День за днем

– А на самом деле кто-то выпустил три стеклянные пули в пластиковой оболочке. Двадцать второй калибр, с большим ускорением, если судить по результатам. Пистолет с глушителем, – пояснял Ди Кара. – Другие звуки – это конвульсии. Но не расстраивайтесь так, перед тем как дать вам послушать, мы устранили помехи, выровняли и увеличили звук. Я бы и сам ничего не услышал без наушников.
– Ладно тебе, Саза, – махнул рукой комиссар. – Не надо их выгораживать. Позволили ухлопать клиента, за которым следили, три убийства во время слежки! Я считаю, они в дерьме по самые уши. Но об этом позднее.
Грация оперлась локтями о колени, прижав палец к щеке и покусывая ее изнутри. Сцена вставала перед внутренним взором. Тот, кто убил Джимми и его домочадцев, наверняка имел прибор ночного видения, поэтому и двигался по квартире бесшумно, ни на что не натыкаясь. Вот он беззвучно скользит по лабиринту мерцающих зеленых линий, между силуэтов, издающих мертвенное свечение; подходит вплотную к телохранителю и перерезает ему горло. Стрелял, может быть, второй человек, и определенно с лазерным прицелом, поэтому так метко. Красная точечка мигает из-под бесформенной массы глушителя, «брюггер-томе» или «марк-уит-миллениум», возможно обернутого мокрой тряпкой; пляшет по зеленоватой голове, торчащей из-под простыни, и внезапно останавливается. По выстрелу в каждого, потом еще один, чтобы прикончить Джимми. Под затвором пистолета висела, наверное, сеточка, потому что никто не слышал, как падают гильзы, да и в комнате их не нашли. Все вставало перед внутренним взором Грации, все, кроме одной детали.
– Как они вошли? Дверь только одна, мы бы услышали, если бы ее открыли. Шум от взлома мы бы услышали тоже, так?
– Три часа двадцать одна минута, – кивнул Ди Кара, склонился к магнитофону, дотронулся до клавиши обратной перемотки, но потом покачал головой. – Ладно, расскажу сам. В три часа двадцать одну минуту различается какой-то металлический звук, очень тихий. Я его распознал, только выведя звуковую дорожку на дисплей. Через девятнадцать минут – другой металлический звук, вроде звяканья цепочки, но тоже очень тихий. Он вставил отмычку в замочную скважину и поворачивал ее так медленно, миллиметр за миллиметром, что это заняло девятнадцать минут. Потом зажал цепочку в пассатижи и снял ее; это заняло еще семь минут.
– Господи, – пробормотал Матера. – Ну и хладнокровие!
Комиссар бросил многозначительный взгляд на инспектора Ди Кару, и тот улыбнулся.
– Это еще не все, – продолжал Ди Кара. – Угадайте-ка, зачем он это делает. Что тихо, это понятно, не хочет разбудить тех, кто в квартире, – но почему так тихо?
– Потому что ему известно о нас, – вмешалась Грация. – Ему известно, что мы прослушиваем квартиру, и слух у нас более тонкий, чем у Джимми и домочадцев. Поэтому он, застыв на месте, почти двадцать минут проворачивает отмычку в замочной скважине.
– Молодец, – похвалил Ди Кара.
– Черта с два она молодец, – буркнул комиссар. – Знаешь, Саза, эта девчушка имеет опыт поимки преступников. До того, как перевестись сюда, в оперативный отдел, она работала у меня в Риме – и клянусь тебе, хватка у нее, как у мастифа. Когда ей нужно было кого-то выследить, она полностью на нем сосредоточивалась, без сна и отдыха изучала его; знала все, что он делал, все, что говорил; как вел себя в детстве, даже какие видел сны, вот какая хреновина, словно он ей – жених и она в него влюблена. Но не замуж она собиралась, а отправить голубчика в тюрьму. Я не зря ей поручил это дело, а она меня вываляла в дерьме. Молодец, Грация, мои поздравления!
Грация промолчала. Она уставилась в пол, со сжатыми губами и дрожащим от ярости подбородком. Знала, что едва она поднимет глаза, как тут же расплачется.
Матера оторвал руки от поясницы и вынул сигару из кармана рубашки. Курить он не собирался, только подержать в пальцах: едва все вошли, комиссар заявил, что кабинет слишком маленький, здесь курит только он. Матера собирался повторить: «Какое хладнокровие», но его отвлекла мысль, назойливая мысль, не дававшая покоя.
