Жизнь и приключения Николаса Никльби

Голос предложил джентльмену подняться наверх, но тот уже успел подняться и, очутившись во втором этаже, был встречен обладательницей желтого головного убора, облаченной в такого же цвета платье и отличавшейся соответствуюшим цветом лица. Мисс Ла-Криви была жеманной молодой леди пятидесяти лет, и квартира мисс Ла-Криви была подобием позолоченной рамы внизу в увеличенном масштабе и слегка погрязнее.
— Кхе! — сказала мисс Ла-Криви, деликатно кашлянув и прикрыв рот черной шелковой митенкой. — Полагаю, вам нужна миниатюра? У вас весьма подходящие для этого черты лица, сэр. Вы когда-нибудь позировали?
— Вижу, вы заблуждаетесь относительно моих намерений, сударыня,отозвался мистер Никльби со свойственной ему прямотой. — Нет у меня таких денег, чтобы я их тратил на миниатюры, сударыня, а если бы и были, то (слава богу) мне некому делать подарки. Когда я увидел вас на лестнице, мне захотелось задать вам вопрос, касающийся кое-кого из ваших жильцов.
Мисс Ла-Криви снова кашлянула, на сей раз чтобы скрыть разочарование, и промолвила:
— А, вот как!
— Из того, что вы сказали вашей служанке, я заключаю, что верхний этаж сдаете вы, сударыня? — спросил мистер Никльби.
Да, так оно и есть, ответила мисс Ла-Криви. Верхняя половина дома принадлежит ей, и так как третий этаж ей не нужен, то она и имеет обыкновение сдавать его. Действительно, в настоящее время там живет некая леди из провинции и ее двое детей.
— Вдова, сударыня? — осведомился Ральф.
— Да, вдова, — ответила леди.
— Бедная вдова, сударыня, — сказал Ральф, делая энергическое ударение на этом прилагательном, столь много выражающем.
— Да, боюсь, что она бедна, — отозвалась мисс ЛаКриви.
— Случайно мне известно, что она бедна, сударыня, — сказал Ральф. — А что делать бедной вдове в таком доме, как этот?
— Совершенно верно, — ответила мисс Ла-Криви, польщенная таким комплиментом ее жилищу. — В высшей степени верно!
— Мне точно известно ее положение, сударыня,продолжал Ральф.Собственно говоря, я прихожусь им родственником, и я бы вам посоветовал, сударыня, не держать их здесь.
— Смею надеяться, что в случае невозможности выполнить денежные обязательства, — сказала мисс ЛаКриви, снова кашлянув, — родственники этой леди не преминули бы…
— Нет, они бы этого не сделали, сударыня! — быстро перебил Ральф. — Не помышляйте об этом!
— Если я приду к такому выводу, дело примет совсем иной оборот,сказала мисс Ла-Криви.
— Можете прийти к нему, сударыня, — сказал Ральф, — и поступить соответственно. Я родственник, сударыня, во всяком случае полагаю, что я единственный их родственник, и считаю нужным уведомить вас, что я не могу их поддерживать при таких непомерных расходах. На какой срок они сняли помещение?
— Оплата понедельная, — ответила мисс Ла-Криви. — Миссис Никльби заплатила вперед за первую неделю.
— В таком случае вы бы выпроводили их в конце этой недели, — сказал Ральф. — Лучше всего им вернуться в провинцию, сударыня; здесь они для всех помеха.
— Разумеется, — сказала мисс Ла-Криви, — если миссис Никльби сняла помещение, не имея средств платить за него, это весьма неподобающий поступок для леди.
— Конечно, сударыня, — подтвердил Ральф. — И, натурально, — продолжала мисс Ла-Криви, — будучи в данный момент… гм… женщиной беззащитной, я не могу терпеть убыток.
— Конечно, не можете, сударыня, — ответил Ральф.
— Хотя в то же время, — добавила мисс Ла-Криви, еще колебавшаяся между побуждениями своего доброго сердца и собственными интересами, — я решительно ничего не могу сказать против этой леди. Она очень приветлива и любезна, хотя, кажется, бедняжка, чрезвычайно удручена; а также я ничего не могу сказать против ее детей, потому что нельзя встретить более приятных и лучше воспитанных юноши и девицы.
— Прекрасно, сударыня, — сказал Ральф, поворачиваясь к двери, ибо его привели в раздражение эти похвалы беднякам. — Я исполнил свой долг и, быть может, сделал больше, чем полагается. Конечно, никто не поблагодарит меня за сделанное.
— По крайней мере я очень признательна вам, сэр, — приветливо сказала мисс Ла-Криви. — Не будете ли вы так любезны взглянуть на несколько портретов — произведение моей кисти?
