Обреченные

Тот встал навстречу улыбаясь. Но завидев Ерофея, насторожился.
— Что ж это, хозяин, разбоем промышляешь втихаря? Среди бела дня — грабеж учинил? — сдвинул брови тот, какой ждал с войны сына.
— Кого я ограбил? Этих, что ли? — указал на Ерофея управляющий и загремел на весь кабинет негодуя:
— Они самовольничали, захватили лучшие земли у совхоза, воруют, можно сказать, а я — виноват? Да где же вы такое видели, что со мной, с хозяином земель, не посоветовавшись, угодья к рукам прибирали всякие? Тогда я тут зачем?
— С каких пор недостатком земли заболел? Почему ничего не говорил, когда люди обрабатывали участок, посадили на нем картошку. Иль свое выжидал? Когда урожай будет готов? Чужими руками жар загребать научился не обжигая рук? Почему не предупредил, что нельзя на этом участке сеять? Вовремя не запретил? — наступала милиция.
— Не видел. Не знал, что это проделки усольцев. Думал, кто-то из своих в кулаки выбивается. Проучить решил. Знал бы, что враги народа — тракторами все измесил бы заживо!
— Ты кому сказки сочиняешь? Мне что ли? Отдай, верни людям отнятое! — наступал рыжеусый.
— Нет ничего! Все государству сдали. По плану. В закромах пусто. Лишь семенной фонд Ъ овощехранилище! Больше ничего.
— Из своего личного подвала отдашь. Все до картохи. И не когда- нибудь, а теперь, сейчас. Чего не хватит, из семенного фонда отсыплешь, чтоб впредь грабить неповадно было! Понял! А мы проверим.
— А у меня картошки нет. Не сажал в этом году.
— Пошли проверим, — открыл дверь рыжеусый и шагнул за порог.
— Да ладно вам, такие строгости. Вернем им в будущем году с урожая. Живы будут, — не двигался с места управляющий.
— Позови Панкратова, — попросил рыжеусый водителя машины. Тот выскочил за дверь мигом. А Ерофей заметил, как вытянулось и посерело лицо управляющего.
Вскоре в кабинет, припадая на ногу, вошел невысокий, коренастый человек.
Увидев приехавших, тепло поздоровался. И спросил:
— Какие новости?
Рыжеусый рассказал Василию Панкратову о причине визита.
Тот слушал молча. Лицо постепенно бурыми пятнами взялось. Глаза из светло-голубых белесыми стали. Руки сжали край стола.
— Слушай! Я тут — советская власть! Ты, сука, почему меня — фронтовика позоришь? — грохнул по столу кулаком. И вскочив со стула, остановился напротив управляющего:
— Я на войне мародеров не щадил. Своими руками убивал! Нет средь вас правых. Никакая цель и ситуация не оправдают. Ты у баб и детей из глоток вырвал! Сволочь ты, а не человек! Забрал, отнял, верни, курва! Не то найду на тебя управу.
— За оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей, знаете, что бывает? — перекосилось лицо управляющего.
Милиционеры дружно рассмеялись в ответ.
— Ты мне не грози! Я всего отбоялся на передовой. О себе подумай. Ссыльные — тоже люди. Они сами вырастили. Не украли у тебя! Ты был бы настоящим хозяином — привлек бы их к уборочной. От того лишь обоюдная польза всем была бы! А ты, как последняя шпана, щипач! — кипел Панкратов. И кликнув сторожа, велел позвать кладовщика и водителя грузовика.
— Не имеете права меня подменять! — кричал управляющий.
— Здесь не анархия. Коллективное хозяйство. Ему твои бандитские уловки не нужны. Не подменяю, исправляю твою срань! Ты мне за это спасибо сказать должен. А коль сам не понимаешь, собрание тебе мозги проветрит. Сегодня вечером. Там и решим, быть тебе головой, иль заменить нам тыловика на фронтовика…
Уточнив по сводке, какой урожай был взят на участке усольцев, велел кладовщику выдать это количество картошки водителю, а тому — немедля перевезти ее в Усолье. Хотя бы для этого ему потребовалась вся ночь.
Пять рейсов сделал грузовик из совхоза в село. Нагруженный мешками доверху он покинул Усолье почти в полночь.
Милиция не уехала из совхоза, пока водитель с грузом не отправился в последний рейс.
А потом сопровождали грузовик до самого Усолья.
В этот день, впервые в жизни, не веря в собственную удачу, благодарили ссыльные милицию за помощь и защиту.
