Симулакрон

— …И точно также, как и в сотнях других городов СШЕА, доктор Джек Даулинг, здесь, в Бонне, взят под стражу; арестован ведущий психиатр венской школы после того, как выступил с протестом против вступления в силу только что одобренного законопроекта, так называемого Акта Макферсона…
На экране телевизора полицейский автомобиль быстро укатил куда-то прочь.
Вот так кутерьма, угрюмо отметил про себя Винс. Примета времени более репрессивное законодательство со стороны панически напуганное консервативно-бюрократического аппарата. Так от кого теперь ждать мне помощи, если уход Жюли вызовет у меня душевное расстройство? Такое вполне может случиться; я никогда раньше не обращался к психоаналитикам — пока за всю жизнь у меня не было в этом необходимости, потому что ничего особенно тяжелого еще со мною никогда не случалось. Жюли, подумал он, где ты?
Теперь, на экране телевизора, место действия не изменилось, однако показанный сюжет был аналогичным. Винс Страйкрок увидел несколько иную толпу, полицию в другой форме, еще одного психоаналитика, которого куда-то уводили; брали под стражу еще одну протестующую душу.
— Весьма интересно наблюдать, — бормотал телекомментатор, стоическую верность пациента этого психоаналитика. И действительно, почему должно быть иначе? Этот человек вот уже много лет полагается на действенность психоанализа.
А что со мною станется? — страстно возжелалось узнать Винсу. Жюли, мысленно обратился он к ней, если ты с кем-нибудь, с каким-нибудь другим мужчиной уже успела связать свою судьбу, и ты уже с ним, вот прямо сейчас, то это настоящая беда. Если я это узнаю, то или я упаду замертво — такое меня просто убьет — или предоставлю такую возможность тебе и этому индивидууму, кем бы он ни оказался. Даже если — особенно если — это кто-либо из моих друзей.
Я непременно верну ее к себе, решил он. Мои взаимоотношения с ней уникальны, это совсем не то, что было у меня с Мэри, Джин или Лаурой. Я люблю ее — вот в чем загвоздка. Боже мой, подумалось ему, до чего же я влюблен! В такое время, в таком возрасте! Невероятно. Если бы я сказал ей об этом, если бы она узнала, она бы расхохоталась мне прямо в лице. Вот какая она, Жюли.
Мне действительно совсем не помешало бы обратиться к психоаналитику, понял он, я нахожусь в опасном состоянии, будучи психологически зависим от такого равнодушного, эгоистического создания, как Жюли. Черт побери, ведь это же противоестественно! И — безрассудно.
Сумел бы Джек Даулинг, ведущий психоаналитик венской школы в Бонне, в Германии, вылечить меня? Освободить меня? Или этот другой мужчина, которого показывают сейчас, этот…
— Он прислушался к голосу комментатора, который продолжал монотонно бубнить и после того, как уехал полицейский автомобиль.
— Эгон Саперб? С виду он очень умный и симпатичный, он явно наделен умением сопереживать. Послушайте, Эгон Саперб, мысленно обратился к нему Винс, меня постигла большая беда: сегодня утром, когда я проснулся, рухнул мой крохотный личный мирок. Мне нужна женщина, которую я, по всей вероятности, больше уже никогда не увижу. Лекарства «АГ Хемие» мне здесь ничуть не помогут… если, конечно, не принять смертельную дозу. Но это совсем не того рода помощь, которой я добиваюсь.
А может быть мне лучше было откопать своего брата Чика с ним вдвоем присоединиться к сыновьям Иова, вдруг мелькнуло у него в голове. Мы с Чиком даем клятву верности Бертольду Гольцу. Некоторые именно так уже поступили, те кто неудовлетворенный своей судьбой, у которых не сложилась жизнь — личная, вот как в моем случае, или деловая: не получилось восхождение по ступенькам социальной лестницы, от статуса испов к статусу Гест.
Чик и я сыновья Иова, мрачно представил себе Винс Страйкрок.
Марширующие по улицам в этой несуразной форме. Став всеобщим посмешищем. И все же веря — только во что? В победу в конечном счете? В Гольца, который выглядит, как кинематографическая версия «Раттельфенгера», Крысолова? Он весь съежился при мысли об этом; она привела его в ужас.
