Кольцо Тота

– Это ничего не значит, – сказал он дрожащим голосом, – это ровно ничего не значит. Я пришел сюда с одним намерением. Сейчас оно выполнено. Все остальное – ничто. Я обрел то, что искал, древнее заклятие снято, и я могу снова соединиться с ней. Какое значение имеет бездушная оболочка, если ее душа ждет меня по ту сторону завесы?!
– Это безумие, – произнес Ванситтарт Смит. Он все более утверждался во мнении, что имеет дело с сумасшедшим.
– Время летит, мне пора, – продолжал тот. – Настал час, которого я ждал все эти бесконечные годы… Но сперва я покажу вам выход из музея. Идите за мной.
Взяв лампу, он вышел из зала, в котором теперь царил беспорядок, и быстро провел ученого по длинным анфиладам египетских, ассирийских и персидских залов. В конце последнего зала он открыл маленькую, незаметную дверцу в стене и стал спускаться по витой каменной лестнице. Англичанин ощутил ночную прохладную свежесть. Перед ним была дверь на улицу. Направо была другая дверь. Она была приоткрыта и пропускала в коридор луч желтого света.
– Войдите сюда! – кратко сказал служитель.
Ванситтарт Смит заколебался. Приключение как будто кончилось благополучно, он мог уйти. Но любопытство одержало верх. Он хотел узнать, выяснить все до конца. Вслед за своим странным собеседником мистер Смит вошел в освещенную комнату.
Это было небольшое помещение – из тех, что обычно предназначаются для привратника. В камине горели дрова. У одной стены – низенькая кровать, у другой – грубый деревянный стул, посредине комнаты – круглый стол с остатками трапезы.
Бегло осмотревшись, Ванситтарт Смит с удивлением заметил, что все предметы в комнате, вплоть до самых мелких, представляли собой антикварные вещи. Подсвечники, вазы на камине, каминный прибор, украшения на стенах – все несло на себе отпечаток седой старины. Хозяин комнаты с суровым и печальным лицом опустился на край кровати и жестом пригласил своего гостя сесть на стул.
– Может быть, так суждено, – сказал он, – и мне было предназначено оставить после себя это повествование как предостережение всем смертным, живущим столь короткой жизнью, на случай, если бы они отважились обратить свой разум против сил природы. Свой опыт я завещаю вам, можете использовать его как угодно. Сейчас, говоря с вами, я стою на пороге иного мира.
Как уже вы догадались, я египтянин. Но я не из расы рабов, населявших дельту Нила. Я – последний на земле сын сурового и гордого народа, народа, покорившего иудеев, прогнавшего эфиопов в пустыни Юга, создавшего величественные сооружения, которые стали предметом восхищения и зависти всех последующих поколений. Я родился во времена фараона Тутмоса, за шестнадцать веков до рождества Христова. Я вижу, вы в страхе отшатнулись от меня. Но выслушайте мою повесть до конца, и вы поймете, что меня следует скорее жалеть, чем бояться.
Меня звали Сосра. Мой отец был верховным жрецом Осириса в великом храме города Авариса, что лежал в восточной части дельты Нила. Я получил образование в храме, меня обучали всем тем тайным наукам, о которых говорится в вашей Библии. Я был способным учеником. Не достигнув и шестнадцати лет, я уже знал все, во что меня могли посвятить мудрейшие жрецы. С тех пор я стал самостоятельно изучать тайны природы, ни с кем не делясь своими знаниями.
Ни один вопрос не занимал меня так долго, не мучил так неотступно, как вопрос, в чем сущность жизни. Я глубоко изучал все течение жизни человека. Я занимался медициной. Цель ее – служить борьбе с болезнями, когда они появляются. И у меня родилась мысль найти способ так укрепить тело, чтобы оно стало неподвластно ни болезням, ни даже смерти. Не буду подробно говорить о своих опытах – вы вряд ли поймете их суть. Достаточно сказать, что в результате испытаний, которые я проводил частью на животных, частью на рабах и частью на себе самом, я получил некое вещество. Будучи введено в кровь, оно наделяло тело жизненной силой, могущей противостоять времени, насилию и болезни. Оно не давало бессмертия, нет, но действие его могло длиться тысячелетия. Я испробовал его на кошке, давал животному самые смертельные яды. Эта кошка живет в Нижнем Египте до сих пор… Во всем этом нет ничего таинственного или магического. Это химия, и ничего больше. И мое открытие, бесспорно, когда-нибудь может быть сделано снова.
