Наследие

– Нефритовая жопа! – усмехнулся Лю.
– Марадона! – скомандовал есаул.
Удар. Полное белое тело закувыркалось на рельсах.
Следующим вытянули старика-алтайца.
– Где твой сын, полковник ВДВ, дезертир и предатель?
Старик бормотал непонятное.
– Где он прячется?
Старый тряс головой по-козлиному и что-то блеял. На дыбе он тут же потерял сознание.
– Вколите ему йоку женчан! – приказал Лю.
Вкололи весёлую правду. С вывернутыми, порванными плечами, худой как жердь старикан вдруг вскочил и расхохотался.
– Сел медведь-медведь на лося-лося, да и поехал к волку-волку на свадебку-свадебку, чтобы от пуза-пуза натрескаться барсучьего сала-сала-сала, – заговорил он громко, нараспев по-алтайски. – А умный волк-волк сальце-то припрятал в тайном местечке-местечке, в дупле-дупле у совы-совы, сова-сова сидит-сидит, на всех глядит-глядит, улетать не хочет-хочет!
– Что мешает сове улететь? – спросил Лю.
– Яйцо-яйцо! – расхохотался дед.
– Ченсе ку [7], – расшифровал Лю и тут же скинул своим инфу.
Деда рассекли.
Крюк в раколовке зацепил длинноволосого парня.
– Я сам пойду, не надо, – спокойно произнёс он.
Вылез из клетки, встал перед дознавателями.
– Ты поэт-вредитель, – глянул Гузь его протокольную голограмму.
– И горжусь этим, – с достоинством ответил парень.
– Пацифист?
– И горжусь этим.
– Дезертир?
– И горжусь этим.
– Сопротивленец?
– И горжусь этим.
– Что писал?
Парень тряхнул волосами и задекламировал:
Озадачили меня
Военкомы из района:
– Потроха на толь менять,
Мозг – на прелую солому.
И не вякай поперёк,
Одного тебя не хватит,
Колотухин заберёт
На муку сестёр и братьев.
Гузь и Лю переглянулись.
– Сообщники есть? – спросил Лю.
– У поэта не бывает сообщников. Поэт всегда один в этом мире! – гордо ответил парень.
– Герой-одиночка, значит? Это хорошо! – заключил Гузь и вдруг выпустил газы. – Во бля… пердение – золото. Слыхал поговорку, поэт?
Парень молчал.
– Героев уважаем, – продолжил Гузь. – Войны на героях держатся. Ты, Анзор Семёнов, от резака не помрёшь.
Есаул выхватил из кобуры кольт и профессионально выстрелил парню в лоб. Сверкнули бластеры, ещё агонизирующее тело поэта с треском развалилось на дымящиеся куски.
– На поэте хорошо покатим! Следующий!
Крюк завис над девочкой лет двенадцати, но она сама схватилась за него. Её вытащили, поставили перед следователями. Её голопротокол свидетельствовал: дочь расстрелянного врага народа атаманши Матрёны Пехтеревой, имеет брата.
– Где брат?
– Нигдя, – спокойно ответила девочка.
– Ты дебилка?
– Я не иебил, – ответила девочка, глядя ему в глаза.
– Повторяю: где брат скрывается?
– Нигдя.
Голограмма засветила семейное пустое пятно.
– И на хуя её задержали? – спросил Гузь Лю. – Там пусто.
– Инструкция.
Гузь мрачно посмотрел на девочку. Она была прелестной – старше своих лет, с оформившейся грудью, голубоглазая, с двумя русыми косичками и привлекательным лицом. На щеке её был свежий шрам.
– Как звать? – спросил Гузь.
– Аля, – повторила она, неотрывно глядя ему в глаза.
– Тебя уже ебали, Аля?
– Я не проёбано.
– Это хорошо! Что тебе, Аля, разорвать – пизду или жопу?
Девочка смотрела спокойно:
– Я лучша отсасо тебя.
– Отсосать? А ты умеешь?
– Умео.
– Умео? Хао! – рассмеялся есаул, расстёгивая ширинку. – На колени, Алька!
Девочка опустилась перед ним на колени.
– Руку сюда давай.
Она протянула ему руку, он взял бластер, включил. Бело-голубой луч загудел над русой головкой девочки.
– Если одним зубком заденешь моего юла брин-нера – отрежу руку! – предупредил Гузь.