— Вы очень добры, сударыня, — сказал мистер Никльби, поспешно удаляясь, — но я должен побывать с визитом в верхнем этаже, а время для меня дорого. Право же, не могу.
— Как-нибудь в другой раз, когда вы будете проходить мимо. Я буду очень рада, — сказала мисс ЛаКриви. — Быть может, вы не откажетесь взять мой прейскурант? Благодарю вас, до свиданья.
— До свиданья, сударыня, — сказал Ральф, резко захлопывая за собой дверь, чтобы предотвратить дальнейшие разговоры. — А теперь — к моей невестке! Тьфу!
Вскарабкавшись по второй, винтовой, лестнице, состоящей благодаря технической изобретательности из одних угольных ступенек, мистер Ральф Никльби остановился на площадке отдышаться, и здесь его догнала горничная, которую прислала учтивая мисс Ла-Крини, чтобы доложить о его приходе; со времени первой их встречи девушка сделала, очевидно, ряд безуспешных попыток вытереть грязное лицо еще более грязным передником.
— Как фамилия? — спросила девушка.
— Никльби, — ответил Ральф.
— О! Миссис Никльби, — сказала девушка, распахнув настежь дверь, — пришел мистер Никльби.
При входе мистера Ральфа Никльби леди в глубоком трауре привстала, но, по-видимому, не в силах была пойти ему навстречу и оперлась на руку худенькой, по очень красивой девушки лет семнадцати, сидевшей рядом с ней. Юноша, казавшийся года на два старше, выступил вперед и приветствовал своего дядю Ральфа.
— О! — проворчал Ральф, сердито насупившись. — Полагаю, вы Николас.
— Да, сэр, — ответил юноша.
— Возьмите мою шляпу, — повелительным тоном сказал Ральф. — Ну-с, как поживаете, сударыня? Вы должны побороть свою скорбь, сударыня. Я всегда так делаю.
— Утрату мою не назовешь обычной! — сказала миссис Никльби, прикладывая к глазам носовой платок.
— Ее не назовешь необычной, сударыня, — возразил Ральф, спокойно расстегивая свой спенсер. — Мужья умирают каждый день, сударыня, равно как и жены.
— А также и братья, сэр, — с негодующим видом сказал Николас. — Да, сэр, и щенята и моськи, — ответил дядя, садясь в кресло. — Вы, сударыня, не упомянули в письме, чем страдал мой брат.
— Доктора не могли назвать какой-либо определенный недуг, — сказала миссис Никльби, проливая слезы.У нас слишком много оснований опасаться, что он умер от разбитого сердца.
— Ха! — сказал Ральф. — Такой штуки не бывает. Я понимаю, можно умереть, сломав себе шею, сломав руку. проломив голову, сломав ногу или проломив нос, но умереть от разбитого сердца… Чепуха! Это нынешние модные словечки! Если человек не может заплатить свои долги, он умирает от разбитого сердца, а его вдова — мученица.
— Мне кажется, у иных людей вообще нет сердца и нечему разбиться,спокойно заметил Николас.
— Бог мой, да сколько же лет этому мальчику? — осведомился Ральф, отодвигаясь вместе с креслом и с величайшим презрением осматривая племянника с головы до пят.
— Николасу скоро исполнится девятнадцать, — ответила вдова. — Девятнадцать? Э! — сказал Ральф. — А как вы намерены зарабатывать себе на хлеб, сэр?
— Я не намерен жить на средства матери, — с нарастающим гневом сказал Николас.
— А если бы и намеревались, вам мало было бы на что жить, — возразил дядя, глядя на него презрителено.
— Сколько бы там ни было, — вспыхнув от негодопания, сказал Николас, — к вам я не обращусь, чтобы получить больше.
— Николас, дорогой мой, опомнись! — вмешалась миссис Никльби.
— Прошу тебя, дорогой Николас, — взмолилась юная леди.
— Придержите язык, сэр! — сказал Ральф. — Клянусь честью, это прекрасное начало, миссис Никльби, прекрасное начало!
Миссис Никльби ничего не ответила и только жестом просила Николаса молчать. В течение нескольких секунд дядя и племянник смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Лицо у старика было суровое, грубое, жестокое и отталкивающее, у молодого человека — открытое, красивое и честное; у старика глаза были острые, говорящие о скупости и лукавстве, у молодого человека — горящие умом и воодушевлением. Он был худощав, но мужествен и хорошо сложен; помимо юношеской грации и привлекательности, взгляд его и осанка свидетельствовали о горячем юном сердце. Сравнение было не в пользу старика. Сколь ни разителен подобный контраст для наблюдателя, но никто не чувствует его так остро и резко, как тот, чью низость он подчеркивает, проникая в его душу. Это уязвило сердце Ральфа, и с той минуты он возненавидел Николаса.