В молодости люди особенно сильно любят жизнь. Мне казалось, – что я покончу со всеми присущими человеку заботами, если уничтожу болезни тела и отдалю от себя смерть на огромное расстояние. С чрезвычайным легкомыслием я влил проклятый эликсир в свои жилы. Затем я стал думать, кого бы еще облагодетельствовать таким способом. Я был очень расположен к молодому жрецу Тота по имени Пармс. Мне по душе был его серьезный характер, его приверженность к науке. Ему я открыл свою тайну и сделал по его просьбе впрыскивание эликсира. Я считал, что теперь у меня вечно будет друг одного возраста со мной.
После этого великого открытия я несколько ослабил свое прилежание, в то время как Пармс продолжал работать с удвоенной силой. Каждый день я видел его в храме Тота склонившимся над ретортами и перегонным аппаратом, но он почти ничего не говорил мне о результатах своих занятий. А я бродил по городу, торжествующе озираясь вокруг: ведь все это должно со временем исчезнуть, останусь только я, я один! Проходящие мимо люди склонялись передо мною, потому что молва широко разнесла славу о моей учености.
В те годы шла война, и великий фараон послал воинов на восточные границы, чтобы отогнать врагов. В наш город прибыл новый правитель.
Я еще прежде много слышал о красоте дочери правителя, но однажды, гуляя с Пармсом, мы встретили ее. Рабы несли на плечах ее носилки. Любовь поразила меня как молния, сердце было готово вырваться из груди, я мечтал броситься под ноги рабов, несших ее. Я понял, что эта женщина предназначена для меня, жизнь без нее представлялась мне невозможной. Головою Гора поклялся я, что она будет моею. Эту клятву я произнес в присутствии Пармса, который отвернулся, нахмурившись, как ночь.
Мне незачем рассказывать, что мы оба любили ее. Она полюбила меня так же сильно, как и я ее. Я узнал, что Пармс увидел Атму раньше и также признался ей в своих чувствах. Я мог смеяться над его страстью, так как знал, что ее сердце принадлежит только мне.
На наш город обрушилась моровая язва. Я бесстрашно ухаживал за больными – ведь болезнь не представляла для меня никакой опасности. Дочь правителя восхищалась моим мужеством.
Тогда-то я рассказал ей о своей тайне и стал умолять, чтобы она позволила мне применить и к ней мои знания.
– Твоя юность никогда не увянет, Атма, – говорил я. – Пусть все исчезнет, но мы с тобой и наша великая любовь переживут века.
Но Атма боялась. В ней говорила целомудренная девичья робость.
– Правильно ли это? – спрашивала она. – Не будет ли это противоречить воле богов? Ведь если бы великий Осирис пожелал, чтобы наша жизнь длилась долгие годы, разве он сам не сделал бы этого?
Словами, исполненными нежности и любви, я старался преодолеть ее сомнения, и все же она колебалась.
– Это очень серьезный шаг, – говорила Атма. Она обдумает его в эту ночь. Завтра утром я узнаю ее решение. Ведь одна ночь – это так немного. Она хотела помолиться Исиде, чтобы та подсказала ей решение.
С тяжелым сердцем, полным недобрых предчувствий, я оставил Атму. Утром, едва закончилось раннее жертвоприношение, я поспешил к ее дому. Меня встретила испуганная рабыня.
– Госпожа больна, – сказала она, – очень больна.
Как безумный, я пробился сквозь толпу слуг и бросился через зал и коридор в комнату моей Атмы. Она лежала в беспамятстве на ложе с высоким изголовьем, лицо смертельно бледное, взор потух. На лбу виднелось темное пятно. Я знал этот проклятый знак: это был знак моровой язвы, собственноручная подпись смерти.
Нужно ли рассказывать вам о моем отчаянии? Много месяцев я был как безумный, лежал в жару, в бреду и все же не мог умереть. Ни один араб в пустыне не жаждал так свежей воды из родника, как я жаждал смерти. Если бы яд или сталь могли оборвать нить моей жизни, я скоро соединился бы с моей возлюбленной в стране с узкими вратами. Я делал все, чтобы умереть, но бесполезно: проклятое средство было сильнее меня. Однажды ночью, когда я, ослабевший и измученный, лежал без сна, ко мне вошел Пармс, жрец Тота. Он стоял, освещенный светильником, и глядел на меня. Глаза его сияли радостью.