Другой рукой девочка взяла и направила в рот его напрягшийся член. Голова её ритмично задвигалась. Мужественное лицо Гузя не изменилось. Облизав верхнюю тубу, он перевёл взгляд своих белёсых глаз на Лю:
 
– Дети войны, а?
– Их много, – серьёзно кивнул Лю.
Девочка делала своё дело с толком. Щёки есаула заалели, рот раскрылся. Он чаще задышал. Обтянутый пятнистыми, серо-чёрно-зелёными штанами зад его ритмично задвигался, луч бластера задрожал.
Команда дознавателей СБ ДР спокойно ждала своего командира.
– О, да, да, да, ебёна ма-а-а-ать! – прорычал есаул, выпуская детскую руку, и замер.
Девочка застыла, глотая сперму есаула и шумно дыша носом. Затем медленно, с чмоком выпустила фаллос изо рта. Выдохнула, облизала свои покрасневшие губы и жадно задышала.
Есаул Гузь выключил бластер.
– Аля… – повторил он, убирая член и застёгиваясь.
Стоя перед ним на коленях, девочка подняла на него свои голубые глаза.
– Ты хорошо сосёшь. Кто научил?
– Никото.
– Самоучка, бля? – хохотнул раскрасневшийся есаул. – Что с тобой делать, дочь врагини народа?
– Отпуск, уходо, – попросила она.
Гузь вздохнул, глянул в невозмутимые чёрные щёлки глаз капитана Лю.
– Ты же знаешь, Аля, служба безопасности никого из арестованных врагов просто так не отпускает. И их родственников – тоже.
– Знаён.
Есаул задумался ненадолго.
– А ты в Бога веришь?
– Бого уверо. Мамо веро. Науч.
– Тебя науч?
– Науч.
– Хао. Покажи мне, атеисту, где ваш Бог живёт. Девочка наморщила красивые чёрные брови.
– Ну, живо! Где Бог?
Она подняла палец кверху:
– Там Бого.
– Живёт?
– Живот Бого.
– Закрой глаза, когда говоришь о Боге.
Она закрыла глаза. Есаул нажал кнопку активации бластера и молниеносным, точным движением отсёк ей указательный палец.
Девочка дёрнулась головой и плечами. И посмотрела на свою руку.
– Ну вот… – Гузь поднял обрубок палец с пола, понюхал обуглившийся срез.
И швырнул палец в контейнер.
– Это, Аля, на память о встрече. Тебе и нам.
Девочка молча смотрела на обрубок своего пальца. Покрывшийся запёкшейся плотью, он слабо дымился.
– Ты чего, боли не чувствуешь, дебилка?
Девочка молчала.
Он тронул её носком сапога:
– Чего молчишь?
Она молча рассматривала свою покалеченную руку.
– Разбомблённая, – произнёс ушастый белорус.
– Таких много, – невозмутимо заключил Лю.
– Вали отсюда. – Гузь снова тронул её.
Девочка встала.
– Амат! Отопри ей.
Алтаец отпер ключом тамбурную дверь, открыл. Аля шагнула в тамбур. Дверь за ней захлопнулась, щёлкнул замок. В тамбуре было сумрачно, промозгло, качало, пахло креозотом и сортиром. На стоп-кране нарос иней.
Прижимая раненую руку к груди, Аля взялась другой за холодную ручку, повернула и вошла в пространство, где было чуть светлее и теплее, чем в тамбуре. И воняло не сортиром, а переселенцами.
В вагоне № 13, четвёртого класса, ехали малоимущие, возвращающиеся после войны на свои места. Сидели тесно, семьями, в зимней одежде, с вещами. Здесь русской речи было много. Люди выпивали, празднуя возвращение домой.
– Тю, девка! – весело заметил её подвыпивший пучеглазый мужик в распахнутом тулупе. – Ты чего, в сортире ехала? Али в тамбуре? Зайцем?
– Зайчихой! – сказала круглолицая жена мужика, сочно откусывая от яблока.
Их семейство занимало две лавки, последние перед тамбуром и сортиром. На корзине была расстелена сложенная вчетверо скатерть, и на ней лежали сало, хлеб и яблоки. Большую оплетённую бутыль с самогоном мужик держал на коленях, как ребёнка.
– Ши-Хо, – показала палец Аля.
– В Ши-Хо была? – перестал смеяться мужик.
– Ши-Хо.
– Ироды, – жуя, равнодушно покачала головой жена мужика.
– Ты сама-то откуда, дочка? – спросил седобородый одноглазый дед.