Летние истории

Не вставая с мягкого кресла-мешка, Мидорико повернулась к шкафу и принялась разглядывать корешки книг.
Нижние полки у меня набиты старыми книжками, которые я уже вряд ли когда-то буду перечитывать. Буквы на корешках выцвели от солнца, но разобрать еще можно: Герман Гессе, Радиге, Кюсаку Юмэно… «Повелитель мух», «Гордость и предубеждение», Достоевский: «Игрок», «Записки из подполья», «Братья Карамазовы». Чехов, Камю, Стейнбек. «Одиссея» и «Землетрясение в Чили». Каждая — бесспорный шедевр, но, стоя рядом, с горечью поняла я, они выглядят заурядной, даже, можно сказать, жалкой попыткой непременно собрать в доме весь общепризнанный литературный канон, выдающей во мне полного профана. В то же время, разглядывая поблекшие корешки, я смутно припоминала волнение, с каким читала эти книги впервые: каждая была для меня новым захватывающим приключением. Я как будто снова сидела на лестнице с томиком в руках, ощущая холод бетонных ступенек и чувствуя, как начинают затекать ноги. И от этого странным образом отчаянно захотелось перечитать все снова…
Эти книги я привезла из Осаки. Большую их часть я покупала в букинистических лавках. Но «Свет в августе» Фолкнера, «Волшебная гора» и «Будденброки» Манна появились в моей библиотеке благодаря одному парню, который иногда захаживал к нам в бар. Это случилось, когда мамы и бабушки Коми с нами уже не было, а я только-только пошла в старшую школу. Сейчас я вряд ли вспомню, как выглядел тот парень или как его звали. Однажды он поднялся к нам в бар, привлеченный мигающей рекламой у входа.
Он не стал ни петь караоке, ни устраиваться на диване в обществе хостес, а сразу направился к барной стойке, заказал виски «Уайт Хорс» с содовой и льдом по акции «Пей сколько хочешь за 3000 иен» и сидел, молча потягивая его из бокала. В какой-то момент он заметил меня, примостившуюся с книжкой в уголке кухни, и негромко спросил, что я читаю. Тогда я еще даже не задумывалась о том, люблю ли я читать, но, отправляясь в бар, всегда брала с собой какую-нибудь книжку из школьной библиотеки и, улучив свободную минутку между обслуживанием клиентов и мытьем посуды, принималась за чтение.
В баре мы всем говорили, что мне уже исполнилось восемнадцать. И о том, что я живу без родителей, только с двадцатипятилетней сестрой, хозяйка тоже велела помалкивать — по крайней мере, с теми клиентами, которых мы еще не очень хорошо знаем. «Люди бывают всякие…» — туманно сказала она и попросила меня договориться с Макико, которая тоже иногда подрабатывала в этом баре, чтобы наши версии совпадали. Кто бы меня ни спросил, я без запинки отвечала, что родилась в 1976 году, то есть на два года раньше, чем на самом деле, что моя мама несколько лет назад умерла от рака груди (это была правда), а папа работает водителем такси.
Как раз в тот период мне все время хотелось пи́сать, и я бегала в туалет снова и снова. Врачи говорили, что все в порядке, но ощущение, что мочевой пузырь никак не может полностью опорожниться, появившееся непонятно когда и непонятно откуда, мучило меня еще несколько лет. Помню, Макико тогда устроилась на работу в ресторан и работала с утра до вечера, и у нее тоже появились свои странности — она постоянно грызла лед. Говорила, что не может остановиться, даже когда замерзает или устает.
Я могла просидеть в туалете целый час, выдавить из себя все до капли, но стоило оттуда выйти, как я снова чувствовала позыв. Это изматывало, не позволяя сосредоточиться, в итоге я сдавалась и возвращалась в туалет. Через несколько минут из меня выходила тоненькая струйка, но ощущение после этого было омерзительное, как будто на меня надели мокрый подгузник, пропитанный всей яростью, бессилием и тревогой Осаки. В какой-то момент я стала брать с собой в туалет книги, ну и вообще стала больше читать. Это иногда помогало отвлечься от мучительных симптомов.
