Дорога из пепла и стекла
– Тебе нужно вправить кость, – Рифат повернулся к Иту. – Если не вправить, ты не сможешь ходить.
– Боюсь, что не смогу, даже если вправить, – Скрипач видел, что говорить Иту трудно, но вмешиваться не рискнул.
– Время рассудит, – пожал плечами Рифат. – Если ты сумела остаться живой после таких побоев, то, возможно, сумеешь потом и ходить. Как знать. Плохо то, что ты очень слабая, а терять время нельзя, потому что кость срастется неправильно, или не срастется вообще, если ждать дальше. Вправлять больно. Ты можешь не выдержать.
– А эти корни? – Скрипач кивнул в сторону ковшика, стоявшего на своем обычном месте возле очага. – Они не помогут?
– Это не лекарство, – покачал головой Рифат. – Это годится только для сна, чтобы спать крепче. Лекарств нет.
– Почему? – спросил Скрипач.
– Ты слишком любопытна. Здесь ничего нет, – по всей видимости, Рифат решил, что разговора не будет. – Всё равно, надо пробовать. Скиа, иди к морю, ищи крепкие прямые ветки. Итта, тебе надо будет поесть, потом поспать, чтобы были силы. Вечером будем делать.
– А если не делать? – спросил Скрипач. Он уже стоял у двери. – Если сейчас просто дать ему… простите, ей немного выздороветь, а потом отвезти туда, где есть помощь?
– Для неё здесь нет помощи, – отрезал Рифат. – Иди. И заодно собери плавник, какой увидишь. В доме холодно.
***
Ит, вопреки опасениям Скрипача, выдержал. Правда, после экзекуции, в которую превратилась попытка вправить перелом, он пролежал в отключке почти сутки, но, когда пришел в себя, на боль не жаловался, и, кажется, чувствовал себя сносно. Впервые за эти дни они, наконец, сумели поговорить – Рифат, убедившись в том, что хоронить в ближайшее время никого не потребуется, снова куда-то ушел, и они остались одни.
– Рыжий, что с рукой? – спросил Ит. – Может, тоже попробовать вправить?
– Там нечего вправлять, – покачал головой Скрипач. – Каша. Мясорубка. Пальцы не чувствую, кисть тоже. Судя по тому, что я вижу, даже репозицию осколков сделать не получится.
Руку он за эти дни наловчился подвязывать, прижимая к телу, чтобы поменьше двигалась – но всё равно, нет-нет, да слышался при движении отвратительный звук, крепитация, когда осколки тёрлись друг об друга. Предплечье, плечо, и ключица болели непрерывно, и в покое, и в движении, но постепенно боль становилась меньше, или же Скрипач к ней как-то притерпелся.
– Н-да, – Ит вздохнул. – В некотором смысле, нам повезло, кажется.
– В каком это некотором? – нахмурился Скрипач.
– Эмболия, сепсис, – Ит вздохнул. – Сам понимаешь, умереть у нас было очень много возможностей. Но мы ими почему-то не воспользовались. Так, ладно, про это потом. Ты хоть что-то помнишь?
– Локацию Киую, – Скрипач задумался. – Картон на полу, с рисунком. Темноту. Это всё. А ты?
– Я тоже, – ответил Ит с досадой. – Ты ничего не замечаешь? – вдруг спросил он.
– Что именно? Ты о чём? – не понял Скрипач.
– Когда Рифат спросил про возраст, я ответил, что мне двадцать, – сказал Ит. – Посмотри теперь внимательно на меня. И на свою руку, которая целая. Правда, не замечаешь? Ну?
– Чёрт… – только и смог сказать Скрипач.
– Вот-вот, – кивнул Ит, и закрыл глаза. – В том и дело.
Скрипач подошел к Иту, сел рядом, и вгляделся – впервые за эти дни. Раньше у Ита была седина в волосах, не очень много, но – была. Виски, например, были седыми, пусть и не полностью. Была сеточка морщин у глаз, постороннему взгляду почти незаметная. А сейчас… не смотря на ужасающее общее состояние можно было разглядеть признаки, про которые они оба уже давным-давно позабыли. Никакой седины. Молодая кожа, чистая, без единой морщинки. И – руки. Руки, которые всегда первыми выдают возраст.
– Геронто, – произнес Ит беззвучно. – Не одно. И не два. Мы всегда уходили до ста пятидесяти, рыжий, но не дальше. Когда делали. Это очень опасно, опускать так далеко. Это кто-то с нами сделал. Понимаешь?
– Может быть, поэтому мы и выдержали, – сказал Скрипач без особой уверенности. – Организм в молодости регенерирует гораздо лучше, чем возрастной.
– Согласен, – кивнул Ит, не открывая глаз. – Я на тебя смотрел последние дни… чёрт, я уже позабыл, когда ты был настолько рыжим.
Скрипач усмехнулся.
– А я ничего не заметил, – признался он. – Больше всего боялся, что он нас отсюда вышвырнет. Не до того было. Ит, не помнишь, как мы оказались там? На берегу?
