Взгляд тигра
– Пойдёт на дно, грузовой пояс не даст всплыть, – спокойно прокомментировал Мейтерсон. – А Флетчера надо искать, а то ещё прибьёт к берегу с дыркой в груди.
– Увернулся, гад! Не попал я, куда целился… – проворчал Гатри.
Дальше я ничего не слышал, рухнув на палубу кокпита. От перенесённого шока и потери крови отказали ноги.
Мне доводилось видеть насильственную смерть в разных обличьях, но гибель Джимми потрясала. Хотелось отомстить, прежде чем убийцы расправятся со мной. Нужно было добраться до люка машинного отделения. Белая палуба расстилалась впереди, бесконечная, как пустыня Сахара. Непреодолимая свинцовая усталость навалилась на плечи.
Послышались шаги и голоса наверху – подонки возвращались в кокпит.
«Задержи их, Господи, хоть на десять секунд», – взмолился я, зная, что всё тщетно: они войдут в каюту намного раньше, чем я доберусь до люка.
Шаги наверху стихли, однако голоса доносились по-прежнему: Мейтерсон и Гатри остановились на палубе. Я дотащился до машинного отделения и с облегчением вздохнул.
Казалось, задвижки заклинило намертво, но кипевший во мне гнев пересилил слабость. Извернувшись, я одолел их ударами ноги, на коленях склонился над люком, и белая палуба опять окрасилась кровью.
«Переживёшь, Чабби», – некстати подумал я и мучительно потянул на себя тяжёлую, как могильная плита, крышку люка. Колющая боль пронзила грудь.
Наконец крышка откинулась и с глухим стуком упала. Голоса на палубе смолкли.
Лёжа на животе, я торопливо, вслепую шарил под настилом, нащупывая ложе карабина.
– За мной! – прозвучал голос Мейтерсона, и тут же раздался топот ног, бегущих по палубе в сторону кокпита.
Я устало потянул к себе карабин, но он, видимо, зацепился и не хотел уступать.
– Чёрт! – выругался Мейтерсон. – Вся палуба в кровище.
– Флетчер! – пронзительно закричал Гатри. – С кормы залез!
Карабин высвободился, и я чуть не уронил его в машинное отделение, но удержал и откатился подальше от люка.
Сидя на палубе и не сводя глаз с входа в каюту, я большим пальцем сдвинул защёлку предохранителя. Глаза заливало потом и солёной водой, всё виделось как в тумане.
Вбежал красный от возбуждения Мейтерсон, замер и уставился на меня. Когда я приподнял винтовку, он выставил перед собой руки, ища хоть какой-то защиты. Бриллиант на мизинце весело подмигнул.
Я поднимал пугающе тяжёлое оружие одной рукой и, когда дуло уставилось в колени врага, нажал спусковой крючок.
Карабин изрыгнул длинную трескучую очередь, отдача подбросила ствол вверх, пули прошили Мейтерсона от паха до шеи – вспороли, как нож рыбу, когда её потрошат. Отброшенный к переборке, он нелепо трясся и дёргался в смертельной джиге.
Оставался Майк Гатри, и патроны следовало беречь, но я не мог заставить себя снять палец с крючка: пули дырявили бандита, разнося в щепки деревянную переборку за его спиной.
Наконец карабин смолк, и Мейтерсон тяжело рухнул головой вперёд.
В воздухе висела пороховая вонь и сладковатый, липкий запах крови.
Я сидел посреди каюты. Гатри, укрывшись в соседнем проходе, пригнулся, выбросил вперёд правую руку и выстрелил. У него было время толком прицелиться, но в панике он поторопился. От грохота заложило уши, пуля просвистела у самой щеки – я ощутил движение воздуха. Отдача подбросила пистолет вверх. Пока дуло опускалось для следующего выстрела, я завалился набок и вскинул карабин.
Последний патрон в стволе оказался для меня счастливым. Не целясь, я дёрнул курок и попал Гатри в сгиб правого локтя, раздробив сустав. Пистолет вырвался, перелетел через плечо, скользнул по палубе и со стуком ткнулся в кормовой шпигат. Гатри отпрянул в сторону с бессильно повисшей, неестественно вывернутой рукой, и в то же мгновение боёк карабина сработал вхолостую – патронник опустел.
Мы уставились друг на друга: оба тяжело ранены, но взаимная ненависть никуда не делась. Она придала мне сил, и я на коленях пополз к врагу, выронив разряженный карабин.
