Обреченные

Веселая гурьба перешла реку, ступила на берег Усолья. И, став в круг, плясала и пела злые частушки о ссыльных. Называя их так грязно, обидно. А потом развернули транспарант, на нем аршинными буквами написано: «Позор врагам народа!» Харитон, на что сдержанный человек, не выдержал, повернулся к незваным гостям спиной, стал уговаривать ссыльных разойтись по домам.
— Это провокаторы! Они специально пришли. Потасовку хотят устроить, чтоб опозорить нас. Не поддавайтесь, люди!
Но драка завязалась. Ее невозможно было избежать. Она была запрограммирована поселковыми комсомольцами, которым от безделья захотелось почесать кулаки.
Ссыльные били их молча, яростно, поселковые налетали хулигански, дрались всяк за себя. Ссыльные стали стенкой и прижимали незваных гостей к реке на лед. Там опытный устоит, неопытному трудно на ногах удержаться, убраться вовремя восвояси, если не через меру под бока насуют.
Но вот один из чужаков — худой и черный, как голодный ворон, кинулся с кулаками к Никанору. Его оттеснили. Он снова полез к старшему общины. Тогда Ольга с Лидкой сорвались. Ухватили дохляка за руки, за ноги, вытряхнули из одежонки на рыбьем меху и оставив в исподнем, пустили по льду рысью, подгоняя убегающего мерзлым дрыном. Усольцы, воспрянув, выгнали остальных на реку. Погнали со свистом и угрозами. Лишь через день узнали ссыльные, что никто не посылал к ним свору молодых. Кружок художественной самодеятельности сам решил обслужить усольцев. В первый и последний раз. Их программу никто не видел и не утверждал. А потому на жалобу никто не обратил внимания. Ссыльные решили, что на том все и закончилось. Но просчитались.
Под Рождество, трое женщин решили сходить в Октябрьский за продуктами. Все было хорошо. Набрали полные сумки харчей, оставалось лишь перейти реку. И тут, откуда ни возьмись толпа молодых парней. Поймали всех. Ни одной не удалось убежать. Избили зверски. Ногами. У одной бабы, здесь же на льду выкидыш случился. Беременной была. Но и это не остановило. Продукты были растоптаны, раскиданы. Ни одна из женщин не могла встать на ноги, защититься. Кто знает, что было бы, если б не сторож берегового склада, выскочивший с ружьем. Он пригрозил перестрелять всех до единого и дал предупредительный выстрел вверх. Избивавшие тут же разбежались.
Кто они? Нашли лишь четверых. Их судили. А бабы — двое — умерли не придя в сознание.
С того дня в поселковый магазин ходили лишь мужчины, да и то не по одному. И не с голыми руками. Жаловаться на поселковую шпану? Кому? Кто вступится за ссыльных. И только осиротевшие дети, подрастая без матерей, всегда помнили, кому обязаны своим горем. И навсегда, до самой смерти, возненавидели комсомольцев Октябрьского. Всех, до единого. Виктор Гусев помогал сиротам, как и все ссыльные. Они раньше других стали работать, разучились улыбаться. Похоронив матерей, навсегда простились с призрачным, трудным детством, став в свои от шести до десяти лет — взрослыми людьми. Война… Она шла всюду. И даже здесь, между Октябрьским и Усольем. Она не прекращалась ни на день. Трое поселковых налетели на Лидку. Та, хоть и калека, сумела вырваться и убежать. И тогда всерьез задумались мужчины. Гусев нашел в поселке оперуполномоченного, которому оружие отдал. Рассказал обо всем. Тот пожаловался, что одному ему с хулиганьем трудно справиться и теперь почту из поселка привозили в Усолье прямо к берегу. Зимой на лошади, летом — на катере. Усолье настороженно следило за каждым шагом поселковых. Не доверяя им ни — в чем и никогда. И все ж, как ни следили, вспыхнул среди ночи дом отца Харитона. Ссыльные на две группы разделились. Одни — тушить, другие — поджигателя догонять. И нагнали, На середине реки. Двоих. Решили не обращаясь к властям, судить в Усолье. Привезли в село связанных.
Отцу Харитону повезло. Вся семья уцелела. И дом сумели спасти от огня. Но это случайность. Не успей люди — ни семьи, ни дома не осталось бы. И ссыльные, заперев поджигателей в землянке, теперь спорили, как проучить, наказать негодяев.
 
— Властям их отдать надо! Нехай судят по всей строгости! — предлагал Гусев.
