Жажда. Книга сестер

– Тетя, ты всегда меня любила?
– С той минуты, как впервые увидела.
– За что?
– Как это – за что?
– Я никому не нравлюсь просто так, сразу.
– Дело в очках.
– Нет, так и раньше было. Я нравлюсь людям, если сама этого добиваюсь.
– Вот и хорошо.
– Да. Но почему меня никто не добивается?
Тетя в итоге нашла объяснение:
– Потому что ты такая умная. Это отпугивает.
Тристана попыталась удовлетвориться ее ответом. Как назло, она услышала через стенку разговор родителей:
– Жалко, что Тристана не такая хорошенькая, – сказала мама.
– Почему? Она очень хорошенькая. Очень изящная, у нее красивое личико, роскошные волосы, и очки ей идут.
– Да, конечно, ты прав. Я неверно выразилась.
– А в чем дело?
Нора помолчала, прежде чем ответить:
– Она тусклая маленькая девочка.
– Вовсе нет. Она блестящая, обаятельная…
– Да, конечно. Если узнать ее поближе, она просто замечательная. Но со стороны это незаметно. Она выглядит тусклой.
Тристана затаила дыхание в надежде, что отец возразит. Но как ни напрягала слух, не услышала ничего, кроме звуков поцелуев и ласк, на которые родители не скупились перед сном.
Было два возможных варианта: либо папа согласен со страшной маминой оценкой, либо считает, что уже исчерпал эту тему, куда менее важную, чем торжество их любви. А может, и то и другое.
Летиция крепко спала. Тристана на цыпочках пошла в ванную, надела очки и посмотрелась в зеркало. Ей самой никогда бы такое не пришло в голову, но мама сказала серьезно и взвешенно: “тусклая”.
“Тусклая”. Какое ужасное прилагательное! Его никак нельзя трактовать в положительном смысле. И как это верно! В ней действительно нет ни малейшего блеска. Точность маминого определения парализовала ее.
Тусклая девочка. Это безнадежно. Толстая девочка может похудеть. Уродливая может похорошеть. Что может произойти с тусклой девочкой? Как восполнить отсутствие яркости? Она знала, что поведением тут ничего не исправишь, потому что, как говорили родители, она всегда вела себя прекрасно, но блеска это ей не добавляло.
Она попыталась найти источник проблемы. Что на лице блестит? Глаза. Ее глаза обычно светились, и очки усиливали этот свет. Тогда в чем дело?
Чтобы понять, Тристана прибегла к сравнению. С кем себя сравнить, как не с сестрой? Ей тут же вспомнился искрящийся взгляд Летиции. Она сопоставила его с собственном взглядом в зеркале и вынуждена была признать, что он не искрится.
Можно ли что‑то с этим поделать? Она попыталась зажечь у себя в глазах огоньки и блестки. Тщетно. Ее глазам мешала блестеть глубокая грусть.
“Почему я такая грустная?” – спросила она себя. Ответ вспыхнул в сердце. Ей всегда было грустно, потому что родители держали ее на расстоянии. Ничто в их поведении не говорило ей, что она им нужна, что она для них – главное в жизни.
Тусклая: ординарное прилагательное, под стать ее беде. Не то чтобы мама с папой ее не любили или били ее, не то чтоб они были злые или относились к ней как к чужой. Все гораздо хуже. Что мы можем против равнодушия? Ничего. Оно не вопиет к небесам. Вот и страдание ее вполне заурядное.
“Они так же относятся и к Летиции. Однако Летиция не тусклая, у нее глаза блестят. Почему?” Ответ и тут лежал на поверхности. Младшая сестра не провела пять первых лет своего существования в эмоциональном вакууме, потому что с ней рядом была Тристана, которая любила и опекала ее с самого рождения. Летиция пробудилась к жизни в лучших условиях благодаря постоянному вниманию пылкой старшей сестры.
При мысли о том, что она избавила Летицию от такого тяжкого испытания, Тристане стало чуточку веселей. Но через мгновение грусть вернулась: она поняла, что случившееся с ней необратимо. Ничто не может исправить то, что сделали с ее душой пять лет равнодушия. В ее глазах не зажгли огонь любви с самых первых дней. Теперь слишком поздно, и это навсегда.
