Наследство миссис Лиррипер

 
Чарльз Диккенс
НАСЛЕДСТВО МИССИС ЛИРРИПЕР
 
Глава I
Миссис Лиррипер рассказывает, как она жила, и что переживала
Ах! Приятно бывает, душенька, опуститься в свое кресло, хоть сердце немножко и бьется оттого, что вечно бегаешь то вверх по лестницам, то вниз по лестницам, и почему только все кухонные лестницы винтовые, этому могут найти оправдание одни лишь архитекторы, хоть я и считаю, что они не очень хорошо знают свое дело, да вряд ли когда и знали его, иначе почему у них всюду все одинаково и почему так мало удобств и так много сквозняков, и опять же: штукатурку накладывают слишком толстым слоем, — а я глубоко убеждена, что от этого в домах заводится сырость, — ну а что касается дымовых труб, то их как попало нахлобучивают на крыши (вроде того, как гости — свои шляпы, расходясь после вечеринки), и при этом архитекторы знают не больше меня, если не меньше, какое влияние это окажет на дым, — ведь вся разница большей частью лишь в том, что дым либо забивается тебе в глотку прямой струей, либо извивается, прежде чем в тебя попасть! А насчет этих новомодных металлических труб разного фасона (длинный ряд таких труб торчит на меблированном доме мисс Уозенхем, что вниз по нашей улице, на той стороне), — насчет них можно сказать, что они только закручивают дым всякими затейливыми узорами, но тебе все равно приходится его глотать, а по мне лучше глотать свой дым попросту, без затей, — вкус-то ведь все равно тот же самый, — не говоря уж о том, что ставить на крыше своего дома что-то вроде знаков, по которым можно судить, в каком виде дым проникает к тебе во внутренности, — это чистейшее тщеславие.
Так вот, раз уж я сижу здесь перед вами, душенька, в своем собственном кресле, в своей собственной тихой комнатке, в своем собственном меблированном доме номер Восемьдесят один, Норфолк-стрит, Стрэнд, Лондон, расположенном между Сити и Сент-Джеймским парком (если только можно сказать, что все осталось по-старому после того, как появились эти отели, которые добавляют к своему названию слово «ограниченный», потому-де, что воздвигли их акционерные общества с «ограниченной ответственностью», но которые майор Джекмен прозвал «неограниченными», так как они вырастают всюду, а если уж не могут больше расти в высоту, ставят на крыше флагштоки, однако насчет этих чудищ я могу сказать лишь одно: когда я останавливаюсь в гостинице, подавайте мне хозяина и хозяйку с приветливыми липами, а не медную доску с электрическими номерками, которые с треском на ней выскакивают, — ведь доска, натурально, не может мне обрадоваться, ну а я вовсе не хочу, чтобы меня втаскивали к ней на подъемнике, словно черную патоку на корабли, и заставляли телеграфировать о помощи посредством всяких хитроумных приборов, но безо всякого толку), — так вот, значит, душенька, раз уж я сижу здесь, мне нечего говорить о том, что я до сей поры веду свое дело — сдаю меблированные комнаты, — и, надеюсь, буду вести его до самой смерти, когда с согласия духовенства меня наполовину отпоют в церкви святого Клементия-Датчанина, а кончат отпевать на Хэтфилдском кладбище, где я снова лягу рядом с моим бедным Лиррипером — пепел с пеплом, прах с прахом.
Не ново для вас, душенька, будет и то, что майор — все еще постоянная принадлежность диванной, совсем как крыша на доме, а что Джемми — лучший и умнейший мальчик на свете, и что мы всегда скрывали от него печальную историю его бедной хорошенькой молодой матери, миссис Эдсон, покинутой на третьем этаже и умершей на моих руках, поэтому он уверен, что я его родная бабушка, а сам он сирота, что же касается его склонности к инженерном искусству, то они с майором мастерят паровозы из зонтиков, разбитых чугунков и катушек, а паровозы эти сходят с рельсов, падают со стола и увечат пассажиров не хуже настоящих, — прямо чудеса в решете, — и когда я говорю майору: «Майор, вы не можете хоть каким-нибудь способом привести к нам кондуктора?», майор очень обидчиво отвечает: «Нет, мадам, этого нельзя сделать», а когда я спрашиваю: «Почему же нет?», майор отвечает: «Эту тайну знаем только мы, лица, заинтересованные в железнодорожных делах, мадам, и наш друг, достопочтенный вице-президент Торговой палаты», — и верьте не верьте, душенька, даже эти скудные сведения мне удалось вытянуть из майора не раньше, чем он написал Джемми в школу, чтобы запросить его мнения, какой ответ мне дать, а вся причина в том, что когда мы в первый раз начали с маленькой моделью и прекрасной, отличной сигнализацией (которая, в сущности, работала так же скверно, как и настоящая) и я сказала со смехом: «А какую должность в этом предприятии получу я, джентльмены?» — Джемми обхватил меня руками за шею и говорит, приплясывая: «Вы будете публикой, бабушка», так что теперь они надувают меня как хотят, а я сижу себе в кресле да ворчу.
