Маленькие милости

Почтовое отделение располагалось на цокольном этаже Мемориал-холла – здания настолько грандиозного и внушительного, что трудно было понять, как Кен-Фену удается работать там целый день и не трепетать от благоговения.
Кенни Феннесси вырос во дворах Ди-стрит – таких суровых, что Коммонуэлс и Олд-Колони в сравнении с ними напоминали опрятные Бэк-Бэй или Бикон-Хилл. Крупный мужик, метр девяносто. Когда сжимает кулаки, руки превращаются в две арматурины. Если нарываешься с ним на ссору, то лучше взять еще минимум пару дружков, потому что разнимать вас будет уже коронер. Но если не залупаться, то Кен-Фен тебя и пальцем не тронет. Ни разу не унизит и не оскорбит. С куда большей радостью он выслушает тебя, выпьет с тобой пивка, узнает, чем ты увлекаешься, и присоединится. Всю жизнь ему внушали, что насилие – единственный выход, однако это не сделало ненависть его главной движущей силой.
Они познакомились вскоре после его развода. Бывшая жена, которой Кенни выплачивал просто королевское содержание, как-то с уязвленной гордостью заявила, что неспособна любить, – а была бы способна, не стала бы растрачивать это чувство на него. Мэри Пэт и Кенни встречались год, после чего решили сыграть свадьбу. До работы в Гарварде у Кен-Фена не было в кармане ни цента. Потом появилась надежда, что, даст бог, через пару лет он рассчитается со всеми долгами и они переедут в нормальное жилье.
В качестве привилегии ему разрешалось бесплатно посещать лекции. Получить диплом он, конечно, не мог, но мог слушать. Тогда-то проблемы и начались. Внезапно муж стал приносить домой книги (особенно Мэри Пэт запомнились две: «Сиддхартха» и «Жестяной барабан» [20]), цитировать людей, про которых она никогда не слышала. Нет, конечно, она много про кого не слышала, но чтобы Кенни, в жизни не повторявший чужих слов, начал цитировать…
Он сидит за столом в середине отделения. Мэри Пэт подгадала, чтобы застать его одного в обеденный перерыв. Еды перед Кен-Феном, однако, нет, он просто читает (конечно же!), но когда Мэри Пэт входит, то отрывается от книги и широко улыбается. Улыбка, впрочем, тут же пропадает, будто стертая быстрой рукой, и становится ясно, что ждал он кого-то другого.
– Привет, – говорит она.
Кенни поднимается из-за стола ей навстречу.
– Привет. Какими судьбами?
– Ты Джулз не видел?
– Нет, не видел. – Он мотает головой. – А что?
– Да вот, нигде не могу ее найти. Подумала, вдруг она к тебе заходила…
– И давно ее нет?
– С позавчерашнего вечера.
– Господи, Мэри Пэт… – Кен-Фен подходит к ней, берет под локоть. – Присядь-ка.
И пускай он не рад ее видеть, пускай по-прежнему злится (если это злость, а не что-то похлеще), пускай их последний разговор прошел на повышенных тонах – в минуту нужды он все равно будет рядом. Кенни – это скала, всегда таким был. Первый приходит на выручку, последний просит о помощи.
Он подводит ее к столу и пододвигает стул. Она беспомощно опускается на него. Глаза наполняются слезами. Страх, который Мэри Пэт затолкала глубоко внутрь, прорывается наружу коротким всхлипом. Кен берет другой стул и садится напротив.
Несколько секунд она переводит дух, а потом начинает говорить – слова будто извергаются из нее нескончаемым потоком:
– Что со мной, Кенни? Я не видела ее всего два дня, а уже предчувствую самое страшное. Такого не было даже в тот год, пока Ноэл был во Вьетнаме, даже когда Дюки, земля ему пухом, ушел из дома и не вернулся. Будто бы мы с ней до сих пор единое целое, понимаешь? Крупинка ее осталась во мне, преобразилась и… как бы… срослась со мной, что ли. Стала частью моего тела, вместе с кровью и прочими органами, без которых нельзя, понимаешь? Она всегда была там, внутри, но… но… но теперь, впервые с тех пор как она появилась на свет, я ее не чувствую. – Мэри Пэт бьет себя в грудь, чуть сильнее, чем рассчитывала. – Ее там больше нет.
Кен-Фен достает откуда-то бумажные платочки, протягивает ей. Она утирает лицо и с удивлением видит, что платочки насквозь мокрые. Кенни забирает у нее хлюпающий комок, дает пару свежих платочков, потом еще, пока она наконец не вытирает слезы насухо и не прочищает нос.