— То-то уже осудили убийц наших баб! По пять лет… Кого это остановило? Мне за анекдот — ссылка, им за убийство по пятаку на рыло! Нет уж! Когда меня угрохать хотели, кто искал тех трех козлов? Пора проучить как положено! — кричала Лидка.
— Это верно, хватит нос к нам совать всяким псам! Давайте шкуру с них с живых сдерем. Другим в науку, — гудел костистый, здоровенный Ерофей.
— Бог с тобой, одумайся, вспомни Писание! Там сказано — не убий. А ты что предлагаешь? — возмутился Харитон.
— Ас тобою что сделать хотели? Не только тебя, всю семью сгубить вздумали. От твоего пожара и другие дома загорелись бы. В них тоже семьи, дети. А ты жалеешь убийц? Ведь сказано в святом Писании и такое — защити свой дом и семью свою. Не разговорами, конечно! — кричал Ерофей.
— Повесить их на берегу, на столбе, чтобы Октябрьский видел!
— Сжечь их на костре, на берегу!
— Выдрать у них яйцы! — громче всех кричала Лидка.
— Выпороть их кнутами до смерти, как они с нашими бабами поступили! — предлагали мужики.
— Затопить землянку. Пусть они в воде поживут без жратвы с недельку.
— Да ерунда все это, мужики! Привязать их за шею кобыле и погонять по бережку. Пусть жирок растрясут хорошенько.
Каждое слово, всякое предложение доносилось до слуха тех двоих, закрытых в землянке. Они не раз вздрогнули от предложений усольцев, понимая, что наказания им не миновать. Не знали одного, на чем остановятся ссыльные. Знали, что участь их ждет суровая и наказание неотвратимо. Может и не увидеть им больше своего поселка. На их примере ссыльные решат запугать всех остальных и отплатить разом за все пережитые беды и горести.
Отец Харитон отозвал в сторону Гусева:
— Я на колени готов встать перед всеми. Останови убийство, не дай пролиться крови. Она на наши головы падет. И тогда кто поверит, что невиновными нас загнали в ссылку? Тот кто поднимает руку на ближнего, грешен на века. Простят пусть ради Бога, ради меня, — заплакал священник.
Узнав, от чего плачет Харитон, люди онемели от удивления. Но перечить ему открыто не решались.
— Люди! Сжальтесь надо мной и собой! Простите их, и вам простится. Этим проступком вы навсегда прервете затянувшуюся вражду. Умоляю вас! — поднял руки к небу Харитон. И в этот миг, словно одобряя его слова, темное небо разорвала ослепительная молния. Грянул гром.
— Отпустите их с Богом!
Двоих ребят молча вывели из землянки. Они не знали, что решили ссыльные и дрожали всем телом, каждым мускулом. К ним с громадным ножом подошел Ерофей. Остановился напротив, ощерив лошадино крупные зубы. Двое парней покрылись испариной, побледнели. Харитон молился, чтоб не сорвалась рука, не помутила бы злоба разум человеческий.
Ерофей подошел вплотную. Взмахнул ножом ловко. Лопнули разрезанные веревки, а человек упал без сознания. Не выдержали нервы. Сдали. Потом и со второго слетели веревки.
Дождавшись, пока первый придет в себя, Харитон сказал:
— Ступайте с Богом. Я вас простил…
Но ребята не двигались с места, не поверив в услышанное. Когда до них дошло, бросились бегом к реке, к лодке и вскоре причалили к поселку.
По-разному восприняли люди эту развязку. Навзрыд рыдала Лидка. Ей было обидно за свое — не отомстила, не отплатила… А все Шаман и Харитон, лились злые слезы по впалым, серым щекам.
Усольцы после этого случая и вовсе перестали доверять поселковым. Никто из них не поверил отцу Харитону в то, что октябрьцев остановит благородство и прощенье ссыльных. Виктор Гусев вместе с другими ссыльными, дежурил на берегу ночами, чтобы в случае чего во время остановить, предотвратить беду. Но дни шли. И поселок, словно забыл об усольцах, успокоился. А ссыльные строили дома, торопились переселить в них людей из землянок. Вон уже и улица получилась в селе. Единственная, но своя. С домами, похожими друг на друга, как братья-близнецы. И решили люди оживить эту улицу, посадить под окнами домов березки, да рябинки, чтоб напомнили свои места, далекие, дорогие, чтоб глаза радовали.