 
– Минуточку, – сказал он. – Если вы думаете, что эти ребята знали о том, что их прослушивают, так тому и быть. Но если вы полагаете, что они об этом догадались в процессе слежки, то вы неправы. Я ведь там был и не заметил никакого подвоха. Мы выходили поесть, мы расходились, но ни разу нам не встречались одни и те же лица, не было никого подозрительного.
– Ты мог не заметить, – провозгласил комиссар.
Матера, выпрямившись, отделился от стены. Нос и кожа под глазами внезапно покраснели, словно он надел полумаску. Сигара хрустнула в пальцах.
– Извините, но даже вам я не позволю.
– Не заводись, Матера, – оборвал его комиссар. – Не стоит. Посмотри сюда, и все поймешь.
Инспектор Ди Кара снова склонился над тележкой и на этот раз включил видеомагнитофон. Грация вскочила с табуретки и кинулась к столу, чтобы не мешали блики. Она вытянула шею, оперлась рукой о комиссарское кресло, изогнулась над его плечом. О том, что начальник учует запашок, исходящий от нее после трех дней без душа, она уже не думала.
Кассета была заранее установлена, и в экране телевизора, в верхней его части, показалась парадная дверь дома, где скрывался Джимми. Неподвижная, серая, наглухо закрытая. Быстро мелькали белые циферки таймера в правом углу. Секунды беспрестанно сменяли друг друга в конце полосы, показывавшей три часа десять минут.
– Этот дом, – начал инспектор Ди Кара, – настоящий многоквартирный барак постройки семидесятых годов.
– Мы это знаем, – перебил Саррина. – Мы там торчали целых три дня. Два одинаковых корпуса, две входные двери, две лестницы. Больше никак нельзя войти. Оба корпуса семиэтажные, по две квартиры на этаже.
Ди Кара вздохнул. Нагнулся, нажал на кнопку «стоп». В кадре показалась все та же картинка: запертая парадная дверь, темный стеклобетон карниза, кусочек улицы впереди, конус света от фонаря, бледный, испещренный неподвижными тенями.
– Успокойся, коллега, – сказал Ди Кара, все еще наклоняясь вперед, не снимая пальца с клавиши видеомагнитофона. – У меня и в мыслях нет вас подкалывать. Я только хочу сказать, что в этих чертовых бараках живет как минимум сто человек, и если даже уголовный розыск пройдется по всем квартирам, чтобы вычислить, не запечатлелся ли на пленке кто-то, кто в доме не живет, полной уверенности все равно не будет.
Наконец он нажал на кнопку и, задыхаясь оттого, что говорил так долго, согнулся пополам, потом откинулся на спинку стула.
– Грация, – спросил комиссар, – сколько, по-твоему, их было?
Что-то такое предвещала картинка на видео, чего-то от нее ждали. Грация не сводила глаз с экрана, даже перестала покусывать щеку.
– Боевая группа из двух человек, – ответила она. – По меньшей мере из двух. На стреме никто не стоял, Саррина бы его заметил. – В этом, правда, она не была до конца уверена.
– В самом деле, – подтвердил Ди Кара, – у нас двое подозреваемых. Вот первый.
Подъехал юноша на велосипеде, а перед тем, словно сигнализируя о его прибытии, погасли и снова вспыхнули фонари. Лет двадцать–двадцать пять. Типичный студент. Высокий, худой, с длинными нечесаными волосами, собранными на затылке в курчавый хвост. Облегающая блекло-коричневая футболка до бедер, кирпичного цвета хлопчатобумажные брюки. Кроссовки. Черный рюкзачок между лопатками. Рыжеватая бородка, в тон штанам и кудлатому хвосту; короткая, редкая, козлиная, вся состоящая из пары завитков, закрывающих подбородок. Прислоняет велосипед к стене дома, со стороны улицы, у самой границы кадра, раскручивает цепь, намотанную на руль, продевает ее сквозь спицы колеса и закрепляет за что-то невидимое, находящееся вне кадра. Потом открывает парадную дверь своим ключом и заходит внутрь.
– Вот, – повторил Ди Кара, нажимая на кнопку быстрой перемотки. – Это – первый. Через десять минут начинается шум у двери Джимми. Но есть и еще один.
– Я его помню, – сказал Матера.