“Мне восемь лет, я знаю, что я тусклая маленькая девочка и этого не изменить”, – подумала она. Что‑то в ней взбунтовалось: “Мама сказала, что я выгляжу тусклой. Что ж, всего лишь выгляжу. Значит, подразумевается, что это видимость, что я могу выглядеть по‑разному, вот мой козырь”.
 
Это ее подбодрило. Но внешность работала против нее, и значит, ей придется всю жизнь бороться с этим роковым изъяном. Она поняла также, что люди не устремляются к ней спонтанно именно из‑за отсутствия блеска. Вероятно, лучше сразу это принять, чтобы не усугублять подспудную печаль безысходным отчаянием.
Она вернулась в кровать. Слова “тусклая маленькая девочка” преследовали ее как мучительный навязчивый припев. Она знала, что это станет ее слабостью, что даже через тридцать или сорок лет этих слов будет достаточно, чтобы пригвоздить ее к месту. “У каждой души есть своя рана, это будет моя”, – решила она. В восемь лет человек редко достигает такой тяжкой мудрости.
С той поры, встречаясь с людьми, она всматривалась в их лица, пытаясь уловить искорку интереса к себе. Когда искорки не было, она страдала от их молчаливого свидетельства в пользу материнского приговора. Ее взгляд проигрывал в блеске, но выигрывал в глубине.
* * *
Летиция подросла и стала с любопытством наблюдать за окружающим миром. Если ей что‑то было непонятно, она спрашивала сестру. Ее детский сад находился рядом со школой Тристаны. На перемене старшая забегала к младшей, и та бросалась ее обнимать.
– А я терпеть не могу свою старшую сестру, она только и делает, что со мной ругается, – сказала Магали, изумленная зрелищем этих объятий.
Поскольку Летиция удивилась, Магали продолжала:
– Если бы не мама, она бы еще и била меня.
– А у меня с младшей сестрой то же самое, – подхватила Бландина.
Итак, Летиция сделала открытие: сестра – это не обязательно ангел-хранитель. Еще она узнала, что иногда требуется вмешательство родителей, чтобы сестер помирить.
Девочки вместе возвращались домой пешком. Благоприятный момент для долгих разговоров.
– Знаешь, – начала Летиция, – оказывается, не все сестры такие, как мы. У Магали противная старшая сестра, а у Бландины – младшая.
– Нам повезло, правда?
– Магали говорит, что мама их разлучает. Представляешь?
– Ужас!
– Как ты думаешь, мама не захочет нас разлучить?
– Нет. Никогда.
– Почему ты так уверена?
– Маме такое в голову не придет.
– Почему?
Летиция была в потрясающем возрасте бесконечных почему.
– Потому что у мамы другие заботы.
– А у папы?
– Тоже.
Младшая задумалась:
– А наши родители хорошие?
– Очень хорошие.
Тристана поняла, куда она клонит. К ее великому облегчению, расспросы на этом закончились.
Дома она готовила две миски шоколадного молока. Полдник был лучшим моментом дня. Снова начиналась их безмятежная жизнь.
– Дети из моей группы, когда приходят домой, смотрят телевизор.
– Мои одноклассники тоже. Хочешь посмотреть? – спросила Тристана.
– Нет. Давай лучше поиграем.
Они часами могли вместе рисовать. Иногда ставили перед собой конкретную цель: нарисовать лошадку, поезд, машину. Каждая изображала свою версию. Потом сравнивали, что получилось. Это вызывало оглушительные взрывы хохота.
– Почему у тебя желтое пятно на дверце машины?
– Потому что ребенка вырвало в окно.
А иногда они вдвоем принимались за масштабное полотно: школа, Рождество. Совещались по поводу деталей:
– Тетю Бобетт кладем на диван?
– Смотря когда происходит дело – в начале или в конце ужина.
Тристана следила за временем. Когда приближался момент возвращения родителей, она включала телевизор, но убирала звук, чтобы не мешал.
Однажды Летиция спросила, зачем она так делает. Тристана ответила:
– Чтобы папе с мамой было спокойнее.
– Почему?
– Они думают, что телевизор нас охраняет.
– Даже без звука?
– Да.