И все же эта идея крепко засела в его голове.
***
Проснувшись в своей квартире на самом верхнем этаже «Авраама Линкольна», старший брат Винса, худой, лысоватый Чик Страйкрок, близоруко поглядел на часы, пытаясь выяснить, может ли он остаться в постели еще хоть немного. Но нечего утешительного для себя не узрел на циферблате часов — было уже четверть десятого. Время подниматься… Информ-машина, растарахтевшись снаружи здания, бойко торговала своим товаром и, к счастью, своевременно разбудило его. А затем Чик с немалым для себя потрясением обнаружил, что кто-то еще лежит в одной с ним постели; он широко открыл глаза и изумлено уставился на контуры укрытого простыней тела, которое, как он сразу же понял по разметавшейся на подушке копне рыжих волос, принадлежало молодой женщине, притом (он испытал при этом облегчение, а, может быть, это было и каким-то иным чувством), хорошо ему знакомой. Жюли! Его невестка, жена его брата Винса. Вот те на! Чик присел на кровати.
Давай разбираться, сказал он тотчас же себе. Вчера вечером — что это там было после Дня Поминовения? Заявилась к нему Жюли — он это точно теперь вспомнил — какая-то совершенно расстроенная с одним чемоданом и двумя пальто и начала бессвязно что-то рассказывать, из чего в конце концов выкристаллизовался тот простой факт, что она законно прекратила свои брачные отношения с Винсом: она ему больше не жена по закону и вольна идти куда и к кому ей только заблагорассудится. Вот поэтому она здесь. А почему именно здесь? Этой части ее объяснений он что-то никак не мог припомнить. Жюли всегда ему очень нравилась, но это еще никоим образом не могло объяснить происшедшее: ее поступок был каким-то образом связан с ее собственным скрытым от других внутренним миром, с его особыми ценностями, к каковым он совершенно не был причастен. Объективно ее поступок был необъясним.
Но как бы там ни было, Жюли теперь здесь, все еще спит крепким сном.
Правда, пока она находится здесь чисто физически, уйдя в себя. Скрутившись калачиком, она как бы замкнулась в своей раковине, как улитка, что в общем-то и должно быть именно так, а не иначе, ибо для него все, что произошло этой ночью казалось… чем-то вроде кровосмешения, несмотря на всю ясность, которую внес закон в отношении их греха. Она для него была больше, чем членом семьи. Он никогда на нее особенно не заглядывался. Но вчера вечером, после нескольких рюмок (вот как оно обстояло на самом деле; разумеется он мог и не пить, но он все-таки выпил и сразу испытал быструю перемену в настроении) он ничего не опасался, становился все более раскованным, даже безрассудно смелым, и отбросил всякие там духовные сомнения. И вот результат — гляди-ка, во что он теперь оказался замешан.
И все же где-то в самой глубине души, на чисто личностном, можно даже сказать, эгоистическом уровне, он не очень-то возражал против того, что произошло. Это даже в некотором роде льстило ему — то, что она пришла не куда-нибудь, а именно к нему.
Но как неловко он будет себя чувствовать всякий раз, когда ему придется сталкиваться с Винсом, проверяющим удостоверения личности каждого, кто появляется перед входной дверью в дом! Винсу, конечно, захочется обсудить этот вопрос с глубокомысленным угрюмым видом и много интеллектуального пыла будет зря расходоваться на выяснение основополагающих, глубинных побуждений всех сторон возникающего вдруг треугольника. В чем заключалась действительная цель Жюли, когда она бросила Винса и перешла к нему сюда? По какой именно причине она это сделала? Проблемы сути бытия, из тех, что занимали еще Аристотеля, вопросы изначальной предопределенности в отношении того, что некогда называлось «конечными целями»… Винс со временем все более отрывался от действительности: повседневная жизнь теряла для него свой смысл.
А не позвонить ли мне лучше своему боссу, подумал Чик, и сказать ему, вернее, попросить у него разрешения несколько припоздать. Мне следует уладить свои отношения с Жюли, выяснить окончательно, что же это все для меня будет значить. Интересно, сколько времени она намерена у него оставаться и возьмет ли она на себя часть его расходов? Практические, далеко не философские вопросы, связанные с реальной жизнью, — вот что еще предстоит обязательно выяснить.