мягкие цвета напоминают мне наш садик. ― Он повёл рукой в сторону, очерчивая деревья и цветы вокруг. ― К тому же с этих… ангелов? В общем, с этих крылатых мужика и женщины, которые дуют на золотоволосую девушку, осыпаются цветы, и это похоже на сегодняшнее цветение! ― Эрен смущённо захохотал над собственным невежеством. Подложил руку под щёку и нагнулся вперёд, ближе к Микасе, с бóльшим интересом оглядев картину в альбоме. ― Знаешь, обычно на обнажённую женскую грудь хочется до неприличия долго пялиться…
― Ага, сиськи правят миром, ― с шутливой невозмутимостью поддразнила Микаса.
― Вот-вот! И ничего с этим не поделаешь! ― Эрен всё продолжал смеяться, и его откровенность невольно завораживала. ― Но глядя на её застенчивое лицо, на плавность позы, на то, как трепетно она прикрывается своими красивыми волосами, мне хочется укрыть её, как вот этой женщине в платье с васильками.