Не знаю, душенька, потому ли, что взрослый человек, да еще такой умный, как майор, вообще не может не отдаваться всем сердцем и душой чему бы то ни было, даже игрушкам, а непременно берется за все всерьез (или еще почему-нибудь — не знаю), но только нашему Джемми далеко до той серьезности и веры в дело, с какими майор взялся за управление Соединенным Большим Лирриперским узлом и Джекменовской Большой Диванно-Норфолкской железнодорожной линией.
— Вы знаете, бабушка, — объявил, сверкая глазами, мой Джемми, когда железную дорогу окрестили, — нам нужно дать ей целую кучу имен, не то наша милая старушка публика, — тут постреленок поцеловал меня, — не захочет платить деньги.
Итак, «публика» разобрала акции — десять штук по девяти пенсов, — а как только эти деньги были истрачены, купила двенадцать привилегированных акций по шиллингу шести пенсов каждая, причем все они были подписаны Джемми и заверены подписью майора и, между нами говоря, оказались куда ценнее кое-каких акций, которые я покупала в свое время. В течение тех же самых каникул линию построили и открыли на ней движение, поезда ходили, сталкивались, котлы взрывались и происходили всякого рода происшествия и крушения — все как взаправду и очень мило. Чувство ответственности, с каким майор по-военному исполнял обязанности начальника станции — отправлял с опозданием поезда из Лондона и звонил в один из тех маленьких колокольчиков, что продаются на улицах в придачу к ведеркам для угля и лежат на подносе, висящем на шее у разносчика, — это чувство ответственности делало ему честь, душенька, и когда майор по вечерам писал Джемми в школу месячные отчеты насчет подвижного состава, железнодорожного полотна и всего прочего (все это хранилось у него на буфете, и он каждое утро, перед тем как чистить себе сапоги, собственноручно стирал пыль с игрушек), я видела, что ум его как нельзя больше занят мыслями и заботами, а брови насуплены свирепо; впрочем, майор ничего не делает наполовину, и это видно по тому огромному наслаждению, с каким он ходит вместе с Джемми на изыскания (когда Джемми может с ним пойти), несет цепь и рулетку, проектируя не знаю и какие там улучшения и новые улицы прямо поперек Вестминстерского аббатства, причем обыватели твердо уверены, что вышло постановление парламента перевернуть весь город вверх дном. Даст бог, так оно и будет, когда Джемми по-настоящему возьмется за это дело!
Упомянув о своем бедном Лиррипере, я вспомнила об его родном младшем брате, докторе, хотя каких именно наук он был доктором, мне, право, очень трудно сказать, разве что доктором по части выпивки, потому что Джошуа Лиррипер не знал ни вот столечко ни из физики, ни из музыки, ни из юриспруденции, зато его постоянно вызывали в суд графства и налагали на него штрафы, от которых он удирал, а однажды захватили в коридоре вот Этого самого дома с раскрытым зонтиком в руке, с майоровой шляпей на голове и в очках, причем он завернулся в коврик для вытирания ног и заявил, что он — сэр Джонсон Джонс, кавалер ордена Бани [1], и живет в казармах конногвардейского полка. В тот раз он только за минуту перед тем вошел в дом, и горничная оставила его стоять на коврике, а сама ушла, потому что он послал ее ко мне с обрывком бумаги, скрученным так, что он скорее смахивал на жгутик для зажигания свечей, чем на записку, а в бумажке мне предлагалось сделать выбор: либо вручить ему, Джошуа Лирриперу, тридцать шиллингов, либо увидеть его мозги в доме, причем в записке стояло «срочно» и «требуется ответ». При мысли о том, что мозги кровного родственника моего бедного, дорогого Лиррипера разлетятся по новой клеенке, я ужасно расстроилась, душенька, и хотя Джошуа Лиррипер и недостоин помощи, вышла из своей комнаты спросить, сколько он согласен взять раз и навсегда, с тем чтобы больше никогда так не делать, как вдруг увидела, что он арестован двумя джентльменами, которых я, судя по их покрытой пухом одежде, готова была бы принять за торговцев перинами, если бы они не отрекомендовались мне представителями закона.