Гатри со стоном повернулся и, поддерживая изувеченную руку здоровой, шатаясь, поплёлся к шпигату за пистолетом. Ранен он был не смертельно, а левой рукой скорее всего стрелял не хуже, чем правой. В поисках возможности его остановить я с трудом переполз через тело Мейтерсона и оказался в кокпите. Гатри нагнулся за пистолетом.
На выручку пришла «Плясунья». От огромной шальной волны лодка вздыбилась, как дикая лошадь. Пистолет съехал по наклонной палубе. Гатри попытался его схватить, поскользнулся на сгустке моей крови, забрызгавшей кокпит, потерял равновесие и упал. Удар от падения пришёлся на раненую руку. Гатри вскрикнул от боли, привстал на колени и быстро пополз за пистолетом.
В кокпите, у наружной переборки, точно бильярдные кии в стойке, выстроились рыболовные багры – десятифутовые шесты с острым, как стилет, прямоугольным крюком из нержавеющей стали, который вгоняют глубоко в тело пойманной рыбы. От сильного удара крюк отделяется от древка, и за привязанный к нему крепкий нейлоновый линь рыбу втаскивают на борт.
Мне удалось вытянуть один багор из стойки. Гатри добрался до оружия и был целиком поглощён тем, как половчее ухватить его левой рукой. Я поднял багор повыше, стал на колени, дотянулся до его согнутой спины и с силой вонзил крюк между рёбер: блестящая сталь вошла по самый изгиб. От удара Гатри свалился на палубу и издал пронзительный, агонизирующий вопль. Пистолет из-за качки отлетел в сторону.
Я изо всех сил дёргал багор, надеясь задеть сердце или лёгкие. Крюк соскочил с шеста, Гатри покатился за пистолетом по палубе, а я, пытаясь остановить «мясника», вцепился в привязанный к крюку линь.
Однажды в гамбургском ночном клубе в районе Сан-Паули я видел, как две женщины боролись в бассейне, наполненном чёрной грязью. Мы с Гатри занимались тем же, только не в грязи, а в собственной крови – скользили и катались по палубе «Плясуньи», которая безжалостно раскачивалась на волнах.
Наконец он ослабел. Лодку в очередной раз сильно качнуло. Мне удалось обмотать линь вокруг шеи Гатри и упереться ногой в основание рыболовного кресла. Получив надёжную точку опоры, я изо всех сил затянул петлю. Неожиданно прекратив сопротивление, он захрипел, язык вывалился изо рта, тело обмякло, голова безвольно перекатывалась из стороны в сторону в такт качке.
От страшной усталости мне было всё равно. Рука разжалась сама по себе, линь выскользнул на палубу. Я лёг на спину, закрыл глаза и провалился в темноту.
* * *Я очнулся. Лицо пекло так, словно его облили кислотой, губы распухли, во рту и в горле пересохло от жажды. Шесть часов провалялся я лицом вверх под тропическим солнцем, безжалостным, как лесной пожар.
Застонав от невыносимой боли в груди, я осторожно повернулся на бок. Пришлось какое-то время полежать неподвижно, прежде чем осмотреть рану. Пуля не задела кость, под углом прошила левый бицепс, оставив большое выходное отверстие, и вошла сбоку в грудную клетку. Скуля от боли и напряжения, я исследовал рану пальцем и нащупал в развороченных мягких тканях осколки раздробленного ребра и чешуйки свинца. Пуля пробуравила толстую спинную мышцу и вышла под лопаткой, проделав дыру размером с кофейную чашку.
Головокружение и тошнота накатывали волнами, и, тяжело дыша, я свалился на палубу. Осмотр раны вызвал новое кровотечение, но, к счастью, выяснилось, что пуля не проникла в грудную полость, а значит, оставался шанс выжить.
Переведя дух, я осмотрелся затуманенными глазами. Волосы и одежда заскорузли от засохшей или свернувшейся крови – в её чёрных пятнах был весь кокпит. Гатри навзничь лежал на палубе, с крюком в спине и верёвкой вокруг шеи; от скопившихся газов живот раздуло, как у больного водянкой. Вход в каюту загораживало тело Мейтерсона, искромсанное пулями так, словно его растерзал крупный хищник. Преодолев препятствие, я громко всхлипнул при виде стоявшего за баром холодильника и с наслаждением осушил три банки кока-колы, расплёскивая ледяную жидкость и мыча от удовольствия после каждого глотка. Потом снова лёг передохнуть, закрыл глаза и хотел, чтобы так продолжалось вечно.