 
Те помогли разгрузить последнюю машину и, отправив ее, присели к костру вместе с усольцами. Ели вместе с ними печеную картошку, разговаривали с людьми. Они внимательно вглядывались в лица людей, о которых знали по документам, слышали из поселковых разговоров.
Усолье… Милиционеры хвалили ссыльных за дома, построенные прочно, на совесть, с выдумкой. Ведь вот и времени было маловато, строили до ночи. А сумели всех из землянок в дома перевести. Ни одной семьи не осталось без надежной крыши. Даже одиночка — Лидка в доме жила. Под защитой усольцев. И землянки тоже пригодились. В них погреба. Ни одна нынче не пустует. Бабы в них порядок навели. Харчи хранят. У многодетных семей в сараях коровы появились. Свое молоко. Тут даже кляча жеребенка ссыльным подарила. Резвая кобылка теперь по селу бегает. Своих до единого знает. К чужим не подходит. Недоверчива, как и люди…
Ерофей, посидев у костра немного для приличия, сослался на дела, домой заторопился. Прихватив Зинаиде с Татьянкой десяток печеных картошин. Они ладони жгли. Радовался, что сумел отстоять добро общины. А про себя думал:
— Вот нашелся бы еще один такой Панкратов на Волкова. Чтоб вытряс душу с него. Чтоб так же крыл его, пакостного, честно по-мужицки. Да только мало у этой власти хороших людей. Видать, в войну погибли. А те, кто выживут, не то нас, себя не защитят. Не зря милиция говорила, что война не скоро кончится. Долго отрыгаться будет…
…В разгар осенней путины, когда ссыльные забыли об отдыхе, к бригаде Гусева подошла с моря баржа и кто-то окликнул Шамана по имени.
Ссыльные удивленно посмотрели в сторону баржи.
— Виктор! Вернитесь в село. К вам пополнение везем. Ваших кровей! Принимайте. В свою общину.
Гусев удивленно слушал рыжеусого милиционера. И позвав с собой Никанора и Ерофея, отправился в Усолье.
Из баржи по трапу на берег сходили угрюмые, злые люди. Они молча проносили мимо ссыльных пузатые чемоданы, узлы, сумки..
Одетые в теплое, добротное, они не выглядели изголодавшимися, заморенными, какими прибыли сюда сами усольцы.
Шаман смотрел на новых усольцев с подозрением.
— Это за что же они сюда? Иль раскулачивать не кончили? — удивился Ерофей.
— Не кулаки они. Полицаи! Все как один. Душегубы! Своих земляков немцам выдавали. Бойцов красной армии, партизан, даже их детей! Вот какие изверги! Тоже враги народа, — подытожил рыжеусый милиционер.
— Ни хрена себе, кого подкинули нам! — побледнел Шаман.
— Нешто я кого загубил? На что ко мне под бок всякого анчихриста суют? Я перед Богом и людьми чист, заповедь не нарушал ни одну. Зачем меня с говном мешать? — возмутился Ерофей. И вдруг услышал:
— Ероха! Ты ли это?
Ерофей оглянулся. Вгляделся в мужика, шагнувшего к нему. Узнал сельчанина, жившего неподалеку в родном селе.
— Живой? А Зинка? При тебе? А мать с отцом?. В деревне все думают, что подохли вы все. Поубивали вас чекисты.
— Живы, как видишь. И дите имеем. Дочку. А ты что ж опаскудился? Ведь крутил хвостом перед новой властью. На войну пошел ее защищать. Только вертаться не торопился от чего-то, — усмехался Ерофей и продолжил: — Наверное, вороги сытней кормили тебя, голожопого? Работать ты никогда не любил, сколько тебя помню, только языком и чесал складно про политику. А чего смыслил в ней? Ведь грамота твоя под кобыльим хвостом застряла. Весь век в пастухах дурковал. Как в полицаи попал, опять по-бухой или с дури? — издевался Ерофей.
— По разуму. Только и я не грешен. Но про то потом поговорим. А теперь определяйте нас куда-то, — огляделся торопливо.
Шаман определил новичков в землянки, сказав, что дома для себя они будут строить сами.
— Как это в землянки? С детьми? Иль не видишь, что с нами к грудные, и старики? Ну уж нет! Пока отстроимся, придется вам потесниться на первое время!
Милиционеры, услышав такое, решили поскорее в поселок убраться. Пусть сами ссыльные меж собой разбираются. Дело милиции доставить новую партию с парохода в село в целости и в сохранности. Дальше сами разберутся. И тихо покинули Усолье.