 
– Значит, ты тоже ее не видел… Может, слышал чего? – спрашивает Мэри Пэт.
– Нет. – Взгляд у него сочувственно-печальный.
– Если б она угодила в передрягу и хотела бы скрыть это от меня, то наверняка связалась бы с тобой.
– Наверное.
– Она тебя любит.
– Знаю.
– У нее ведь есть твой номер?
– Ага.
Это немного ранит. У дочки есть его номер, а у самой Мэри Пэт нет.
– Так, ладно, – говорит Кенни. – А теперь давай все с самого начала и по порядку.
Рассказ занимает минут пять.
– Подытожим… – произносит он тем самым взвешенным голосом, каким иногда объяснял ей непонятные ситуации в американском футболе или в последние годы их брака толковал смысл того или иного изречения. – Она тусуется с друзьями в парке до полуночи. Потом еще сорок пять минут проводит на пляже. Потом уходит домой. Это с их слов.
– Да, именно так они все и говорят, – подтверждает Мэри Пэт.
– По-моему, чушь собачья.
– Почему?
– Как-то все складно. Они ведь наверняка пили и курили всякую дрянь?
– Ну да.
– И при этом точно помнят время.
– Ага, до минуты. Меня это тоже насторожило.
Кен-Фен ненадолго задумывается; в его глазах светится ум, который он никогда не мог скрыть, как ни старался. И этот ум занимал в ее сердце второе место после доброты.
– Погоди-ка, – говорит он. – Весь этот казус – ну, или история, неважно – произошел в ночь на воскресенье между полуночью и часом ночи, так?
– Так.
– А что у нас прямо через дорогу от парка Коламбия?
Мэри Пэт пожимает плечами:
– Да много всего.
– Станция «Коламбия». Там, где погиб тот черный парень.
– И что?.. – не вполне понимая, спрашивает она.
– А то, что он тоже погиб между полуночью и часом. Так в газетах пишут.
– И какая связь?
– Мало ли… Может, ребята что-то видели?
Она пытается уложить это в голове.
– Или, – продолжает Кен-Фен, – может, они как-то к этому причастны.
Мэри Пэт подозрительно щурится, и тут в помещение входит чернокожая девушка с прической афро раза в два больше головы. В одной руке у нее пакет с едой, откуда доносится запах чего-то жареного, а в другой болтаются между пальцами две бутылки колы. Девушка смотрит на Кенни с теплой улыбкой.
Со смесью замешательства и отвращения Мэри Пэт понимает: «Так вот, значит, ради кого ты меня бросил. Ради этой ниггерки».
Девушка неуверенно улыбается Мэри Пэт, и она невольно успевает подумать: «Черт, и правда красавица», – и вдруг ляпает первое, что приходит в голову:
– Сколько тебе, девочка?
– Твою мать… – Кен-Фен, поднимаясь, отпихивает стул назад.
Негритянка подходит ближе, теперь улыбаясь чему-то своему.
– Двадцать девять. – Она ставит еду на стол и встает позади Кенни. – А вам?
Мэри Пэт внутренне усмехается, но виду не подает.
Повисает молчание, чем дальше, тем более неловкое. Нарушить его, однако, никто не решается.
Первой находится Мэри Пэт.
– Дай мне знать, если Джулз объявится, хорошо? – говорит она Кенни.
Тот, скривившись, указывает на негритянку, которая вышла вперед и встала рядом с ним.
– Мэри Пэт, это…
– Да мне насрать, как ее зовут.
Девочка-женщина широко раскрывает глаза и испуганно охает.
Мэри Пэт чувствует, как ее переполняет гнев, а к лицу приливает кровь. Перед глазами стоит невыносимое зрелище: эта парочка, держась за ручки, переходит через Бродвейский мост. Маленькая черная ладошка в большой белой лапе… Фу, аж тошнит. Как на них посмотрят! Кенни Феннесси, обыкновенный парень с Ди-стрит, возвращается в Южку предателем, хреновым любителем шимпанзе.
И неважно, чем закончится прогулка Кен-Фена с его африкоской (Мэри Пэт сомневалась, что они дойдут живыми даже до Си-стрит, не говоря уже об И-стрит). Важно, что несмываемый позор обрушится и на нее с дочерью, будет преследовать их, пока они носят фамилию Феннесси, а может, и еще много лет после. Да и памяти Ноэла, земля ему пухом, достанется.