Последний министр. Том 3
Валерий Гуров
Последний министр. Том 3
Глава 1
«Ну конечно я опасен. Я полицейский. Я могу делать ужасные вещи с людьми безнаказанно».
Год 1917, январь 17, после полудня,
Заячий остров, тюрьма в Петропавловской крепости, Петроград.
Ну что же, настало время для жёсткого разговора с задержанными. Первичная спесь с них была сбита, уверенность в собственных силах заметно убавилась, причём убавилось кратно. Попробуй-ка сохранить прежний настрой в тех условиях, в которых оказались господа депутаты.
То-то.
Ничего не получится.
Наш герой был почти уверен, что на начало допросов с пристрастием в душных и темных тюремных камерах, ни следа не останется от привычного для думцев пафоса и бравады.
И тем лучше, именно эта, скажем так «покорность», и требовалось Александру Дмитриевичу, чтобы поговорить с «красавцами» по душам с глазу на глаз. Конечно, насколько подобные ожидания министра совпадали с реальностью – все это лишь только предстояло узнать. Но Протопопов ехал к Петропавловской крепости в приподнятом настроении и с полной уверенностью в своих силах.
Петропавловская крепость располагалась на небезызвестном Заячьем острове в так называемом ядре исторического центра города, откуда собственно и пошла столица Российской Империи. Протопопов знал, что хоть это место и называется крепостью, оно ни разу за более чем двести лет с момента своей постройки, не участвовало в реальных боях. Зато «знаменита» эта крепость среди определенных кругов была тем, что там, на месте Трубецкого бастиона располагалась одна из самых суровых политических тюрьм России, если говорить о политических заключённых.
Вот туда и держал путь броневик Александра Дмитриевича.
Примерно через полчаса, как броневик Протопопова отъехал от Таврического дворца, Федя выехал к Иоанновскому мосту, который, собственно, вёл на заветный Заячий остров. Отсюда уже можно было разглядеть двухэтажное здание, имевшее форму правильного пятиугольника, которое и было пресловутой тюрьмой для политических заключённых.
Протопопов знал, что здесь работает специфическая и крайне жёсткая система заключения, основанная на том, что в каждой камере содержится ровно один человек. Заключённые целиком и полностью изолировались от внешней среды в любых проявлениях (книги, кофе, сигареты – все это было строго настрого запрещено), а заодно друг от дружки (потому как ввиду отсутствия вышеназванного, обычное человеческое общение было сродни спасению). В купе с рядом строжайших запретов, политические арестанты в таких условиях либо чокались и у них срывало кукушки напрочь, либо раскалывались следователям. Правила балом здесь так называемая «наблюдательная» команда от жандармерии.
Другими словами, Курлов был здесь как царь и бог.
Однако автомобиль, пусть и образца начала 20 века, передвигается гораздо быстрее, чем человек. Даже если этот человек замёрз, хочет побыстрее согреться и тому подобное.
Понятно, что речь идёт об арестованных думках, топтавших улицы предреволюционного Петрограда.
К тому моменту, как броневик министра подъехал к Иоанновскому мосту, господа думцы все ещё шли к месту своего конечного назначения. Как и договаривался с Курловым Александр Дмитриевич, весь путь от Таврического дворца к Заячьему острову, арестанты проделали пешком и налегке, выбирая для ходу самые оживлённые улицы. Отчего, во-первых, замёрзли как цуцики, а, во-вторых, собрали внушительную толпу зевак и небезразличных. Шли революционеры отнюдь не по революционному – от жуткого холода зуб не попадал на зуб, они дрожали и тщетно пытались согреться, растираясь руками. Все до одного они смотрели под ноги, боясь поднять взгляд, потому как уцепившаяся за шествием толпа в несколько сот человек, шумела и свистела, находились и умельцы, которые закидывали господ депутатов яйцами, как то разом забывая от том, что в столице царит кризис продовольствия.