– А мы были на берегу? – удивился Ит. – Прости, родной, это как-то прошло мимо меня, если честно. Помню только, что было очень больно. И всё. А ты?
– Я тоже ничего не помню, – признался Скрипач. – Очнулся, сидя у какого-то камушка. Несколько раз пробовал встать, получилось не сразу. Прошел чуть вперед, там ты лежишь. Это всё.
– Приехали, – констатировал Ит. – Хреново. Рыжий, там есть что-нибудь попить? Только не этот отвар. Есть хотя бы вода? Очень пить хочется всё время…
– Сейчас принесу, – Скрипач встал. – Немудрено, что пить хочется, после такой кровопотери было бы странно, если бы не хотелось. Тебе бы поесть что-то посущественнее, но ведь нет ничего, кроме этой каши, будь она неладна.
– Вообще ничего? – спросил Ит.
– Увы. Он сам ест только танели, иногда с каким-то маслом, и пьёт воду. Даже лхуса у него нет, как я понял, – Скрипач вернулся с мятой стальной кружкой, помог Иту напиться. – На такой диете ты рискуешь протянуть ноги.
– Я уже, – Ит невесело усмехнулся. – Кто же нам помог-то, а? Хромой и Однорукий. Сбывается пророчество Бетти.
Скрипач замер с кружкой в руке.
– Так, – начал он медленно. – А ну признавайся, когда ты очнулся на самом деле?
– Трое суток назад, – ответил Ит. – Решил немного полежать и посмотреть.
– И что ты ещё за это время… посмотрел? – спросил Скрипач.
– Не хочу тебя пугать, но у тебя до сих пор выраженный отек, и на лице, и на здоровой руке, – тихо сказал Ит. – У меня, видимо, тоже. Но ты его списал на травму, как я понял.
– Верно, – кивнул Скрипач. – Разве нет?
– Нет. Это гибер. Судя по всему, очень долгий гибер, – Ит снова закрыл глаза, видимо, он устал. – Или, может быть, как и геронто, он был не один.
Скрипач прижал кисть здоровой руки к углу скамьи, на которой лежал Ит, потом резко отдернул руку, и посмотрел на появившуюся на коже белую полоску.
– Твою налево, – произнес он севшим голосом. – Что же с нами случилось? Что с нами сделали?..
– Не знаю, – еле слышно ответил Ит. – Я не знаю. Сказал только то, что сумел заметить. Теперь твоя очередь, рыжий. Собирай в мозги в кучу, и смотри. Ты сумеешь.
– Ну, теперь, надеюсь, действительно сумею, умирать ты вроде бы не собираешься, значит, можно и посмотреть, – согласился Скрипач. – Слушай, на счет Рифата. Он сказал, что мы – халвквины, я сейчас вспомнил, да, такая форма существует, но…
– Называется иначе. Там, где мы бывали, эта форма называлась иначе. На Тингле… помнишь? Там жила семья, мы у них в гостинице останавливались… – Ит говорил почти беззвучно.
– Да-да-да, помню, гостиница «Два дерева», – кивнул Скрипач. – Религиозная пара, мужчина, и гермо, которая…
– По сути, как я понимаю, это и есть халвквина. Тут – халвквина. Видимо, здесь такие обычаи, и такая идентификация гермо. И с этим лучше не шутить…
– Спи, – приказал Скрипач. – Отдыхай, тебе нужно поспать. Ты белый совсем, нельзя столько говорить.
– Ладно… плохо только… что холодно…
– Сейчас сделаю теплее, – пообещал Скрипач. – Чёртовы ветки, они прогорают быстрее, чем их успеваешь подкидывать.
***
Распорядок дня у Рифата был строгий, и соблюдать его требовалось неукоснительно. Нет, Рифат никогда не кричал, не ругался, просто он умел вести себя так, что пропадала всякая охота с ним спорить, или ему возражать. Подъем рано утром, первым делом следует заложить в печь, на тлеющие угли, очередную порцию плавника, далее – обязательный ритуал «соблюдения чистоты», для которого Рифат уходил из дома, оставляя двоим халвквинам дом, после – варка утренней порции каши из неизменных зерен танели, потом – Ита оставляли одного, и отправлялись на сбор плавника, к морю. Месяц назад Рифат принес откуда-то старый, пыльный костюм, в котором полагалось ходить халвквинам, и при виде этого костюма Скрипач впал в оторопь, хорошо, что хотя бы догадался не подать вида. Первым следовало надевать длинное, в пол, широкое платье, далее на это платье надевался кардиган с капюшоном, подшитым на лбу широкой полосой ткани, а ещё к капюшону крепилась подвязка, закрывающее нижнюю часть лица, и оставляющую видимыми лишь глаза. Наряд этот больше всего напоминал паранджу, хотя и отличался от неё кроем, и, наверное, при других обстоятельствах Скрипачу было бы что об этом наряде сказать, но сейчас он взял одежду, и ушел в дальний темный угол комнаты, где принялся переодеваться, шипя время от времени от боли в искалеченной руке.