О книгах со мной не заговаривали ни посетители, ни хостес, поэтому, когда тот парень спросил, что я читаю, от неожиданности я тут же спрятала книжку. Он был щуплый, с нездоровым цветом лица. Когда хостес кокетливо зазывали его: «У нас тут так уютно, идите к нам!» — он смущался и как-то испуганно смеялся в ответ. Со мной он тоже почти не разговаривал. Уж не знаю, нравилось ему такое времяпрепровождение или нет, но, как бы то ни было, он приходил в бар снова и снова. Садился на свое излюбленное место, тихонько потягивал свой виски и где-то через час уходил.
 
Однажды я спросила, кем он работает. Вместо ответа он хриплым, ломающимся голосом поведал, что несколько лет назад был разнорабочим на острове Хатэрума, на самом юге Окинавы. «Фонарей на острове мало, и после наступления темноты там ничего не видно — ни неба, ни моря, ни земли, ни людей. Остаются только звуки, — тихо, задумчиво начал он. — В определенные дни на остров приплывали корабли и доставляли все необходимое. Едва в темноте на горизонте появлялись корабельные огни, мужчины с криками бросались в воду, поднимая фонтаны брызг». — «И вы… тоже бросались в воду вместе с ними?» — спросила я. Наверное, тогда я назвала его по имени, которого сейчас не помню. «Нет, — ответил он, — я в такие моменты не мог сдвинуться с места. Меня пугало море». Он рассказал, что прожил на этом острове некоторое время, но отношения с другими рабочими как-то не ладились, его стали избегать, и в конце концов ему пришлось уехать.
В следующий раз он пришел к нам с тряпочной сумкой, полной книг, — настолько хрупкий, что казалось, звуки караоке вот-вот собьют его с ног. Набитая битком новенькая белоснежная сумка выглядела так, будто в ней находится деревянный ящичек с прахом дорогого покойника. Все тем же тихим, еле слышным голосом он проговорил: «Возьми себе, если хочешь», оставил книжки и ушел. В некоторых книгах остались подчеркивания, кое-где попадались заметки мелким убористым почерком. Их автор как будто едва водил карандашом — чтобы прочитать, приходилось напрягать глаза. Шум волн. Темная-темная ночь… Я представляла, как он сидел там, на острове, и наклонялся еще ближе к книге, чтобы подчеркнуть предложение, которое особенно запало ему в душу.
Все равно я страшно радовалась, что мне как по волшебству досталось столько книг. В порыве благодарности я купила парню кружку, чтобы вручить ему, когда он снова наведается к нам. Но он больше не появлялся, и кружка так и стояла нераспакованная в одном из шкафчиков нашего бара. Интересно, что с ней сейчас?..
— Смотри, как страницы пожелтели. Это старые книги. Новые вон там, наверху. Ой, сколько пылищи…
Я подсела к Мидорико, продолжающей внимательно разглядывать корешки книг, взяла с полки «Стену» Сартра и перелистала. Вроде бы в ней был рассказ, сюжет которого я уже забыла, но в памяти осталась сцена: обессилевшие мужчины стоят в ряд на пустыре, а напротив них — расстрельная команда. А может, в рассказе и не было такого эпизода. Если я что и помнила оттуда наверняка, так это последнюю реплику одного из героев: «Я хохотал так неудержимо, что из глаз хлынули слезы» [4]. Полистав книгу, которую не открывала уже как минимум лет десять, я удостоверилась, что эти слова действительно там есть — вот они, все там же, на самом краешке страницы, завершающей рассказ. Некоторое время я рассматривала запомнившуюся фразу, а потом поставила книгу на место и, вспомнив, что Мидорико любит читать, предложила: «Если что-то понравится, забирай, не стесняйся. Потом дома почитаешь». Не отлипая от кресла-мешка, девочка уперлась ногами в пол, ловко развернулась и принялась рассматривать книги в другой секции шкафа.
— А еще Нацу у нас настоящий писатель, представляешь! — сообщила Макико дочери, сдавливая бока опустевшей пивной банки.
Мидорико тут же оглянулась на меня, распахнув глаза, в которых блестел неподдельный интерес.
— Нет-нет, никакой я не писатель! — Я поспешно замотала головой, мысленно ругая Макико: ну зачем было об этом упоминать…
— Эй, не отпирайся, ты же пишешь книжку!