Яйца чаще всего попадали господам в головы. Лопались тотчас и растекались по волосам. Ну а через минуту другую желтки и белки замерзали…
Понятно, что депутаты, мягко говоря, чувствовали себя не в своей тарелке. И, ещё до того, как сесть в камеры одной из самых жёстких тюрьм начала двадцатого века, большинство этих господ оказалось морально и в некотором роде физически сломлены (не были бы сломленные, так наверняка продолжили бы сопротивляться в Думском зале).
Замёрзшие.
Продрогшие.
В добавок униженные.
Со всех сторон на их головы сыпется брань.
Где революционный настрой? Нет его больше. Им бы вместо того чтобы речи в Думе с трибуны отжигать, чего-нибудь горячительного выпить… но не выйдет, господа хорошие.
В общем то, каждый из них прямо сейчас получал то, чего так долго выпрашивал.
Хорошего такого подсрачника.
Как говорится – напросился.
Понятно, что Протопопов приказал Феде чутка притормозить, дабы дождаться, когда красавцев заведут в здание тюрьмы. Но потом увидел Курлова.
– Федя, нагони ка Павла Григорьевича, – распорядился министр.
Федя кивнул, подъехал к Курлову.
Тот завидев знакомый броневик ту же приветственно вскинул руку.
– Александр Дмитриевич, я думал вы хоть на Набережную реки Мойка заедете, переодеться, – сказал генерал улыбаясь, когда Протопопов пригласил его сесть в машину.
– Дерьмово выгляжу, хочешь сказать?
– Ну-у-у, как как есть вроде бы говорю.
– Ты тоже не лучше выглянешь. Но ничего Павел Григорьевич, ради такого дела и в дранных тряпках походить не западло.
– Вот тоже так думаю, – согласился охотно Курлов, усаживаясь на твёрдом сиденье броневика.
– Вы мне лучше скажите, как народ этот парад на улицах встретил? – осведомился Протопопов.
– Ну как? Так. Сначала присматривались долго, шептались, удивлялись и даже изумлялись, а потом когда узнали в чем дело – пошло поехало… в общем то теперь вы сами видите, что происходит, Александр Дмитриевич. Сие господа народные избранники совершенно не оправдали возлагаемых на них надежд.
– Лихо подмечено, Павел Григорьевич, тебя хоть на цитаты разбирай.
– На самом деле, Александр Дмитриевич, я уже жду не дождусь, когда мы наших думцев в тюрьму спрячем, а то среди народа настроения больно неспокойные.
Народ, как уже видел Протопопов был действительно настроен к арестантам крайне недружелюбно и дело тут не только в бросаемых яйцах (это то само по себе не представляет реальных угроз). Нет, были среди толпы такие, кто оказался не прочь устроить свой самосуд над арестантами. Понятно, что от угроз к делу им перейти никто не даст, но господам арестованным об этом знать вовсе не обязательно.
– Такой вопрос, Александр Дмитриевич, – вернул внимание министра внутренних дел Курлов. – Как мы всю эту кодлу размещать в тюрьме будем?
– А какие проблемы с размещением? – Протопопов приподнял бровь. – Камер что ли мало? Не хватает на всех?
– В том то и дело, что мало и не хватает. Камер то в тюрьме всего шестьдесят девять и все одиночные, к тому же большинство камер заняты арестантами, которые уже сидят и ждут своего приговора, – заверил генерал. – А наших бедняг в три раза больше. Каюсь, Александр Дмитриевич, что я сразу на эту тему не подумал, а надо было, потому что сейчас больно неудобно получается.
– А сколько свободных камер? – уточнил министр.
– Камер то? Ну может пяток наберется.
– Мало…
– Ну так то времена нынче не шибко спокойные, как мы оба понимаем, поэтому это нам ещё повезло, что свободные места в принципе есть, – пожал плечами Курлов.
– Давай так делать – текущих арестантов – отпускай, остальных – сели в камеру по пять человек, – предложил Протопопов.
– Уверен, Саш? – Курлов аж закашлялся от неожиданного предложения министра. – Я про то, чтобы вот так отпускать без суда? Надо ли?