America Latina, или повесть о первой любви

Постепенно в результате деятельности миссионеров и торговцев мапуче все же пустили на свою землю белых и согласились войти в состав Чили. Но, в отличие от других племен, они остались хозяевами своих земель и сейчас живут не хуже европейцев. Это спокойный, даже несколько флегматичный народ, по облику которого совершенно невозможно догадаться о его славном прошлом. В городе они уже смешались с белыми, но в деревнях еще живет около полумиллиона чистокровных арауканов.
Я поднялся на автобусе в сторону аргентинской границы, на 30 километров вглубь гор. Вокруг пела европейская весна: мокрые поля со стогами перезимовавшего сена, живые изгороди, горы в дымке распускающихся листьев. На востоке клубились тяжелые серые тучи и проглядывали мрачные снеговые хребты. Вместо грачей и аистов по лугам бродили коричневые ибисы Harpiprion и маленькие каракары-чиманго (Milvago). На заборах сидели «луговые жаворонки» (Sturnella) — красногрудые птицы, очень похожие на жаворонков Севера, но совсем им не родственные. По склонам кое-где виднелись породистые коровы и отары овец в сопровождении нарядно одетых конных пастухов, в боковых долинках спрятались аккуратные деревушки.
Размытая за зиму колея вела в большой национальный парк Conguillo. Летом здесь бывает очень много туристов, но сейчас, в холодное межсезонье, я был единственным человеком на тысячи квадратных километров территории.
Гигантские массы туч, разорванных в клочья острыми клыками пиков, стремительно неслись в небе, раз в полчаса поливая меня шквальным ливнем или посыпая мокрым снегом. Иногда в пробоины туч ударяло солнце, и тогда сразу становилось жарко, а кусочек мира под лучами вспыхивал красками. Пару раз за день дырки в разных слоях облаков совпадали, и слева проступал белый конус вулкана Llaima (3124 м) с султаном клубящегося пара. Но большую часть времени даже о высоте других гор можно было только догадываться. Лавовые потоки почти невидимого вулкана пересекали дорогу. Самые свежие из них, пяти-десятилетней давности, еще были совсем голыми, и ветер гнал по ним серые пыльные смерчи. Более старые поля лавы покрывал мягкий ковер лишайников, и там быстрые ласточки гонялись за комариками, летавшими над камнями несмотря на холод, ветер и дождь со снегом.
Только в холодных странах можно научиться по-настоящему понимать красоту плохой погоды. Пусть горы кутаются в серое одеяло туч; пусть последняя пара носок уже хлюпает; пусть куртка, свитер и обе ветровки промокли насквозь и вода ледяными струйками просачивается сквозь четыре футболки; пусть ветер, словно оживший покойник, хватает стылыми ладонями за лицо; пусть белые колонны дождя со снегом и градом вырываются из засад в боковых ущельях, как инеистые великаны из «Старшей Эдды» — но нет ничего прекрасней плохой погоды в весенний день. Потому что этот дождик-снегоед, этот ветер с его глупыми шутками, эти бесстрашные ласточки и комарики, эти нежные пушистые лишайники, которые сильнее всех стихий, вместе взятых, эти серебристо-черные тучи, этот сказочный лес, в котором кажется глупым и пошлым заниматься чем-либо, кроме черной магии, эти гордые горы, лучше которых… сами знаете, и особенно этот самый сладкий в мире коктейль с запахом клейких почек и вкусом талой воды под названием «весенний воздух» — все это и есть настоящая жизнь. И весна, весна! Я так люблю весну — и в этом году у меня их две! А через месяц будет жаркое бразильское лето! Ура!
В таком дурацки-веселом настроении я шагал по дороге, тихонько распевая детские песенки, километр за километром впитывая в себя окружающую красоту. Жаль только, что все это досталось только мне — я знал, что Юлька не испугалась бы дождя, а весну она любит так же, как и я. Постепенно колея вошла в странный лес, не похожий на все другие леса мира. В этих горах верхняя граница лесного пояса образована не чахлыми кустами и стлаником, а самыми могучими и крепкими деревьями. В нижней части склонов растут листопадные виды южных буков, в основном Notofagus procera до 80 метров высотой, и «чилийский тис» Saxegothaea, а вверху — гигантские вечнозеленые буки N. dombeyi. Впрочем, если вдуматься, у нас в горах ведь тоже растут вечнозеленые деревья — ели, пихты, сосны. У южных буков листочки совсем маленькие и очень красивые — круглые, с зазубренными краями, как у карликовой березки. Издали бывает трудно понять, лиственное это дерево или хвойное.
Пока я шел по листопадному лесу. Снег здесь уже сошел, зазеленела молодая травка и подснежники. Насекомых было мало, но зато всюду попадались наземные пиявки — хищные, улиткоядные, грибоядные и прочие — которые в условиях низкой численности насекомых занимают свободные экологические ниши. В кустах сновали стайки мелких птиц. У нас они обычно состоят из синиц, поползней и пищух. Здесь были другие виды, но с теми же тремя способами поиска насекомых (в ветках, ползая по стволу сверху вниз и снизу вверх). Вообще было очень интересно посмотреть на эти леса, возникшие совершенно независимо от наших северных, но в сходных условиях. Дорога прошла мимо колдовского озера Lago Verde («Зеленого») с ярко-синей водой и изумрудными отмелями. На плесах уже плавали первые нырки, бакланы и лысухи, а в заводях собрались мелкие рыбки Galaxia и огромные, похожие на древних стегоцефалов хищные шлемоголовые лягушки (Caliptocephalus gayi). Из более крупных животных мне встретился лишь маленький доверчивый олешек с красноватой шерстью — южный пуду (Pudu pudu).
По мере подъема на дороге и в лесу становилось все больше снега. Было как-то непривычно идти под шумящими на ветру зелеными кронами среди сугробов.
Впечатление нереальности усиливал пышный бамбук Chusquea quila и выползшая на снег после спячки тропическая мелочь — богомолы, пушистые долгоносики, небольшие пауки-птицеяды. Вообще у меня уже немного кружилась голова от обилия впечатлений. Ведь всего две недели назад я еще купался в Рио Ману, а с тех пор побывал на Альтиплано, в абсолютных пустынях побережья, на океанских островах и в субтропиках Центрального Чили. Выше 900 метров снег стал таким глубоким, что я пробивался вперед с большим трудом. Внизу переливалось неземными красками озеро Arco Iris («Радужное»). Поперек тропы вились следы зайцев, лис и пуду, а иногда пумы.
За небольшим перевалом передо мной распахнулась стальная гладь окруженного снеговыми стенами хребтов озера Конгийо. Хотя оно уже почти освободилось ото льда, птиц на нем еще не было, только на берегу разгуливала пара сероголовых гусей (Chloephaga poliocephalus) — они родственны андским, но не белые, а рыжие.
Удивительный лес покрывал склон, спускавшийся к воде.
Высокие деревья с обросшими бородатым лишайником серыми стволами величественно покачивали похожими на канделябры кронами. Кора их напоминала сосновую, лес тоже был похож на сосновый бор — с запахом смолы, белым ягелем, усыпанным чешуйками шишек. Но ветви странных деревьев покрывали не иголки, а колючие чешуи, и шишки их размером с футбольный мяч. Это были чилийские араукарии (Arucaria araucana), «живые ископаемые», сохранившиеся кое-где в Южном полушарии со времен, когда даже динозавров еще не было на свете. Здесь, на южном склоне, снег только что сошел. Над подснежниками кружились вездесущие колибри. Повсюду бегали завезенные из Европы зайцы-русаки, а в кронах с шумом кормились длиннохвостые патагонские попугаи (Cyanoliseus patagonicus). Когда их стая рассядется в ветвях, ее почти не видно благодаря защитно-зеленой окраске. Но стоит птицам взлететь, как они словно взрываются «светофорными» красками — снизу попугаи желтые с красным пятном на брюшке.
У озера стоял пустой кемпинг. Все домики были заперты, но я вынул стекло в административном корпусе и расстелил спальник в кинозале. Ночь выдалась беспокойной. Ветер тяжело дышал, мягко нажимая на окна, скрипели и стонали араукарии. Где-то вдалеке раскатисто хохотал американский филин (Bubo virginianus). Я вышел на улицу. В просвет облаков был виден красный отблеск кратера. Озеро глухо шумело и плескалось, между тенями причудливых араукарий перебежками двигались зайцы. Черная тень филина появилась в небе и качнулась было в стророну одного из них, но ушастый стрелой нырнул в кусты, и филин бесшумно улетел прочь. Из-под домика донесся шорох. Включил фонарик и увидел небольшого щитоносного броненосца (Chlamyphorus retusus), пытавшегося подрыться под фундамент. В трудовом азарте он даже опрокинулся на спину, сверкая голым розовым пузом. Я прошелся немного по дороге и встретил длинноклювого козодоя (Caprimulgus longirostris). Чем кормится в такое холодное время эта насекомоядная птица, не знаю.